— Но позвольте! — Возмутился представитель Германской дипломатической миссии. — Как такое возможно? Это немцы!
— То есть, вы хотите сказать, что немцы пришли на эти земли и вырезали все местное население? Занимались целенаправленным уничтожением славян и прочими богопротивным делами, несмываемо замаравшись в крови? Не наговаривайте на себя! Это так же нелепо, как бегемот в балетной пачке. Впрочем, ничего дурного я о германском методе ассимиляции сказать не пытаюсь. Люди счастливы? Счастливы! А это главное. Это же касается и поляков, ведь Пруссия — единственная страна региона, которая научилась находить с ними общий язык. И, как ни странно, жестким, силовым методом. Очень продуктивным, как показывает практика. Россия же, в своей безграничной духовности и человеколюбии, попыталась вести дела «по-хорошему». Фактически мы попытались реанимировать проект Речи Посполитой под новым соусом. Но, увы. Ничего не выходит. Не хотят поляки быть частью Общего дела, когда главные не они. А значит, что? Правильно. Не общего дела они жаждут, совсем не общего. А своего. Пока они были главными в Речи Посполитой, то считали справедливым насаждать польский язык и католическую веру. Как уступили это первенство другим, то сразу стали возмущаться, почему это новый доминант пытается насадить единое языковое пространство. Злодей! Негодяй! Мерзавец! Как он смеет?! Им можно, другим нельзя! Так что ли? Грустно и скучно это обсуждать.
— Ваше Императорское Величество, — осторожно произнес представитель французской дипломатической миссии. — Откуда у вас такие сведения? Это ведь удивительно! Невероятно! Невозможно! Вся восточная часть королевства Пруссии — славяне!
— Именно так. Первую, по-настоящему сильную Германскую Империю выковали славяне, принявшие немецкий язык и культуру. Об этом говорит очень многое. Везде выпирают старинные названия территорий. Например, Померания — это переложение на германский лад «Поморья». Да и правители тех мест ведут свой род от таких князей как Богуслав, Яромар и прочих. Руген же, остров лежащий в тех краях, есть ни что иное, как старинный языческий религиозный центр славян с огромным храмом-пантеоном. Разрушенным, разумеется, при утверждении христианства. Он нередко встречается в славянском фольклоре: где как Руян, где как Буян. Мда. На самом деле говорить об этом вопросе можно долго. Славянские «ушки» торчат там буквально отовсюду. Но, повторюсь, эти люди приняли свою судьбу и вполне ей счастливы. Более того, именно они стали главной движущей силой, которая сковала Германскую Империю. Они молодцы! Мне остается только порадоваться за них…
— Ну и зачем ты это делаешь? — Спросила его Мария Федоровна, когда пресс-конференция закончилась и журналисты, охваченные ажиотажем, бросились на телеграфные станции.
— Что именно? — С самым невинным видом поинтересовался Николай Александрович.
— Ты прекрасно меня понял.
— Пусть оправдываются, мама. Пусть оправдываются. А то, понимаешь ли, чуть что на Россию всех собак спускают. Вот пусть и посидят в нашей шкуре. Франц Иосиф достаточно легко выкрутится, сославшись на какие-нибудь тайные общества и дурную инициативу местных территориальных властей. Либо вообще проигнорирует. А вот Вильгельму будет очень непросто. Французы ведь теперь не отстанут. Для них это станет новой потехой. Самую сильную державу немцев создали славяне. Хо-хо! И Вилли сможет откреститься от этого только через признание германского геноцида славян. Что тоже не выход.
— Доиграешься ты с такими шутками, — покачав головой, произнесла она.
— Все может быть, — пожал плечами улыбающийся Император. — Но лучше так, чем робко отмалчиваться.
— Чем закончились твои переговоры с делегацией Варшавы? Ты об этом ничего не сказал.
— И не хочу. Даже тебе.
— Почему?
— Что знает трое, знает и свинья. Я не хочу, чтобы сведения раньше времени ушли журналистам.
— Я клянусь, что никому, ничего не расскажу.
— Я хочу избежать штурма и большой крови. Они хоть и злодеи, но мои злодеи. Поэтому я предъявил им ультиматум. Вряд ли они станут долго думать. Не те у них запасы продовольствия в городе, чтобы ломаться месяцами.
— А что за ультиматум?
— Ничего особенного. Но пока я не хочу о нем говорить. Слишком рано.
— Ники! Я же спать не буду!
— Прими снотворное, — невозмутимо пожал плечами Император, а потом улыбнулся и добавил. — Или выпей водки. Говорят, она улучшает сон и в немалой степени снимает стресс, если залпом принять пару стаканов.
— Ты испортился сынок! Испортился! И стал невыносим!
Глава 7
1889 года, 28 августа. Варшава окрестности
Ранним утром этого замечательного, тихого дня ничто не предвещало беды. Однако постовые, несмотря ни на что, продолжали честно выполнять свой долг.
— Слышь, Василь, — окрикнул один солдат другого. — Паровоз кажись.
— Какой паровоз? — Нахмурился собеседник. — Откуда он тут? Запрещено же всякое движение по этой дороге до особого распоряжения.
— Да ты сам глянь. Дымит во как.
— И правда… паровоз… — несколько растерялся солдат, вглядываясь в даль. Если бы не хорошо и издали заметный столб дыма — в жизнь бы не разглядели бы они этот состав, выползающий из города в предрассветных сумерках — времени опасном и каверзном.
Поезд, правда, был странным. Три паровоза, куча вагонов. Причем первые три вагона представляли собой укрепленные мешками с песком брустверы, за которыми сидели бойцы с винтовками. Там же стояла единственная митральеза, которую восставшие сумели найти.
Однако тихо проскочить состав не смог. Часовые не спали. Своевременно подняли тревогу. И, когда поезд вышел к батарее легких 87-мм пушек конной артиллерии, она уже была полностью готова к бою.
— Дистанция — три версты. Приближаются. — Произнес поручик с биноклем. — Скорость верст двадцать в час, может двадцать пять.
— Навелись? — Поинтересовался полковник с сильно помятым лицом у артиллерийского капитана. Как пить дать — прямо с койки подняли по тревоге, не дав себя в порядок привести.
— Так точно, Павел Ильич! — Лихо ответил капитан, который держался бодрячком, но тоже был не в кондиции. Приняли они вчера с товарищем изрядно. Выспаться толком не успел. А тут тревога. Заметит полковник — накажет. Вот он и гаркал.
— На две версты?
— Именно так.
— Заряжена граната?
— Как и приказывали.
— Огонь по готовности. Беглый. И смотри у меня! — Погрозил кулаком полковник, до которого, судя по всему дошел этот перегар. Но, раньше времени вывод он делать не стал. В конце концов кому-то батареей нужно было командовать. И пьяный офицер лучше, чем никакого.
Бах! Бах! Бах! Заработали пушки, по очереди выплевывая свои снаряды. Бить приходилось вдоль железнодорожного полотна. Поэтому упреждения по скорости брать не требовалось. Да и перелет, в силу умеренной дистанции, все одно, должен был попадать в состав.
И когда последняя пушка выстрелила, начав откатываться, первая была уже заряжена и возвращена бойцами на исходную позицию. И новый выстрел. А следом, чуть погодя, еще один — второй. И так далее.
Вокруг поезда начался ад. То слева, то справа поднимались султаны разрывов. Отдельные снаряды попадали в вагоны перелетом. Но разрушали их не должным образом. Детонируя об крышу, они взрывались внутри. Разбрасывали обшивку и тех людей, что туда набились, но сохраняли в относительной целостности раму. Из-за чего состав сохранял целостность.
Но вот, наконец, на третьем «очереди» первый снаряд угодил из спешной корректировки по углу возвышения в дорожное полотно. Прямо перед поездом. Метрах в двадцати пяти перед передовой платформой. Чугунная граната попала между шпал и взрывом выворотила не только их, но и кусок рельсового полотна. Из-за чего состав с неумолимостью парового катка полетел под откос. Ведь его толкало вперед целых три локомотива. А батарея тем временем, не сбавляя темпа, продолжила долбить по летящем под откос составу из всех орудий.
— Ну довольно, — пробурчал полковник, успевший немного взбодриться от этих артиллерийских выстрелов и взрывов. — Прекратить огонь! — Чуть погодя рявкнул он, заметив, что его приказ не услышали.
В этот раз дошло. Заметили и поняли.
От напряженного обстрела артиллеристы взмокли и теперь, улучив возможность пытались отдышаться, напоминая собой загнанных собак. Разве что язык не высунули от переизбытка тепла. Не привыкшие к таким упражнениям они оказались. Совсем непривычные. Хотя и гвардейская конная артиллерия. Что вызвало немало раздражения у полковника. И не только на них, но и на себя. Куда он раньше смотрел? А если война? Много с такими канонирами можно навоевать?
Минут через десять подошел дивизион лейб-гвардии Конного полка. И сходу начал выдвигаться к разгромленному составу, возле которого начали суетиться люди.
Ожила митральеза. Она оказалась слабо повреждена после схода платформы. Вот она и множественные выстрелы из индивидуального стрелкового оружия и встретило дивизион, положив его половину быстрее, чем он успел хоть как-то отреагировать.
— Как отойдут, дайте шрапнелью залпов пять, — буркнул полковник, стоящему подле него пьяному капитану. Тот стрелял неплохо, чем вполне искупил свой грешок. Но вид этой похмельной морды все одно раздражал.
Облегченно было вздохнувшие артиллеристы вновь принялись за дело. Благо, что теперь особой скорости не требовалось и обстрел пошел неспешно. С корректировкой по перелетам и замедлению. Бах! Бум! Правка. Новый выстрел. И так раз за разом.
Пытавшиеся вырваться сопротивлялись до последнего. Но их судьба была уже предрешена. По тревоге с соседнего участка подошла еще батарея легкий 87-мм пушек конной артиллерии, три митральезы и два конных дивизионы. После второй неудачной атаки, когда укрывшиеся в обломках состава защитники, смогли огнем из индивидуального стрелкового оружия отбить натиск, весь этот артиллерийский парк пошел в дело. Да не шрапнелью, а гранатами, которые натуральным образом перекопали весь склон насыпи, разбив в совершенный хлам состав. А потом, под прикрытием катимых митральез, спешенные кавалеристы атаковали в третий раз. Уже успешно. Потому что сопротивляться там было особенно некому. Так — несколько разрозненных очагов сопротивления. Но их легко подавляли из митральез, раньше, чем тем удавалось добиться хоть какого-то значимого успеха…
Глава 8
1889 год, 1 сентября. Варшава
Генерал Гурко слегка покачивался в седле, въезжая в оставленный более двух месяцев назад город. И настроение у него было самое паршивое.
Да, город капитулировал. Да, удалось обойтись малой кровью. Очень малой. В былые годы, как он знал, жертвы шли на десятки тысяч только убитыми. А разоренные дома и порушенные судьбы шли без счета. Но все равно — на душе было безрадостно.
Жители выстроились вдоль дороги и молчали приветствовали победителей. Уставшие. Подавленные. Осунувшиеся. Запасы продовольствия в городе практически исчерпали себя и простые люди уже начали голодать.
О содержании ультиматума Иосиф Владимирович узнал еще в Санкт-Петербурге. Благо, что Император был вынужден ему о нем сообщить. Ведь Гурко его нужно было принимать. И уже тогда он ужаснулся, заявив, будто бы жители города никогда на такое не пойдут. И что так с ними поступать не честно.
— Вы когда-нибудь голодали? — Спросил у него Николай Александрович, смотря усталым взглядом.
— Я? Нет.
— Значит не понимаете, каково, когда от голода медленно умирают твоя жена и дети, сестра и братья, близкие. Когда дети плачут и просят что-нибудь поесть, а ты ничего не можешь сделать. Разве что руку себе отрезать, да сварить.
— Не перекрестившись, и слава Богу, — произнес Гурко, перекрестившись. — Видел голодающих крестьян, но, чтобы так страшно, не доводилось.
— Я знаю, каковы в Варшаве запасы продовольствия и рассчитал срок ультиматума таким образом, чтобы к его истечению город уже дней десять как голодал. Серьезно. Страшно. Массово. Они примут ультиматум. Если же нет. Если же даже голод их не сломает, то постарайтесь убить как можно больше при штурме. Понимаю, звучит жутко. Но только на первый взгляд. Двадцать пять лет исправительных лагерей — это та же смерть, верная, и очень мучительная.
— Но зачем вы ее ввели? — Растерялся Гурко от таких слов.
— Чтобы наказание для уголовников стало соразмерно деяниям и приносило пользу обществу, а не продолжало сосать из него соки. А эти… они злодеи, конечно, но они сами не ведают, что творят…
Гурко сейчас ехал по улице Варшавы и думал о том разговоре. Сдались. Не выдержали. Хотя там, в Зимнем, не сомневался в необходимости штурма.
На первый взгляд Император не просил ничего особенного. Прежде всего он потребовал написать коллективное прошение о принятия в подданные Российской Империи, что означало автоматический вывод из подданства царства Польского. Само собой, с принесением публичной клятвы за себя и своих потомков на верность Императору и Империи. Ну и, в довесок к этому, выдать самых ярых активистов и зачинщиков.
Много? Да не так, чтобы. Однако на практике это означало фактическое упразднение царства Польского, которое в ближайшей перспективе становилось титулярным, лишаясь земельного и людского наполнения. Конечно, в Варшаве сидели не все жители царства. Но остальных привести к такой клятве было бы несложно. Ведь все самые деятельные и буйные находились в городе.
Самым неприятным во всей это истории была клятва, которую требовалось дать публично на Евангелии православном ли, католическом ли, лютеранском ли — не важно. Да на площади, да перед всем честным народом, да записавшись после в общий список. Такую клятву просто так не нарушишь. Даже ради каких-то красивых слов о патриотизме. Во всяком случае — массово. Ведь все видели, что ты клялся. И жена, и дети, и друзья, и родичи, и, что немаловажно, личные недруги, которые не упустят возможность обратить внимание на твои промахи. Кроме того, имелся и определенный символизм. Что означала такая клятва в этих условиях? Правильно. Публичное отречение от царства Польского и его дела. Из-за чего Гурко и не верил, что засевшие в Варшаве поляке примут ультиматум.
Император, конечно, немного подслащал пилюлю. Он писал в том же ультиматуме, что если его примут, то наследник Империи будет носить титул царя Польского. То есть, предлагалось что-то в духе традиционной английской схемы ритуальных титулов, при которой наследник престола обязательно является принцем Уэльским. Пользы от этого ноль, но приятно. А главное — титул Императора и царя Польского теперь разделялся, ибо наследник был всегда, если не сын, то брат, если не брат, то дядя или кузен. То есть, теоретически у поляков появлялся свой собственный, отдельный монарх и заступник перед Императором.
Другим важным бонусом от принятия ультиматума становилось возможность распространения на земли бывшего царства Польского парламентской реформы. Само собой, только после того, как все жители принесут присягу и попросят подданства России. То есть, завершится процедура фактического упразднения царства.
Была и альтернатива. Так, по истечению срока ультиматума, Варшава должна была подвергнуться продолжительному артиллерийскому обстрелу и решительному штурму. А все, кто выжил бы в городе, получали бы по двадцать пять лет исправительных лагерей с поражением всех прав и конфискацией всего семейного имущества. Без скидок на пол, возраст и вероисповедание. Правда, несовершеннолетние при это отправлялись бы в монастыри, где и ждали бы подходящего срока для начала отбывания наказания.
Конечно, согласились на предложение Императора не все. Что вылилось сначала в попытку прорыва состава, а потом и в довольно скоротечную резню в самом городе, в ходе которой погибли оставшиеся радикалы… и революционеры. Но это, к счастью, осталось в прошлом. И теперь Гурко ехал по Варшаве к Старому замку. Там его ждали лучшие люди города, которые и должны были обратиться с прошением и первыми присягнуть.