— Признаешь ли ты низложение королевства Италия и возрождение Римской Империи? — Спросил в гробовой тишине Виктора Эммануэля.
— Да… — после некоторой запинки ответил он, глянув в глаза Максиму и тут же потупившись.
Зал ахнул и заволновался.
— Признаешь ли ты низложение королевства Италия и возрождение Римской Империи? — Спросил Меншиков Вильгельма.
— Да… — после долгой, очень долгой паузы ответил он. Кайзер прямо и твердо смотрел в глаза Максиму, в отличие от Короле Италии… бывшего уже, ибо этим согласием он прервал свое правление и лишился прав на престол как сам, так и всем своим домом. Кайзер думал. Лихорадочно. Нервно. И это хорошо проступало у него на лице. Там читалась целая гамма эмоций.
Он знал, что Максим от имени Антанты пообещал Италии часть старых западных австрийских земель. Но у Италии нет ни малейших прав на эти земли. У Италии, но не у Римской Империи. Россия, без всякого сомнения, будет претендовать на владения на востоке, населенные славянами и, вероятно, Чехию с Моравией. После поражения в войне Австро-Венгрия безусловно не устоит. Ее и так весь XIX век трясло, а тут такой повод. А значит Венгрия выделиться в самостоятельное государство, отхватив, скорее всего основной кусок этого пестрого пирога. И что останется после этого от Двуединой монархии? Правильно. Доля Германии в виде старой Австрии вместе с Веной. Это было не вполне очевидно, но, чуть поразмыслив, Вильгельм пришел именно к этому выводу.
Россия и Германия были противниками в этой войне. Противниками, но не врагами, что не раз подчеркивал сам Меншиков в разговорах. Кайзер знал, что Максим не испытывает каких-либо явных негативных эмоций к Германии, скорее, напротив. А вот Австро-Венгрию и Габсбургов ненавидит. Почему? Не ясно. Однако, что есть, то есть. Да и к Франции с Великобританией не испытывает никаких теплых чувств.
«Что ты задумал?» — пронеслось в голове Кайзера. Но он промолчал, озвучив лишь то, что было здесь и сейчас в его интересах.
Виктор Эммануэль вздрогнул от этого слова и аккуратно, украдкой взглянул на стоящего рядом с ним Вильгельма. Губы его задрожали. Но он сдержался. Он надеялся, что его царственный брат скажет совсем иное. Он ведь не выглядел таким испуганным. Особенно сейчас. Особенно здесь. Лицо Кайзера в момент произнесения своего согласия оказалось на удивление торжественным. Таким, словно это он провозглашает возрождение давно почившей в Бозе легендарной старины.
И зал взорвался.
Это выражение лица Кайзера и тон, которым было произнесено согласие не укрылось от окружающих. Шум, гам, эмоциональная болтовня.
Максим поднял руку, призывая к тишине. И когда люди утихли, он начал «раздавать слонов», то есть, назначать временно исполняющих на руководящие посты в магистраты возрожденной Империи. Не все. Но ключевые, чтобы все зашевелилось.
Имел ли он на это право? Спорный вопрос. На первый взгляд — дичь, ведь Максим был гвардейским полковником одной из воюющих держав. Но это на первый взгляд.
Как происходило низложение королевства? Меншиков декларировал это действо, после чего обратился за подтверждением к суверену этого государства. И после того, как тот все подтвердил перед огромным скоплением народа, обратился к монарху Великой державы за признанием этого акта международной политики. То есть, фактически выступил в роли распорядителя.
Мог ли он так поступать? Конечно мог, хотя это и выглядело фарсом. Более того, был немаловажный момент с его личным международным положением. После того как он захватил в плен Виктора Эммануэля и декларировал от его имени выход Италии из войны на стороне Центральных держав с переходом на сторону Антанты, той пришлось спешно и срочно подтверждать его полномочия. Чтобы не терять момент. Ведь проволочка могла позволить австро-венгерским войскам отойти с границы. Поэтому, декларируя низложения королевства Италия Максим фактически говорил устами особо уполномоченного от всех стран Антанты для проведения переговоров с этим королевством.
Что же до постов, которые он так лихо раздавал, то тут все еще проще. У новообразованного государства не было ни правовой системы, ни суверена, поэтому вступал в силу фактор социального договора. То есть, если большинство согласно с предложением или не может возразить, то так оно и будет. Впрочем, рисковать и проверять на практике эту теорию Максим не стал, назначая на командные посты в ключевых магистратах тех, кто и так по факту обладал реальной властью в этом направлении. Он ведь не зря заезжал в госпитали. Слушал, спрашивал, «мотал на ус». Ведь заигрывать с возрождением Империи он решил еще в Мюнхене и времени для поверхностного изучения вопроса у него хватало.
Бенедикта XV он так же не забыл, назначив Верховным понтификом Римской Империи. Выборы же монарха предложил отложить до конца войны, через всенародный референдум…
А журналисты-то записывали. Тщательно и кропотливо. И это было хорошо, потому что уже через два-три часа вся Италия будет знать о том, что произошло. Примет ли она эти преобразования? Неизвестно. Но шуму будет до небес. И просто так это уже будет не остановить. Многие свяжут возрождение Римской Империи с легитимацией претензий на австрийские земли. Это несложно. Да и король был весьма непопулярен в народе.
И тут кашлянул Бенито, привлекая к себе внимание. Он стоял рядом, и он тоже хотел должность в магистрате. А Максим его «забыл».
— Ах да, чуть не забыл! — Нарочито наигранно хлопнул себя по лбу Меншиков. — Друзья, осталось наградить настоящего героя Италии. Человека, который при приближении неприятеля побежал к нему, дабы предложить свои услуги, предавая присягу, данную перед лицом Господа Бога. Человека, который, увлеченный собственными сиюминутными интересами предал свою Родину, свой народ, свою партию и своего короля. Человека, который срывал подготовку Рима к обороне. Человека, который указал, куда бежал его король. Человека, который поддавшись примитивной лести отринул ценности своей партии. Человека, который ради своих амбиций и жажды власти возжелал положить на кровавый алтарь весь свой народ…
И чем больше говорил Максим, тем большая тишина устанавливалась в зале. Когда же он замолчал — показалось, что только напряженное дыхание толпы людей и биение их сердец — единственный источник хоть какого-то звука. Где-то в зале пустили газы, что оказалось отчетливо слышно в этот момент.
— Да, вы правы, — произнес Меншиков и плавным движением развернувшись к Дуче, он выхватил пистолет и направил стволом Бенито прямо промеж глаз. — Вот ваша награда, друг мой. — Произнес он и выстрелил.
И тело Дуче упало навзничь, как подкошенное, обрызгав кровью кого-то из его ближайших спутников. Пару раз дернулось и затихло. Спокойным и уверенным движением Максим убрал пистоле в кобуру и повернулся к Папе.
— Вы чем-то обеспокоены? — Поведя бровью, спросил наш герой.
— Боже! Вы убили человека… В Храме…
Немного подумав наш герой, вновь достав пистолет протянул его побледневшему как полотно Бенедикту. Рукояткой вперед.
— Вы — Верховный Патриарх Римской Империи. Вы — Папа Римский, первый и самый славный среди епископов Пентархии. Вы — олицетворение гласа Всевышнего. Судите меня. Если я не прав. Если я ошибся. Если я виновен. Вынесете свой приговор и приведите его в исполнение. Ибо сказано — не суди, да не судим будешь. Я вынес свой приговор и привел его в исполнение. Если я не прав — осудите меня. Если я ошибся — казните меня.
Пауза. Долгая и вязкая. Бенедикт даже не попытался протянуться к пистолету. Он с каким-то обреченным видом смотрел то на пистолет, то на труп Муссолини, вокруг которого потихоньку расплывалась кровавая лужа. Потом он закрыл лицо руками. Потер его. Помассировал виски. И тяжело вздохнув произнес:
— Уберите пистолет. Вы правы. Он изменник, предатель и мерзавец, что баламутил народ. Одного не пойму — зачем его было убивать здесь? В Храме?
— Виноват. Готов понести наказание. — Спокойным, уверенным тоном произнес Максим, убирая пистолет.
— Наказание?
— Епитимья, обет, — пожал плечами Меншиков. — Я готов искупить свое прегрешение.
— Даже не знаю, — покачав головой ответил растерянный Бенедикт. Отправлять боевого командира молиться и каяться было глупо. Сажать на строгий пост — безумно. Но как его еще наказать? Обязать паломничество в Иерусалим? Не к месту. Нужно было что-то что будет неприятно, сложно, но обыденно и реально. Иначе какой смысл в обете? Ношу надо давать по силам, чтобы не дискредитировать идею. — Вы курите? — Принюхавшись, поинтересовался Бенедикт. — Да, вы курите. — Повторил он уже утвердительным тоном. — Вот вам и наказание. Дайте обет, что более никогда не вдохнете табачного дыма по доброй воле.
— Клянусь, — приложив руку к сердцу, ответил Меншиков с трудом сдержав улыбку.
Он боролся с курением у подчиненных, а сам с зимы начал себе позволять. И много. Но это мелочи. Главное — табачный диктатор. Ведь грех убийства в храме ему по сути отпустили за «понюшку табака». Ну, не понюшку, а покурку, но роли принципиальной это не играло. Смешно. Ему было смешно. Бенедикт заметил эти эмоции, тщательно сдерживаемые нашим героем, но вида не подал. И вернулся как ни в чем ни бывало к торжественной части, благословив и освятив возрождение древних и славных традиций.
А потом был банкет. Стихийный.
Максим довольно скоро уединился и сел пить вино. То самое, которое использовали здесь для причастия. Дорвался. И да, это был не кагор [11], а хорошее, натуральное вино. Пил. И бренчал на гитаре, выдавая фееричные фрагменты песен на разных языках…
Это был самый странный день в его жизни. Даже там, в августе 1914 года, когда он появился в траншее в Восточной Пруссии, все не выглядело настолько… необычно. Там была война. Простая и понятная. Здесь же… какая-то феерия.
Пытаясь осмыслить свои поступки Максим не понимал, что его толкало на них. Можно же было все сделать проще, легче и понятнее. Зачем весь этот цирк? Зачем он пустился во все тяжкие? Этот цирк с вороном. Байки про эльфов. Пирамида из отрубленных голов австро-венгерских солдат и офицеров, что прикрывались военнопленными. Рассказы про демонов. И, наконец, жертвоприношение быка на Капитолийском холме…
Это был какой-то угар. Ураган бреда и какой-то изысканной наркомании. Ему было страшно представить, что творится в головах аборигенов. Ведь газеты без всякого сомнения освещали этот вопрос с самыми детальными подробностями. А тех, которых никто не знал, выдумывали. А ведь еще наверняка подключились всякого рода мистики и специалисты по эзотерике. Чего они там буровят — даже представить страшно…
Да. Максиму было страшно. Как он вернется к жене? Как он вернется к мирной жизни после своих лихих развлечений? Примут ли его люди? Да чего уж там? Доживет ли он до этой самой мирной жизни? Или его свои же и прирежут?
— Я знаю, что дальше свои же и раньше… меня грохнут в той роще. Так будет всем проще… — тихо прошептал он слова из песни Павла Пламенева.
— Что вы говорите? Максим Иванович, не расслышал, — поинтересовался один из офицеров.
— Ветер — друг перемен — бросит пылью в лицо, но героя опять назовут подлецом, даже если слова никогда не расходятся с делом. Для того, кто признал неизбежность войны безмятежная жизнь не имеет цены… — задумчиво, после долгой паузы произнес наш герой, декламируя строки из песни «Волки из Мибу». — Для любого безумца отмерен предел: сделать все, что успел, но не всё, что хотел. А мосты сожжены, и обратной дороги не будет. Если вечно собрался по кругу идти — незавидный удел — быть на шаг впереди. А на чьей стороне ныне правда? Пусть время рассудит!
Глава 9
1916, 24 мая. Флоренция
Поняв, что каждый день в Риме увеличивает накал бреда и мракобесия, Максим как можно скорее завершил свои дела и выдвинулся на севере. Туда, где гремел гром сражений. Там, во всяком случае, у него не было необходимости постоянно общаться с осаждающими его журналистами и всякого рода дельцами, стремящимися «под шумок» «погреть руки». И соблазн с каждым предложением становился все сильнее и сильнее. Например, ему не раз и не два озвучивали желание увидеть его на престоле Итальянского королевства, то есть, Римской Империи. Дикость и глупость. Но мысль эта все равно точила его разум и начинала манить, все больше находя оправданий и объяснений для столь опрометчивого поступка.
Да, Меншиков вел игру на грани фола. Во всем. В том числе и с полномочиями. Пока в руководстве Антанты были вынуждены идти на уступки, ловя момент, все было хорошо. Они просто не были в состоянии оперативно реагировать на всю ту дичь, что он творил. Но ведь там могли и отозвать его полномочия. А это грозило большими, просто чудовищными проблемами… если не фатальным кризисом. Да, он прекрасно понимал, что в сложившейся ситуации смерть шла за ним по пятам. И будущее его рисовалось очень призрачным, потянутым туманной дымкой неизвестности… настолько густой, что можно было бы предположить, что там не будущее уже, а непроглядная мгла и пустота. Но он не сдавался. Он продолжал трепыхаться и бороться за свою жизнь и будущее.
Чтобы не оказаться занятым в пучину политической борьбы Максим и рванул на север. К войскам и сражениям. Тем более, что отсутствие устойчивой линии фронта на Австро-Венгерской границе и каких-либо значимых контингентов в тех краях открывало перед Меншиковым большие перспективы. Он собирался, воспользовавшись моментом, проскочить обратно в старую Австрию и пошуметь там немного. Благо, что технику уже более-менее обслужили, а запасы топлива и масла пополнили.
Но что-то пошло не так, впрочем, как и всегда…
Поняв, куда направится Меншиков после Рима, Генеральный штаб Германии, совместно со своими союзниками в Австро-Венгрии, постарался сделать все, чтобы в Италии его и заблокировать. Несмотря ни на что. Просто заткнуть пробкой как джина в бутылке. Оставалось дело за малым — найти пробку и вовремя ей ткнуть в горлышко.
На роль этого замечательного изделия из коры пробкового дерева выдвинули спешно собранную «с бору по сосенке» механизированную бригаду. Бригад! Громкое название! Очень громкое. Но только название. Потому что на деле эта бригада представляла сведенные воедино все найденные в Германии и Австро-Венгрии бронеавтомобили, усиленные грузовиками и мощными легковыми автомобилями, превращенными в этакие «шахидмобили». Точно такими же, что и сам Меншиков применял в 1914 году. Только вооружали их не только пулеметами, а все чем ни попадя, всем, что было под рукой. В ход шли и крепостные ружья, и старые малокалиберные морские пушки, и новые легкие переносные пехотные орудия и многое другое. Встречались даже автомобили, у которых на крыше были смонтированы «связки» банальных «слонобоев» Африканской охоты по схеме старых батарейных митральез XIX века [12].
Получилось стильно, модно, молодежно. Только очень пестро. А главное — дискретно и практически неуправляемо. Фактически эта механизированная бригада была только на бумаге бригадой. На деле — просто практически неуправляемая россыпь различных подразделений, редко превышающих десяток единиц техники в каждой. Слишком все на бегу. Слишком спешно. Времени-то не было. Доходило до смешного — автомобили загружали на железнодорожные платформы и отправляли к месту концентрации. И уже походу, где в пути, где в местах выгрузки их оснащали оружием и укомплектовывали экипажами.
В этой бригаде было много оговорок. Однако она была. За столь непродолжительный период времени немцам и австрийцам удалось собрать ее собрать и укомплектовать, что само по себе выглядело чудом. Пусть совершенно дурную, странную, неуправляемую, но весьма многочисленную. С ней-то Лейб-гвардии механизированный полк и столкнулся в пригороде Флоренции…
Передовой дозор из трех легких бронеавтомобилей БАЛ-1 «Новик» выехал из-за поворота дороги, огибавшей небольшой холм. Головная машина, скрипнув тормозами, остановилась. Ее примеру последовали и остальные. Командир откинул крышку башенного люка и выглянул из него с биноклем в руках.