Почти два года безобразия такие продолжались. Давно уж перестала царевна подчеркивать свою красоту и утонченность. Похудела бедняжка так, что едва ноженьки ее держали, да осунулась вся, в тень немую превратившись. Нянюшка старая, что еще Людмиле покойной служила, была одной из трех дам, которым полагалось за царевной юной присмотр вести. Да только мало было толку от больной и незрячей женщины, кроме разве что историй дивных, что рассказывала она своей подопечной денно и нощно. Этими историями и была еще жива Василиса. Слушала она, какие страны заморские существуют и как люди в них живут – поживают; слушала о том, какие легенды существуют и удивительные чудеса вокруг творятся; слушала о временах, когда были молоды и здоровы родители ее, и о любви истории слушала - потому и мечтать не переставала…
И без того нелегкой была жизнь единственной дочери Ириара, но и на этом злой рок не остановился. За несколько дней до шестнадцатилетия царевны, совсем занемогла нянюшка старая, и в ночь на полную луну дух испустила, обретая покой в ином мире. Однако, перед тем, как уйти насовсем, рассказала женщина подопечной своей тайну ее рождения, объяснив что нет у нее выбора, даже если выберется она из заточения батюшки своего…
Долго рыдала Василиса от отчаяния и несправедливости такой: шутка ли, невестой быть Хранителя границ между миром живых и мертвых. Слышала она от нянюшки не раз легенды о Горынычах – мужчинах из рода старинного: холодных, равнодушных, обладающих силой жуткой… Умели они перекидываться в огромных летающих змеев, что показывались лишь там, где равновесие между злом и добром нарушалось. Кожа их чешуей покрыта, язык на две части разделен, а глаза ярче огня горят, сжигая тех, кто ослушаться приказа посмел.
К полуночи совсем в отчаяние впала царевна, до исступления себя довела и, словно дикарка, на двери и окна бросаться стала, выпустить ее на волю вольную требуя. Волна жгучей ненависти и злобы впервые в крови ее закипела и поднялась, чтобы нестись по всему телу, причиняя боль, заставляя впиваться ногтями в ладошки хрупкие, и возмездия требуя. Долго ли истерика та длилась – неведомо: распрощалась горемыка с сознанием своим, так и не увидев царя-батюшку больше…
Очнувшись утром, узнала Василиса, что закончилось ее заточение: погиб Ириар в бою неравном с нечистью неизвестно откуда прибывшей. Сровняли разбойники царство бывшее с землей русской, разграбили его жителей, а женщин в полон захватили. Не признали нелюди в девице бледной и замученной царевны прекрасной: уж больно болезной выглядела она, даже трогать не решились. Так и продали в рабство Василису за медяки и пару серебрушек… Закончилась былая жизнь царевны юной, началась новая, с прежней никак не сравнимая.
Первые дни на новом месте все в растерянности были, в небольшом тереме толпились, воду с хлебом только и видели. К концу третьего дня пришел к испуганным женщинам худощавый мужчина высокий: со стороны он хлипким казался, но стоило присмотреться к лицу и повадкам его, как приходило понимание - с таким лучше по разным сторонам света жить. Случайного взгляда на лицо гостя пришлого хватило Василисе, чтобы назад, в уголок отступить, – остерегаться такого надобно, и как можно скромнее вести себя.
У мужчины была весьма примечательная внешность: длинный заостренный нос, напоминающий клюв хищной птицы, тонкие искривленные в ехидной ухмылке губы и черные слегка раскосые глаза обрамлялись россыпью белых, как снег волос. Да и одет он был весьма не бедно, в белую рубаху шелковую и синий кафтан до пят, золотом да жемчугами расшитый. Невозможно оказалось сразу решить, сколько же лет «молодцу»: не то тридцать годков, не то пятьдесят, а может и поболе даже. Охраны при нем не было, а на руках куча побрякушек величины и формы разной красовались: отсюда вывод был очевидный – колдун, не иначе.
С момента появления необычного мужчины, в столовой терема повисла тишина гробовая, все ждали, когда чаровник объяснит, кто он и зачем пожаловал. И дождались на свои головы…
- Вечер добрый, барышни, - тихий вкрадчивый голос черноглазого заставил Василису плотнее к стене терема прижаться, шалюшку старую нянюшкину на лицо подтянуть, да постараться слиться с любопытной бабьей толпой воедино. Ну а как продолжил говорить незнакомец, так и вовсе ноженьки у царевны подкосились от предчувствия страшного, а в сердце зудящая щекотка поселилась, лишая покоя, не давая мыслить здраво… - Зовут меня Константином из рода Бессмертных я. Добро пожаловать в царство мое Пограничное, на тысячи верст во все стороны раскинувшееся. Сегодня к кому-то из вас судьба особенно благосклонна окажется…
Черные глазки весьма прытко пробежались по нестройным рядам голодных напуганных женщин, оставляя на лицах некоторых из них прямо – таки ощутимый след своего интереса. Испытать радость от «благосклонности судьбы» спешили не все, многие горбились и старались прятаться друг за дружкой, дорожа остатками былой свободы выбора. Другие же наоборот, улыбаться стали приветливо да кокетничать откровенно, видимо, и впрямь надеясь обрести положение особое на месте новом.
Константин же агрессии явной проявлять не стал, неволить и принуждать никого не решился, просто добавил еще тише прежнего:
- Ну, а кому меньше свезет, тот воинов моих, да прихлебателей сегодня развлекать будет.
Реакция на слова такие медленно до невольниц доходила, зато уж как дошла!.. Сначала в помещении снова тишина напряженная повисла, затем бабоньки промеж собой переглядываться начали, глаза округлив, и, напоследок, в воздухе напряжение такой силы возникло, что даже Бессмертному не по себе явно стало…
- А ты скольких из нас осчастливить сегодня собралси, мил человек? – обманчиво спокойно бабка Агафья, что у Ириара ключницей служила, поинтересовалась. – Нас здесь не больше сотни осталось, может всех и уважишь? Только, чур, меня поперед всех! Больше пяти годков назад дед мой на тот свет отбыл, с тех пор обходит судьба меня благосклонностью-то своей!
По рядам невольниц пронесся шорох – девки одобрительно хихикали и руки в боки устанавливали, к разговору нешуточному подготавливаясь.
- Погоди, Агафья, не лезь вперед нас, молодых да крепких! – подала голос жена кузнеца три года назад по пьяни утопшего, - уступи нам поперед остальных пойти! А то знаем мы таких, как этот горлопанистый – гонору много, а мужицкой силы, чтоб девку русскую удовлетворенной оставить во, с кулачок младенца, зачастую!
- Ну куда ты пятишься, мил человек? – запричитала Иринка, которая и раньше не прочь была с хозяином сих земель время провести. Задрала она юбку изношенную по самое то место, куда порядочному мужику и смотреть среди бела дня соромно, и давай глазками играть, на Константина (и без того испугавшегося) наступать, - здесь твое счастье, родимый, ты только выбери меня – покажу тебе любовь до изнеможения!
Заголосили тут уж все бабоньки одновременно, дочерей своих, да молодок собою прикрывая, все ближе к колдуну подступая. Забыл тот, видать, что силу имеет шальную с детства, выскочил за двери, как стрела с тетивы пущенная и оттуда уже закричал стражникам:
- Закрыть этих!.. (здесь слова должны быть нехорошие, вспоминать кои не следует без повода на то особого). Откуда только понавезли дикарок?! Загнать всех в баню, отмыть, да приодеть! Завтра сызнова смотр устрою… Всех рассмотрю по очереди…
Полночи в пограничном царстве баню топили – отмывали невольницы друг дружку, скребли кожу мочалками да вениками набивали. Несколько раз к ним охотники до женских ласк пробраться пытались, но быстро нужду им поотбивали,.. а вместе с нуждой и другие полезные органы. Не ведали, похоже, охальники, что не приемлет баба русская, чтоб силою ее брали, а ласковыми стражники стать не догадалися.
Распарились женщины, разомлели вскорости и давай промеж собой решать, как дальше им быть. Начали, как всегда это бывает, за здравие: всё, мол, хорошо будет, со всем мы вместе справимся! Да вот закончили за упокой… Припомнилось невольницам, как жили они раньше: худо ли, бедно ли, да дом у каждой свой был, у многих детишки, да супруги. А теперь кто-то в плену чахнет, кто-то в родной земле покой нашел… Взгрустнулося…
- Были мы раньше свободными да любимыми, а теперь, стало быть, под иродов этих ляжем, слова не скажем, - со слезами в голосе проговорила Аннушка, простыню чистую в руках теребя да судьбу свою дальнейшую в красках представляя, - вот попользуют нас они и что потом? Пойдем мы по миру гулять, другим сластолюбцам себя предлагать, за гроши продаваться…
- Так нужно может сделать так, чтоб им понравилось всё? – снова Иринка (что и сама до любви всегда охочая была) в разговор вступила, - много ли нужно им, сами подумайте? Телом поизгибаться, приласкать то ниже-то выше, а потом сказать: «Вот ты какой, мужик настоящий! Никогда таких, сильных да умелых, раньше не встречала я».
- И не стыдно тебе, Ирка?! Как же можно так говорить про врагов наших, пленителей и душегубов?! – всполошилась Алёнушка, совсем еще молодая девица на выданье, - спасет нас кто-нибудь всенепременно от лап их мерзких! Верю я, что Василий, жених мой, не погиб в бою! Сейчас он близко уже, может даже совсем рядышком…
- Забрали твоего Василия в плен, вместе со всеми нашими молодцами! – тут же Авдотья Аникевна, портнихой служившая пригвоздила, - не придет ни он, ни другой кто! Сами мы теперь по себе, так что нужно выкручиваться, как кто умеет! Может Ирка приласкать, да живой остаться – пусть! Я вот предложу им кафтаны новые пошить почти за бесценок. И нечего смотреть на меня так, молодежь, прислушайтесь лучше, коли жить хочется. Легко хорошими быть, когда мир вокруг привычный, а вот, поди ж ты, при своем останься, если всё вверх тормашками переворачивается… В койку меня никто не возьмет, зато я в другом полезной быть могу, так и доживу, глядишь, срок положенный; может и вас кого в подмастерья сговорюсь взять.
- А нам что делать? Тем, у кого тело налитое да пригожее? – в отчаянии Марийка спросила, руки заламывая, слезы горючи напрасно проливая, - даже если б очень я захотела – не могу вот так… Тошно мне. Да и не умею ничего… Мой Никола никогда в койке особенно искусным не был, от меня тоже ничего не требовал: «Лежи, - говорил,- спокойно, я уже все почти», и так почитай три года супружества.
Заржали тут многие бабоньки понятливо, своих мужиков припоминая. Только на стороне многие из них ласки постельные и изведали. Водилось такое за русским мужиком издавна – редко кто свою жинку дома приголубит, зато если в полюбовницы возьмет, тут тебе всё: и украшения, и слова красивые, ну и койка по часу - по два дымиться, до утра охолонуть не может…
Долго ли, коротко ли разговоры такие в бане кощеевой велись, да только вскоре не выдержали нервы у самых молодых и неопытных. С кого именно началось – никто не вспомнит сейчас, но в один миг затишье временное нарушено было: как завыли юные красавицы, так даже псы уличные, да волки, в соседнем лесочке проживающие, примолкли, соболезнуя… Среди бьющихся в истерике невольниц и Василиса была, ни разу ранее не целованная, вся невинная да о принце заморском всю жизнь мечтающая.
Пожалел Константин из рода Бессмертных в ту ночь о жадности своей, ведь недаром бандиты, женщин пленившие, продавали их задарма: почитай сотня голов в тридцать серебряников и три кошеля медью обошлись. И ведь пока грязные они были да уставшие – так тихо себя вели, послушно… А вот поди ж ты теперь, разбери, как с такими управу найти, когда они окончательно в себя придут?! Еще и голосить после бани взялись на все лады, так что кошки на темной кощеевой душе скрести начали, да в пот бросило.
…К утру, когда приказал государь самых молодых да пригожих девиц к нему в кабинет для осмотра доставить, и вовсе жуть началась! Налетели на пограничное царство тучи, темнее которых давно Кощей не видал, разгулялся – разревелся ветер ледяной и стали отовсюду стоны да хрипы слышаться… То не просто нечисть просыпалась – настоящая тьма в осаду шла, так что пришлось Константину свой резерв до дна исчерпать, еще и артефакты родовые опустошить, чтобы тать расшалившуюся угомонить!
Так, к обеду, совсем измученный и очень бледный лицом Бессмертный принял окончательное и бесповоротное решение: невольниц всех пришлых рассортировать по умениям их – кого на кухню пристроить, кого для уборки помещений, других и вовсе к земле привязать – пусть урожаи помогают собирать, да скотину пасти. Не был Константин никогда суеверным, однако же баб с земель русских проклятыми счел и связываться близко с ними отказался, а то мало ли еще чем дальше дело обернется…
Всего этого Василиса Ириаровна знать - не знала. Проснувшись с больной головой, опухшей да зареванной, царевна поняла, что не готова отдаться вот так просто, без боя, злодеям местным. Собралась девица быстренько, сарафан потрепанный на рубаху свежую надела и стала план побега обдумывать.
Вскорости стражники пришли за невольницами и по десять человек стали выводить их из терема, а куда - одним им и ведомо. Во вторую десятку и сама Василиса угодила, вместе с другими девушками - красавицами. Дальше все словно во сне происходило...
Вот, по длинному коридору красным ковром устланному, повели узниц стражники суровые… Вот приметила царевна нишу в стене, оглянулась скоренько назад и шепнула что-то Алёнке – деве особенно молодой да впечатлительной… Вот услышала та сказанное, задрожала всем телом и, не выдержав нараставшего в душе ужаса, с громким стуком в обморок свалилась...
Пока суд да дело рядили, голосили и покой в нестройном девичьем ряду восстанавливали, нырнула Василиса в закуток скоренько, прижалась к стене деревянной и кулак свой крепко зубами прикусила, чтобы от страха не завыть в голос.
Спустя некоторое время, царевне бесконечным показавшееся, тишина в тереме настала – увели невольниц к Константину на поругание. Трижды вздохнув горестно, осмелела царевна настолько, чтобы выглянуть наружу из тайного места своего, да только отнюдь не пустым коридор давешний оказался…
Прямо напротив перепуганной насмерть Василисы незнакомец стоял, на стену, небрежно облокотившись да руки на широкой груди перекрестив. Беглого взгляда хватило девушке, чтобы понять, что перед ней не просто стражник очередной.
Высокий, достаточно крепкий по телосложению мужчина, мгновенно подчинял взглядом серых, как небо перед грозой, глаз. Волосы его цвета пепла были небрежно собраны в хвост на макушке, однако многие из них выбились наружу и ниспадали на лицо смуглое и плечи рельефные своего таинственного хозяина. Одет он был странно: вместо рубахи и кафтана привычных, тело его было заковано в темную кожаную безрукавку и такие же брюки, оставляя при этом открытыми руки и шею, разрисованные непонятными символами.
Пока Василиса, позабыв обо всем на свете, незнакомца во все глаза разглядывала, он, с ухмылкой едва приметной на четко очерченных губах, оторвался от стены и очень медленно в ее сторону двинулся, тихо поясняя:
- Если решила сбежать, то самое время сейчас: караул как раз у ворот западных сменяется. Ну а дальше проберись за конюшню, там конь, запряженный уже, хозяина ожидает – на нем через темный лес отправляйся. Если волков целыми обойти удастся, то скоро окажешься в пустоши Безымянной, затем на болота непроходимые попадешь. Там всего два дня ходу и за пограничное царство выйдешь, на свободу. Правда именно оттуда земли курков начинаются, что славятся своей бесчеловечностью и натурой зверской ...
Говорилось все это голосом мягким да вкрадчивым, с первых слов завораживающим. Вот уж и тишина сызнова в коридоре повисла, а Василиса отвечать не торопится - губы свои враз иссохшие разлепить пытаясь, да мысли, словно мыши по амбару разбежавшиеся, собрать воедино стараясь.
- А я… мне… вам… - девушка лепетала, назад отступая, спрятаться снова намереваясь, - не я это, так что… вот.
- Вот оно, как, - глубокомысленно незнакомец ей отвечал, старательно улыбку пряча, хотя глаза его веселье враз выдавали, - тогда позвольте вас проводить, дабы не заблудились вы снова.
Кивнула девица, руку мужчине протянула неосознанно и растаяла от прикосновения его окончательно.
Горячая ладонь крепко сжала холодную тонкую кисть, не оставляя возможности высвободиться, но вызывая желание продлить томительные минуты эти на веки вечные. Закружилась голова у царевны от волнения пережитого, все в глазах ее поплыло, заставляя второй рукой в плечи незнакомца вцепиться. А он на ощупь - словно бы изваяние каменное: замер на месте, улыбка давешняя вмиг с лица надменного слетела, а глаза темнеть начали – того и гляди чернее ночи станут! А дальше и вовсе чудеса происходить стали: рисунки загадочные на руках недвижимых словно бы ожили и давай сами собой двигаться, местами меняться…