Вообще, мне гораздо интереснее было бы сейчас осмотреть свой самолёт. Главное, я поняла, что загораться он не собирается, потому что запаха бензина не ощущала, а немецкий авиационный бензин воняет знатно. А раз так, то вполне могу осмотреть самолёт на предмет полученных повреждений. То, что он не сможет сейчас взлететь, была уверена. Хоть формально он стоял хоть и с перекосом, но целый на вид, но левое колесо шасси вроде вывернуто под углом, да и с мотором нужно разбираться, что там с маслом случилось. Вообще, нам лучше скорее до связи добраться. Закрыла люк, дверь кабины на ключ, у немцев даже такая функция была предусмотрена, я сначала смеялась, а вот ведь понадобилась. На автомате проверила своё оружие. Наган на месте, есть ещё пачка патронов в кармане. Достала и дослала патрон в патронник у Браунинга. Не зря же со мной ребята занимались: "как только ситуация отличная от привычной, проверь и подготовь к бою оружие!"… В принципе, мы в нашем тылу и ничего здесь угрожать в принципе не должно, хотя зверьё от войны одуревшее по лесу может шататься. Словом, пусть будет! Не помешает…
Никакого желания этого толстяка тащить на себе нет, но и оставлять его с напарницей у самолёта по размышлению посчитала неправильным. Ведь ещё неизвестно, как скоро к людям выйти сможем. Если бы у меня была уверенность, что в пределах часа-двух найду помощь и смогу сюда прислать средства эвакуации, то был прямой резон оставить их дожидаться. А был бы на месте журналистки какой-нибудь адекватный паренёк, то лучше бы сама с самолётом и раненым осталась. Но, увы… При посадке видела дорогу слева. По карте привязка была плюс-минус километров десять, а самое неприятное, что здесь не такое плотное заселение и до ближайшего жилья может оказаться не один десяток километров. Из вероятных мест, где мы приземлились, я подумала, что примерно в четырёх-пяти километрах восточнее есть деревушка, как потом оказалось, мы её уже проскочили, и эта деревушка была западнее всего в километре от нас, но кто же знал…
К счастью морозы уже отступили и температура около нуля. Ещё раз прикинула на вид журналистку и примерила на себя, вынести борова на носилках нам точно не удастся, поднять мы его наверно сможем, если сильно натужимся и даже пару шагов сделаем, но на этом всё, дальше умрём обе. Видимо придётся вспоминать прошлый опыт с волокушей. Вот только того хорошего ножа у меня теперь нет. Вообще, в самолёте у меня было оружие, и запас еды на всякий случай и пара автоматов, лопатка и другое, что собрал мне Митрич на всякий случай, нам бы сейчас очень пригодились. Но ещё когда облегчали самолёт для вылета за бомберами и этот запас "НЗ" тоже вынули, а положить обратно как-то всё руки не дошли. Теперь только чертыхаться и клясться, что больше "никогда" и "всенепременно". Моим складным ножиком только колбаску порезать или консерву открывашкой открыть. Срезать им жердины для волокуши – эпический подвиг, наверно зубами перегрызть быстрее будет.
— Тебя, как звать-то, Панова?
— Лена… А тебя?
— Мета, будем знакомы! У тебя случайно топорика или ножа большого нет?
— Нет… А зачем?
— Жердины сделать, чтобы приятеля твоего тащить…
— Он мне не приятель!..
— Да мне всё равно! Я же не начальница ЗАГСа… Кстати, а у тебя оружие есть?
— Нет, у нас только у Сергея пистолет… Был…
— Тогда сними с его ремня кобуру, и себе перевесь! На пистолет… Держи… — я передала ей изъятый у капитана ТТ. — Стрелять-то умеешь?
— Да, нам показывали…
— Да! И ни в коем случае капитану оружие не отдавай! Потом в госпитале сдадим, когда его будут принимать!
— Зря вы так! Он неплохой человек…
— Так он парень неплохой, только ссытся и глухой! Читали… Из-за этого "неплохого" нас чуть не сбили. Счастье, что он от страха в самолёте палить не начал…
Я отошла к зарослям ивняка, приглядела пару стволиков в три пальца толщиной, достала наган и выстрелила с полуметра в каждый по паре раз. Одну жердь перебило почти полностью, вторую пришлось дорезать моим складным ножиком, но это уже было не сложно. Лена испуганная выстрелами присела с круглыми от испуга глазами, хотя ведь видела, что я достала наган. Вот же ж… Пока я возилась с лишними веточками, она стала спрашивать, не боюсь ли я так шуметь, ведь услышать могут… Пришлось ей напомнить, что если услышат и придут, так это будут наши и нам это только на руку. Залезла в самолёт, нашла там чехлы на мотор, вытащила самый маленький, их два Панкратов приспособил. Невольно вспоминая свои приключения в Карелии, стала ладить чехол на волокушу.
Когда стали перекладывать капитана на волокушу, он пришёл в себя, хотя, мне кажется, что он очухался гораздо раньше и некоторое время прикидывался и пытался сориентироваться в ситуации:
— Что происходит?! Где мы? Доложитесь немедленно!
— Ты бы лежал, капитан! И не дёргался, нам твою тушу ещё тащить…
— Да я тебя!..
— Застрелишь? Давай!
— Да я… Под трибунал!.. Да…
— Вот, Лена! А мы его тут лечим, спасаем… Дерьмо, а не человечишка! Сколько хороших парней война забрала! А вот такое – не тонет…
— Зря ты так! Он же раненый…
— Даже раненый человек себя ведёт как человек, а это… Тьфу…
Тем временем мы уже вытащили волокушу из кустов и начали двигаться в сторону примеченной дороги. По делу бы послать Лену проведать дорогу или самой сходить, но честно сказать, было лень. Дорогу я точно видела, а вдвоём мы скорее всего с любым препятствием справимся. Это когда я одна тащила Викулина, для меня любой бугорок мог стать проблемой.
Почему я так с хода начала хамить капитану? Просто провоцировала его, потому, что не забыла, как он меня чуть не придушил в полёте, и совсем не собиралась ему это спускать. А в такой атмосфере он почти наверняка проявит свою гнилую натуру, которую мне нужно было Пановой показать, ведь иначе будут только мои слова против его, а я хотела уж коль столкнулась, то не оставлять за спиной такого трусливого гадёныша.
— Где моё оружие? — опять прорезался капитан.
— А зачем вам при ранении оружие, товарищ капитан?
— Мета, я отдам пистолет?
— Не смей! Если не хочешь, чтобы он нас в спину перестрелял…
— Ну как ты можешь так говорить?
— Да я тебя, сучка! Ты меня ещё вспомнишь!..
— Вот видишь, Лена! Мы его на себе, две слабые женщины, тащим, а он нам ещё и угрожает! Понимаешь, для чего ему оружие? Так все трусы себя ведут…
— Да я тебя…
— Раненый, успокойтесь! Вы неадекватны! И оружие вам в таком состоянии никто не даст! И вообще, хватит дёргаться! Или вы сами ножками пойдёте?
— Я ранен! Поэтому не смогу идти!
— Да не сильно и ранен! Нормальный мужчина бы с палкой спокойно идти смог, но здесь-то мужчин не видать…
— Мета, ну зачем ты его дразнишь?
— Я не дразню. Я правду говорю.
— Ну у него же нога прострелена…
— Но опорная функция не нарушена, повреждены только мягкие ткани. Царапина по сути… Больно, не спорю, но идти может…
— А в живот?
— Да там только жиры зацепило… Не веришь, в госпитале спросишь у врача или сама увидишь, он через день уже с костылём по отделению за медсёстрами бегать начнёт, если ещё на что-нибудь способен…
Журналистка меня явно осуждала, но и возразить ей мне тоже было сложно, я ведь взяла на себя ведущую роль. Под этот разговор Коваленко затих, видимо ему тоже требовалось время для осмысления такой необычной ситуации, слишком уж я себя нахально веду в его понимании, как мне кажется, ведь ему гораздо привычнее, когда с ними носятся, журналисты ведь из самой столицы.
Под дружное пыхтение мы вывалились на дорогу и, исходя из моих прикидок, двинулись по ней налево на восток. Дорога была довольно накатана, но сказать когда и что за транспорт проехал по ней последним не могу, ну, не следопытка совсем… Вроде бы следы автомобильных колёс и телег. Но ведь следопыт бы сказал не только кто и когда проехал, а даже в какую сторону и возможно степень загруженности, а ещё как часто здесь ездили. Хотя, если подумать, то принципиально история движения по дороге не особенно важна для нас, нам важнее, сейчас в ближайшее время поедет кто-нибудь или нет, а если поедет, то возьмёт нас или проедет…
По дороге тащить волокушу стало гораздо легче. Дорога местами подмёрзла, были пара солнечных дней. Когда сосульки повисли всюду, вот на солнце дорога и потаяла, а после замёрзла. Мы с Леной вполне втянулись в бодрый ритм и тащили волокушу каждая за свою жердину довольно шустро, точно со скоростью не меньше, чем у среднего пешехода. Я про себя уже радовалась, что ещё пара километров и будет ожидаемая мной деревня и там может разживёмся транспортом или сможем раненого оставить, а главное информацию получим и не нужно будет как сейчас тыкаться вслепую. Снова удивилась, насколько по-разному воспринимается мир сверху и снизу. В самолёте километр это меньше минуты, а здесь своими ножками больше тысячи шагов, да и видимость сверху на десятки километров, а тут вон до поворота дороги и даже безлиственный лес не очень просматривается. В общем, под ритм ходьбы и молчание спутников я как-то очень уж сильно ушла в свои мысли… Спохватилась только когда на нас меньше чем в десятке метров наставили автомат и винтовку два немецких солдата…
Видимо они заметили нас раньше и сейчас вышли из-за кустов, тем более, что мы особенно ведь и не стереглись, ведь мы в нашем тылу, чего нам бояться. Небритые, закопченные лица, у того, что вроде постарше и потушистее на ремне через плечо висит автомат и он его держит явно не для красоты, ствол плавно переходит с меня на Лену и обратно, и рука в перчатке с обрезанными пальцами на рукоятке лежит уверенно и надёжно. Где-то внутри понимаю, что это матёрый хищник и стрелять начнёт в любой момент и не промажет. Я не разбираюсь в петлицах и нашивках, но не удивлюсь, если это какой-нибудь фельдфебель, на котором, по словам кайзера Вильгельма, держится армия. [10] В такие нервные моменты жизни просто удивительно, сколько всего успеваешь заметить или подумать. Я успела разглядеть, что у фельдфебеля (так про себя назвала старшего по возрасту немца) под шинелью поддета явно гражданская меховая жилетка или душегрейка, которую скорее всего отняли у местных жителей, а шея замотана когда-то красным шерстяным шарфом или платком. За ремень заткнуты меховые, тоже не форменные рукавицы. А весь внешний вид явно имеет признаки неряшливости из-за длительного периода невозможности привести себя в порядок. Не менее, чем недельная щетина и покрытые коростой пятна на щёках тоже работают на версию, что нас угораздило нарваться на группу выходящих окруженцев.
И если фельдфебель смотрел на нас просто оценивая с точки зрения возможной опасности или возможности извлечь из нас выгоду в их положении, то маслянистый взгляд младшего с винтовкой не оставлял сомнения, в его похотливых намерениях. У младшего под каской был надет какой-то меховой треух или малахай, части которого торчали ниже краёв каски. Из расстёгнутого ворота шинели торчали части какой-то гражданской одежды, а поясница завязана серым пуховым платком, такой у бабушки был, но она его никогда бы не стала на пояс наматывать, потому, что его очень любила и берегла и чаще всего им укутывала свои плечи. Ещё у него были поверх сапог намотаны какие-то тряпки или не знаю что ещё, выглядело это как лохмотья, из которых выглядывали только носки растоптанных сапог сорок-последнего размера. Ещё от них пахло. Вернее ПАХЛО! Наверно это всё-таки не вонь, это смесь каких-то специфических запахов, где основными нотами выступила какая-то химия с резким похожим на нафталин ароматом и запах дыма, немытого тела, сгоревшей взрывчатки, нечистот и ещё сотня других, которыми пропитываются солдаты в окопах…
Молодой направился к нам, что-то говоря и наставив на нас затёртый ствол винтовки. Сквозь его хриплую лающую речь я выхватила только знакомое "хэндэ хох" и "дизэ пистоле"…
— Лена, кажется у нас требуют оружие сдать…
— Что делать будем?
— Не дёргаться и отдать пистолеты…
— Да ты что? В плен что ли…
— Надо время тянуть… Не спорь…
С этими словами я достала и держа за ствол рукояткой вперёд протянула наган. Лена никак не могла расстегнуть незнакомую кобуру, а молодой протягивая руку к моему нагану заулыбался своим щербатым ртом… Но тут прорезался забытый нами капитан:
— Нихьт шиссен!!! Господа солдаты! Ихь капитулире! Нихьт шиссен! Ихь бин кайне коммунистен!..
Я чуть повернула голову и восхитилась, этот крендель успел достать откуда-то грязный носовой платок, который когда-то наверно был белым, и сейчас им размахивал, точнее даже мелко трусил перед собой, вывернув с волокуши голову и пытаясь поймать взгляды немцев. В первую секунду фельдфебель дёрнулся, но удержался от стрельбы, только лицо его перекосила гримаса, которую наверно можно было бы с натяжкой назвать улыбкой. На грани слышимости услышала, как Лена цедит сквозь зубы: "Сволочь какая"… А я к своему ужасу разглядела в кустах за спиной немцев торчащий раструб немецкого пулемёта, что ставило на наших шансах жирный крест, но не сдаваться же, как этот жирный урод. В момент, когда молодой был полностью занят тем, что брал у журналистки её пистолет, а в другой руке у него был мой наган, который он держал хватом сверху за барабан, я незаметно выхватила своего малыша и дважды выстрелила в голову фельдфебеля, одновременно крича:
— Ленка, падай! У них пулемёт!
Сама тоже постаралась стать как можно ниже и сместиться в сторону одновременно дважды выстрелив в лицо молодого, который в отличие от фельдфебеля среагировать не сумел, а вот фельдфебель, падая, короткую очередь в небо дал. В это мгновение я упала и по инерции дважды перевернулась через бок, выставив пистолет в сторону где были немцы. Фельдфебелю хватило, а вот молодой бился в конвульсиях или отползал, не знаю, но винтовка валялась в стороне, а он вцепился в лицо и по рукам текла яркая кровь. Панова не сильно замешкалась и сейчас присев пыталась осознать ситуацию, к своей радости увидела у неё в руке зажатый тэтэшник. Но приз за гениальность в этой ситуации заслужил боров, который с визгом скачками нёсся к придорожным кустам в направлении из которого мы пришли, позже вспомнила, что меня смутило, он бежал размахивая своим портфелем, который мы подсунули ему под голову и он его не бросил. Хотя, перед тем, как портфель сунуть ему под голову, я его проверила и убедилась, что там кроме маленькой фляжки, бумаги и писчих принадлежностей ничего не было…
— Лена, в кусты давай!
Сама же скачками гиббона на четырёх точках скакнула к автомату фельдфебеля и на обратном пути успела прихватить за ремень винтовку молодого. Как мне удалось одним движением сдёрнуть с немца автомат, при том, что он завалился на бок и автомат частично прижал собой, не знаю, когда пыталась потом вспомнить, вспомнилось только моё громкое дыхание, которое перекрывало все звуки вокруг. А ещё буквально оглушающее чувство опасности, отчего двигалась со всей возможной скоростью. И влетая в кусты всей своей массой поддала сзади журналистке и мы обе свалились в прикрытую снегом канаву.
Не успела я поднять голову и выдохнуть, как пулемётная очередь хлестнула впритирку над нами, не будь здесь ямы, нас бы уже нафаршировало свинцом. Похоже, нам сильно повезло, что пулемётчик отвлёкся и не лежал в готовности у пулемёта, что и подарило нам эти несколько секунд. Если капитан убежал направо, то мы оказались слева от дороги, на той же стороне, что и кусты с немецким пулемётом, а это значит, что нас могут обойти, то есть срочно нужно себя показать, в смысле, свою решимость и огневую мощь. Я, не поднимаясь, сползла с Лены, которая сейчас копошилась в снегу, старательно пытаясь прикрыть коленки полами задравшейся шинели и юбки. В стрессовых ситуациях люди и не такие нелепости творят, всё это я отметила краем сознания, сама вытащила винтовку, она оказалась ближе. Стрелять из неё я не училась, надежда только, что у немца она уже была приведена к бою и хватит нажать на курок. Прямо сквозь снег выдвинула ствол в сторону пулемёта и бабахнула. Я не целилась, ну, не совсем же дура выставлять голову, когда у них такой меткий пулемётчик, отдачей от выстрела мне чуть не вывернуло руку, но главное я сделала, обозначила, что можем винтовкой пользоваться, пусть боятся, в бою на дистанции, как мне ребята говорили, винтовка иногда даже лучше, чем пулемёт, если пользоваться уметь. Сунула винтовку Лене, сама переползла чуть в сторону и проверила автомат. С ним всё нормально, поэтому опять не высовываясь сама выставила автомат над бугорком и дала коротенькую очередь в сторону пулемёта и убрала его, от греха, пулемёт старательно пробрил укрывший нас бугорок.