— Этот вот — Кокан, а остальные его сыновья и дочери…
— Зачем надо было убивать их? — Перебил я Токсаба.
— Ты дал клятву Тураки Хатун, и скоро ты ее полностью сдержишь…
— Я не про них, — снова перебил его я и, показав рукой на разоренный город продолжил, — я о его жителях.
Токсаб удивленно посмотрел на стоящего рядом Иргека. Тот ответил недоуменным пожатием плеч, но все же произнес:
— Каган, жители ставки Кокана изменники, предавшие твоего отца и народ гуннов.
— Они не предавали свой народ, а всего лишь последовали за каганом, хотевшего мира для всех гуннов. — Прошептал я и, не вникая в то, услышали ли они меня или нет, развернул коня в сторону от побоища.
* * *
…Вот уже в который раз мне снились кадры из документальной хроники «Нюрнбергского процесса», где на скамье подсудимых среди нацистов был и я. Главным военным преступником вдруг объявляют меня. Все двадцать три обвиняемых фашиста поворачиваются ко мне и, показывая в мою сторону пальцами в один голос произносят «Ты совершил преступление против человечности, ты совершил зверства…». Затем, из-за спины Германа Геринга выходит девушка, в которой я узнаю ту гуннку, убитую телохранителем Токсаба. Она подходит ко мне, медленно вытаскивает стрелу из горла и также медленно протыкает ею мою грудь, вонзая все глубже и глубже в легкие. Я начинаю тяжело и лающе кашлять и от невыносимой боли в груди просыпаюсь.
— Вот же черт! — Прошептал я, пытаясь подняться, но не смог. Все тело охватила мерзкая слабость.
Тут мою голову приподнимают чьи то заботливые, крепкие и одновременно с этим нежные руки.
— Господин, выпей. — Слышу знакомый женский голос и к моим губам подносят чашу. Я стараюсь оттолкнуть ее.
— Мазайя, это ты? — Спрашиваю я, пытаясь рассмотреть в темноте лицо девушки.
— Пей, — настойчиво потребовала она, снова поднеся чашу к моим губам, — станет легче.
Я начинаю нехотя пить, на вкус немного сладковатую и теплую жидкость.
— Что это?
— Это молоко қулық бие [31]. Пей же все, до дна. — Ответила она с легким раздражением.
Удивленный приказным тоном женщины я нехотя продолжил пить. Затем, она, убрав опустевшую чашу, уложила мою голову на подушку и укрыла меня одеялом из шкур каких-то животных.
— Ты не Мазайя! — Прошептал я, и перед тем как снова свалиться в свой бредовый сон, услышал в ответ только ухмылку…
* * *
— Ну, как он? — Спросил Токсаб зайдя в юрту и стряхивая снег со своей тигриной шубы прямо на редкий персидский ковер, устеленный по всему полу.
— Бредит, — ответила Айбеке, — говорит, что-то во сне на не понятном мне языке. Вот, опять он начал…
— Замолчи! — Резко приказал Токсаб, прислушиваясь к бормотанию молодого кагана.
— Странно. — Прошептал спустя несколько минут верховный жрец гуннов, сморщив лоб, вспоминая о чем-то.
— Что-то плохое? — Встревожилась Айбеке.
— Не знаю. Но я слышал похожую речь еще в своей молодости, далеко от этих мест. За тысячи фарсангов к западу от нашей ставки, и еще дальше к северу от кочевий сколотов, в бескрайних лесах живет небольшой народ, не знающий единого правителя над собой.
— Он беседует с духами этого племени?
— Не думаю, — протяжно ответил верховный жрец гуннов, — язык похож, но это не он. Скорее всего, его разум терзают демоны Долины Смерти. Они пытаются ослабить его волю, вызвав болезнь легких, и тем самым лишить его жизненных сил для сопротивления им.
— Но почему только он? Ведь мы все были там вместе с ним?
— Его сглазили. Ты заметила, что он не носит никаких оберегов и амулетов? Вот, поэтому злые чары демонов и смогли добраться только до него.
— Но ему не нужны амулеты! Его ведь оберегает сам Тенгри и его небесный сын Кок Бори!
— Да, очевидно, он находится под благосклонностью Отца нашего. Но не все в его руках. Даже Тенгри не будет спасать человека, который сам не желает поднять щит и отразить удар меча врага.
— И что же нам теперь делать? — Печально вздохнула Айбеке.
— Только ждать и вот, — тут Токсаб замолчал, роясь в висящей на его правом боку большой кожаной сумке, — на, возьми, — протянул он Айбеке пучок сушеных трав, — постоянно окуривай этим юрту. Вместе с молоком қулық бие поможет изгнать болезнь из его легких…
* * *
Проснулся я от громкого и остервенелого лая собаки, раздававшегося за стеной юрты, совсем рядом.
— П-п-п-шел, отсюда! — Услышал я в следующую секунду, а затем раздался полный боли визг и быстро удаляющееся подвывание несчастного животного.
«Ну, ничего себе», — подумал я, — «кто это такой крутой?»
Собак среди кочевников было много. Особой популярностью пользовались охотничьи гончие, и огромные пастушьи волкодавы, высотой больше метра, которые часто использовались и в боях с врагами. По лаю я определил, что это был волкодав.
Затем двери юрты широко распахнулись, и я увидел вошедшего.
«Ну конечно, как я сразу не признал рыкающего голоса Ужаса. Только он мог так напугать овчару гуннов».
— Ну, долго ты еще будешь отдыхать? — Спросил он, увидев, что я не сплю.
Я сел, оперившись спиной к спинке кровати, на которой я лежал. При этом у меня потемнело в глазах.
— Ладно, лежи. — Услышал я слова Ужаса с тревожными нотками в голосе и сквозь расползающуюся темную пелену перед глазами увидел как он, предварительно сняв сапоги у дверей, направился в мою сторону.
Я попытался встать. Но сильное головокружение, свалило меня с ног, и я упал бы, не подхвати меня Ужас, вовремя подошедший ко мне.
— Я же сказал, лежи. — Прорычал он сердито, посадив меня обратно на кровать.
— Что со мной? Меня отравили? — Спросил я у него.
— Отравили? — Ответил он удивленно, — да нет. Токсаб говорит, что холод коснулся твоих легких.
«Пневмония!? Этого еще мне не хватало здесь!». — Подумал я в страхе, — «без антибиотиков я ведь помру от этой болезни!».
Я быстро провел «диагностику» своего тела.
«Высокой температуры нет однозначно. Пульс хоть и слабый, но это, скорее всего от общего обезвоживания и недоедания…».
— Да не щупай ты себя, — сказал Ужас, увидев, как я пытаюсь вынести себе диагноз, — Айбеке выходила тебя. Говорит, что ты скоро поправишься полностью.
— Так, это была Айбеке? — Пробормотал я.
— Да, это она провела с тобой рядом все двадцать дней и ночей кстати тоже. Только вот сегодня, Иргек смог отогнать ее от тебя. Я не думал, что в ней есть столько доброты и терпения. А то я видел в ней только воина. Зря ты ее сторонишься. Она стала бы…
— Я что проспал двадцать дней?! — Спросил я у Ужаса почти в шоке.
— Ну, раньше этого времени я не смог бы здесь оказаться в это время года.
Тут я вспомнил, что Ужас сейчас должен находиться у границ княжеств Таримской впадины и готовиться к возможному вторжению войск империи Хань:
— А-а ты, что здесь делаешь? Я же тебе прика-а-аз, э-э-э, попросил оставаться в своих кочевьях и заняться восстановлением мощи усуней.
— Подожди сразу ругаться, племянник. Токсаб объявил о сборе Великого курултая. В твоей ставке сейчас собрались все гунны от сотников до вождей и старейшин родов. Прибыли ханы динлинов, хагасов, тоба, северных лесных племен и даже твой прадед — хан Баджанак. Ждем только Ирека. Он с десятью тысячами воинов в ста фарсангах отсюда. Еще дней десять будет ползти сюда. Все из-за лошадей, которых ты поручил ему найти для воинов в тяжелых доспехах. Они не выдерживают даже обычный темп перехода.
— Зачем Токсаб собирает курултай? — Насторожился я.
— Надо избрать нового кагана — тебя! — Сказал Ужас, взглянув серьезно на меня, — пока все вожди не признают тебя и не принесут клятву верности, ты не станешь законным правителем всей Великой степи и не сможешь управлять ими.
— Так это будет избрание? Я ведь наследник моего отца Шоже.
— Конечно избрание. Тебе повезло, что из старшей ветви прямых потомков Модэ остались в живых только ты Лошан и Тегын. Лошан не пользуется уважением среди гуннов и других племен. Его поддерживают только ханы племен сяньби и ухуаней. А Тегын еще слишком молод.
— Но почему объявили курултай без моего согласия? Не дождались пока я очнусь?
— Ну, во-первых ты пока еще не избранный каган и Токсаб, как верховный жрец Тенгри, может и не спрашивать разрешения, так как не давал клятву верности тебе. Во-вторых, — продолжил Ужас, помрачнев, — ты тяжело болел и Токсаб не исключал, что ты можешь умереть. А в этом случае, перед лицом угрозы исходящей от Хань и присоединившихся к ним племен кочевников, поддерживающих Лошана, была бы необходимость срочного избрания нового кагана.
«Да, конечно, избрали бы вы», — подумал я с иронией, — «как обычно перессорились бы между собой. Затем эта ссора вылилась бы в очередную кровавую междоусобицу. Хотя в этот раз может и нет. Почти все вожди кочевников уж слишком явно провинились перед Лошаном. И потому никто из них не хочет его власти. А такое случится обязательно, если они передерутся друг с другом. Властители Степи это понимают. Вон, даже динлины прибыли…».
— А ты не знаешь, что там с гузами? — Вдруг вспомнил я, подумав о динлинах.
— Знаю, — ответил Ужас, — вчера хан динлинов нам все рассказал…
* * *
Мои надежды на то, что близкие родственные отношения Сакмана с вождем гузов Токаром повлияют на скорейшее окончание войны или она станет хотя бы менее кровопролитной, не оправдались.
Эта война если и не превзошла по жестокости, то точно была не менее беспощадной, чем все предыдущие междоусобные войны степняков. Динлины в ужасе цокали языками, рассказывая о том, что сотворили друг с другом племена гузов, кыпсаков, аланов и родов канглы…
Кочевники, которых возглавлял Сакман, в нескольких сражениях у столицы гузов, где-то в центральных районах современного мне Казахстана, разбили войска Токара, которые после поражения, решили оставить свой главный город и направились на восток, к союзникам динлинам.
Сакман, преследуя отступающих гузов и восставших канглы, дабы не оставлять в своем тылу еще не захваченный город противника, приказал кыпсакам взять его в осаду.
Кыпсаки не только осадили, но и в течение нескольких дней захватили столицу гузов. Выполняя мой приказ не разрушать города, не стали сжигать его. Но всех мужчин и женщин перебили, а детей продали работорговцам из Согдианы.
Гузы и без того не чувствовавшие особых симпатий к своим соседям, кочевавших к северу от них на территории северо-восточных областей современного мне Казахстана, узнав о зверствах кыпсаков, передумали укрываться в горах Алтая. Вместо этого, повернули коней на север. Затем прошлись по кочевьям кыпсаков, сжигая аулы и истребляя всех их жителей не щадя никого, даже для продажи в рабство.
Кыпсакские воины рассвирепев, потребовали от Сакмана (который чуть ранее из-за поднявшейся снежной бури вынужден был остановить преследование повстанцев, вернулся к захваченной столице гузов), начать немедленное наступление на врага.
Сакман под давлением кыпсаков и некоторых вождей канглы выступил на Токара, но по пути встретил возвращающихся в свои степи сарматов и их предводителя Асфандира. Принц сарматов в личной беседе с вождем аланов Батраздом, в подробностях и как это обычно бывает, сгустив черных красок, рассказал о моей вине в гибели Ларкиан.
Батразд, в порыве праведных чувств или преследуя свои не известные пока мне цели, тут же объявил, что аланы не хотят иметь дело с похотливым каганом, поправшим священные законы гостеприимства, потому они больше не будут союзниками гуннов. И, как это полагается у степняков, без объявления войны, под покровом ночи, аланы, объединившись с сарматами, напали на лагерь Сакмана.
Но Сакман, предупрежденный о встрече Батразда с Асфандиром, насторожился и выставил усиленные караулы, которые сумели вовремя предупредить спящих воинов канглы о нападении. Благодаря чему отрядам Сакмана почти удалось разгромить аланов и сарматов. Но тут появились гузы, которые ударив в спину канглы, остановили преследование разбегающихся в панике аланов и сарматов. Бегущие, увидев, что гузы обратили гнев Сакмана на себя, развернули коней и попытались покончить с ним и его воинами взяв в клещи. Но не согласованность действий его врагов, спасла канглы и кыпсаков от сокрушительного поражения. Сакман с остатками своих войск, забыв о совсем недавно захваченной столице гузов, отступил к Таразу.
Токар начал преследование Сакмана. Но вождя гузов не поддержали ни Батразд ни Асфандир, которые в сражении с канглы понесли большие потери и пытались уговорить Токара остановить преследование, аргументируя это тем, что для защиты Тараза каган Богра оставил много воинов.
Но Токар, окрыленный победой и перспективой отомстить мне, разорив Тараз, заявил, что его гузы легко расправятся с Сакманом и саками, совершенно забыв, что только недавно без оглядки бежал от него. При этом возгордившись от того, что спас Батразда и Асфандира от неминуемого поражения, потерял остатки здравомыслия и в грубой форме рекомендовал аланам и сарматам поскорее укрыться за спинами своих жен, потому как, разгромленные им канглы и саки могут запросто перебить таких трусов как они, а доблестных гузов в этот раз может не оказаться рядом, так как они будут заняты разграблением Тараза.
Оскорбленные вожди сразу же покинули Токара и направились в кочевья аланов к северу от Аральского моря, по пути разоряя встреченные аулы канглы.
В середине зимы, у стен Тараза состоялось генеральное сражение войск Токара с отрядами Сакмана и присоединившимися к ним свежими резервами в лице саков и римских легионов.
В лобовой сшибке, с превосходящими в численности войсками Сакмана погиб Токар. Оставшиеся в живых гузы, преследуемые кыпсаками, снова попытались бежать к динлинам. Но путь на восток им преградили саки, предусмотрительно посланные Сакманом в обход. Гузы обнаружив это, направились всем племенем на северо-запад к оногурам, по пути теряя выставленные заслоны, жилища и скот. Два рода восставших канглы — каспан и шамшады, сразу же после битвы у Тараза сдались на милость победителя, предварительно умертвив своих незадачливых вождей. Сам же Сакман, присоединив к своим поредевшим войскам остатки отрядов этих родов, занялся преследованием аланов с сарматами, что и спасло гузов от полного истребления…
* * *
— Е-мое! — Только и смог сказать я под впечатлением рассказа Ужаса и того, что неверно принятые мною решения и действия вызвали такие кровавые последствия, не говоря уж о том, что я снова повлиял на ход исторических событий.
Гузы, под давлением этих же кыпсаков, или кыпшаков/кипчаков — как они стали называться в известной мне истории, только лет через семьсот должны были покинуть свои кочевья в Центральном Казахстане. Большая часть гузов тогда направились не на запад, а на юг, к берегам Сырдарьи и в современные мне туркменские степи.
«Да-уж, теперь точно не будет турецких сериалов — Воскресшего Эртогрула и Сулеймана Великолепного…» — подумал я вздохнув.
Глава восьмая
Я быстро поправлялся и набирался сил. Здоровые гены молодого и сильного степняка, калорийное питание, целебные свойства парного кобыльего молока — саумал и дыма в юрте от постоянно сжигаемой Айбеке степной травы называемой в медицинских учебниках моего времени — Peganum Harmala, а в народе «адраспан» — излечили мои легкие.
…Быстро расправившись с очередной порцией саумала и мясного бульона, я левой рукой оторвал ножку от прожаренного на вертеле фазана, оперевшись локтем правой руки на подушку стал размышлять над поступающими со всех сторон Степи новостями.
Пару дней назад прибыл, наконец, Ирек с десятью тысячами «рыцарей». Я, надеясь удивить, продемонстрировал тяжелую конницу знатным гуннам. Но в ответ только услышал их недовольное фыркание. Все сошлись во мнении, что такая кавалерия лишит гуннов мобильности. Но, неожиданно для меня их взгляды не разделил Токсаб, который отведя меня в сторону негромко произнес:
— Не обращай внимание на них. Они из-за чванливости не видят дальше своего носа. Я видел подобных всадников, когда жил в степях у сарматов, и они хорошо себя показали в сражениях с множеством окружающих их врагов. А доспехи твоих воинов лучше…