— Успеем что? — Цьяши вертит головой. — Что ты унюхала? Услышала? Увидела?..
— Лезь! — Кьори вталкивает в проем меж деревьями ее, затем меня и пробирается сама, нервно выдергивая зацепившуюся за сучья юбку. — И молчи!
Мы среди кустарника и папоротников; здесь тесно из-за упругих побегов и плотных листьев. Над нами снова нескончаемый лианный полог, вокруг жужжат насекомые, а горло спирает от запаха орхидей и прогретой земли. Змеи добрались сюда тоже: несколько дремлет прямо у меня в ногах, две особенно крупных свернулись возле Цьяши. Кьори прислоняется к стволу тика и запрокидывает голову; я едва слышу ее дыхание и сама стараюсь дышать потише, а вот Цьяши злобно шмыгает носом. Внезапно она зачем-то высовывается из убежища и… шарахнувшись, сама зажимает себе рот рукой.
— Проклятье!
Голову поворачиваю и я. В тот же миг на залитую легким сиянием поляну приземляется последний из трех внезапных гостей.
Едва ноги его касаются мха, в волосах двух спутников рассыпаются прахом желтые перья. По одному у каждого — успеваю заметить и даже вспомнить, что Кьори говорила о свойствах таких перышек. Их можно заговорить на полет, но… у последнего экилана пера нет, и все же он спустился с неба. Спустился с легкостью хищной птицы и с той же гордостью вскинул взор.
Сложением он крепче других — высокий, плечистый. Ему около сорока, впрочем, может, ближе к следующему десятку. Он кутается в темную накидку и не скрывает маской лица — медно-смуглого, скуластого. Я замираю, в первый миг не веря глазам, потому что… это лицо краснокожего. Черные прямые волосы, зачесанные вверх, но отдельными прядями обрамляющие виски, тоже выдают индейца, как выдает его вороний череп, украшающий струящийся по спине хвост. Ну конечно. Яна пропали возле Двух Озер; пропали — а неизвестные враги с ножами и луками появились здесь. И два этих события произошли почти одновременно.
Я не сомневаюсь: догадка верна. Не сомневаюсь: вот так, не будучи ни рейнджером, ни следопытом, я разгадала самую страшную тайну Оровилла. И также не сомневаюсь: мне некогда будет порадоваться собственной сообразительности и тем более рассказать о ней. Потому что недалеко от меня, заложа руки за спину и сосредоточенно глядя перед собой, шагает сама смерть.
— Мэч…
Ладонь ложится на рукоять крепящегося к поясу ножа. Вскинувшийся незнакомец будто слышит жалобный писк, но рука Кьори прикрывает мне рот раньше, чем я произнесла бы имя до конца. Жрица подалась ближе, ее глаза невообразимо расширились. Секунды три мы глядим друг на друга в тишине, ведь поступи экиланов не слышно. Наконец, совладав с собой, Кьори убирает руку и поясняет:
— Его имя зачаровано. Если он на расстоянии пущенной стрелы, не называй его. Он услышит самый тихий шепот. И он тебя найдет.
Киваю. Цьяши опять осторожно высовывается из-за дерева. Папоротники скрывают нас, но сквозь них поляна просматривается, и мы наблюдаем происходящее уже вместе. Трое безмолвно ходят по ней. Ходят и… кажется, прислушиваются к чему-то под ногами.
— О нет. — Кьори сжимается. — Нет, нет, неужели они…
«Ищут Саркофаг?» — додумываю за нее. Скорее всего, она боится этого, я бы тоже боялась. Если я понимаю правильно, и светоч помогает повстанцам, экиланы… индейцы… должны были рано или поздно что-то заподозрить. Но почему сейчас? Почему — когда я здесь? Господи…
— Смотри! — раздается вдруг приглушенный маской возглас одного из спутников вождя. Он так близко, что я различаю украшающие черную одежду бусины. — Смотри, Злое Сердце, как странно ведут себя змеи.
Он вынимает из колчана стрелу и ворошит осоку. Трогает одну из гадюк и, убедившись, что она не бросается, а только шипит в зачарованной дремоте, оборачивается. Вождь глядит равнодушно. Глаза под тяжелыми, выразительными бровями напоминают тлеющие угли.
— Змеи спят, — продолжает экилан, судя по голосу, не юноша, но и не старик. — Кто-то заколдовал их. Местные? Тут может быть путь в их убежища. А может, здесь они поклоняются своим… — смешок, — звездочкам?
— Что с того? — низко, сухо звучит в ответ.
Это впервые заговорил тот, чей вид внушает почти священный ужас. Вождь потирает лоб, точно мучается мигренью. Если и так, держится он прямо, а погасшие глаза не теряют хищного выражения. Он делает к экилану шаг. Второй спутник отходит на противоположный конец поляны и сосредоточенно изучает мох под собственными стопами.
— Что с того? — вкрадчиво повторяет Мэчитехьо. — Природа отзывается на мое приближение. Все, что может быть мне помехой, исчезает с пути.
— Это не обычный сон. Гляди, они еще и убрались с середины поляны. Кто-то их заставил.
— Кто-то? — Мэчитехьо щурится, губы вдруг подрагивают в улыбке. — Много здесь заклинателей змей? Хм… может, она даже все еще здесь? Милая маленькая девочка… Кьори Чуткое Сердце. Так ведь зовут последнюю из рода?
Кьори сжимается в комок; Цьяши напружинивается, до побелевших костяшек стискивая рукояти клинков. Гибкая Лоза изготовилась к прыжку, но прыжок не спасет нас, а будет последним в жизни, уверена. Хватаю спутниц за руки, качаю головой. Мы прижимаемся друг к другу так тесно, как можем, и просто следим за каждым шагом вождя.
Он наверняка увидит нас, если вглядится в заросли, но пока взор прикован ниже, ко мху. Индеец присаживается, склоняется и упирает в зеленую поверхность ладони. Опускаются веки. Шевелятся губы. Отстраненным становится лицо, лишенное боевой раскраски, — лишь несколько алых полос тянутся от уголков глаз к вискам. Я могу рассмотреть Мэчитехьо, улавливаю идущий от него запах дыма и жженой листвы. И… я убеждаюсь: у него вид человека, страдающего то ли мигренью, то ли бессонницей. Отчего? Отчего, если он преумножает свою жизнь кровью и если сама природа при его появлении прячется так же трусливо, как мы?
— Ты нашел что-то? — окликает экилан.
Мэчитехьо открывает глаза, но не двигается. Его лицо сейчас, когда он сидит, — примерно на уровне наших лиц. Все, он нас увидел. Вот-вот махнет рукой, отдавая спутникам приказ, или обнажит каменный нож сам, что еще страшнее. Что он сделает? Снимет скальпы? Надо бежать. Нет, надо было раньше: заросли, где мы укрылись, подобны сети, впиваются в одежду и волосы. Пока мы выберемся, пока найдем хоть какую-то тропу, нас убьют. Кьори всхлипывает. Моя очередь зажимать ей рот. Делая это, я стараюсь не шевелить ничем, кроме руки, не дышать. Вождь Злое Сердце смотрит мне в душу с той стороны спасительной зеленой стены. Смотрит и…
— Нет. — Он выпрямляется, отворачивается и отступает к своему спутнику. — Нет, Бесшумный Лис, здесь нет вещи, которую я ищу. Я ее не чувствую.
Саркофаг. Он ищет Саркофаг, Кьори права. Ее слеза падает мне на руку, из груди вырывается хрип, но я не поворачиваюсь, продолжаю напряженно наблюдать и вслушиваться. Мэчитехьо окликает второго экилана:
— Белая Сойка, подойди к нам. Легенды лгут. Нужно возвращаться.
— Да, вождь, — чистым молодым голосом отзывается тот, кого назвали Белой Сойкой.
Но кое-кто в этом странном обществе настроен иначе.
— Возвращаться? — Тот, кого назвали Бесшумным Лисом, будто не верит. — Когда поблизости лазутчики? Девчонка-заклинательница, а может, и кто-то еще? Может… Жанна?
Ноздри Мэчитехьо вздрагивают. Одно упоминание здешнего имени Джейн привело его в явное бешенство. Он качает головой.
— Жанны здесь нет и не может быть. Остальные не столь ценны.
— Вождь! — Бесшумный Лис вдруг сдергивает маску. Под ней мужчина лет сорока, тоже краснокожий, с выбритыми висками, длинной косой и подкрашенным в рыжий хохолком. — Подумай, насколько нам повезло. Заклинательница! Она обладает даром, не говоря о том, что у нее можно вызнать об убежищах этих… этих…
— Этих несчастных созданий, которых мы истребляем не хуже, чем белые истребляли наших предков, а наши предки — друг друга?
Готова поклясться: Мэчитехьо улыбается. Улыбается, поглядывая на соратника исподлобья и постукивая кончиками пальцев по рукояти ножа, покоящегося в ножнах. Бесшумный Лис облизывает губы, возможно, чуя неладное, но тем не менее настаивает на своем:
— Этих дикарей, которые не слушают никаких…
— Теперь они точно ничего не станут слушать, — перебивает Мэчитехьо. В тоне впервые слышно раздражение. — Теперь я сам не уверен, что готов говорить. Мы оказались по одну сторону лжи, оставшись по разные стороны войны. Забавно, правда?
— Быстро ты меняешь решения, — повышает голос и Бесшумный Лис. — Бои за Форт. Потом — немыслимые милости и поблажки дикарям. Ныне — поиски призрака. Что дальше?..
Двое смотрят друг на друга. Взгляд Мэчитехьо горит, Бесшумный Лис настороженно щурится. Наконец вождь, явно сделав какое-то душевное усилие, размыкает губы первым.
— Поиски не бессмысленны. И если они не кончатся удачей, ты не получишь ответа на вопрос. Потому что без этой вещи…
— Ее может и не существовать, пойми! — Бесшумный Лис выкрикивает это так, что Белая Сойка вздрагивает. — У здешних жителей много легенд. И я не понимаю…
— Не перебивай меня. Саркофаг есть. Если его не найду я, найдут те, кто рыщет в подземельях Форта. Там много древних реликвий…
Кьори больше не плачет, только цепляется за мое запястье и бормочет: «Нет. Нет…».
— Может, докажешь это? Пора бы, учитывая, сколько полегло в тщетных поисках, скольких убили повстанцы.
Мэчитехьо, вопреки моему ожиданию, даже не хмурится. Ладонь ложится Бесшумному Лису на плечо, а речь становится почти мягкой.
— Непременно. Вот только если не вспомнишь, кто из нас вождь, докажу уже не тебе. Помни: все мои советники рано или поздно умирают. Что выберешь — «рано» или «поздно»?
Пальцы, поначалу расслабленные, сжимаются. Жилы выступают так, что ясно: мне хватка сломала бы ключицу. Бесшумный Лис тихо вскрикивает, дергается, но не опускает головы. Вождь мирно напоминает:
— У нас мало времени. Вещь нужна чем скорее, тем лучше. По сути, поздно уже сейчас.
Мэчитехьо опять потирает лоб. Разворачивается к человеку по имени Белая Сойка, касается одного из перышек, украшающих его волосы. Перо окутывается светом.
— Теперь ты.
Но едва он тянет руку к такому же перу за ухом Бесшумного Лиса, тот отступает.
— А девчонка? Если спешишь, оставь меня тут! Я осмотрюсь, я…
— Станешь добычей змей, брат? — Вождь криво усмехается. — Они проснутся, едва я улечу. Их бессмысленно убивать, они лишь множатся. Мне проще… — глаза сужаются, — убить тебя самому, чтобы не мучился. Все-таки ты был мне славной опорой.
Но слова, дышащие затаенным гневом, не предостерегают. Бесшумный Лис отвечает таким же насмешливым оскалом и приподнимает подбородок.
— Благодарю за заботу, вождь. Позволь-ка отплатить за нее ценным советом. Даже тремя, я давно берегу их для особого случая. Видимо, пора.
Мэчитехьо, явно заинтересованный, подступает и кивает, складывая руки на груди. Поза мирная; в ней есть кое-что общее с позой мертвой… спящей обезьяны на Саркофаге — иллюзия вечной недвижности. Но я не спешу верить, я уже знаю: изваяние может проснуться. И я совсем не хочу знать, что сделает вождь, устав от пустого спора. И от споров столь же пустых, но случившихся раньше, чем трое оказались в Лощине, — а они явно были.
— Так вот. — Соратник не видит угрозы. — Оставь поиски. Сбрось остатки зеленой падали с краев мира. И главное — сбрось недостойные оковы. Ты понимаешь, что творишь?
— Бесшумный Лис! — взывает из-за спины вождя Белая Сойка. — Будь же благоразумен!
— Ты сам увел людей сюда! — Его не слышат. — Отрекся от прежнего дома! О, молись, молись, чтобы слухи, которые ширятся в последнее время, были правдой! Это смилостивились духи, спасли твое сердце, очистили твое имя! Это…
— Замолчи, — ровно просит Мэчитехьо. — Довольно. Ты не знаешь, о чем судишь.
Бесшумный Лис делает к нему шаг, заглядывает в лицо. Он чуть ниже вождя — и привстает на носки, коротким движением отбрасывает за плечо косу. Глаза сверкают.
— О нет, хватит! Знаю! Все знаю… — Он вдруг перестает кричать, переходит почти на шепот, но шепот отлично слышен. — Знаю, а также помню, вождь: о тебе ходят легенды. Много легенд. И… ты так хочешь новую? О твоей грязной, мерзкой, смердящей дочери…
Бесшумный Лис не успевает закончить.
Одно движение — запылавшая рука устремляется к нему. Одно движение — пробивает грудь, словно бумагу. Бесшумный Лис охает сквозь зубы; расширяются его глаза, потом закатываются, и по телу пробегает быстрая судорога боли. Мэчитехьо подается ближе. Склоняется так низко, что почти прислоняется лбом к покрытому смертной испариной лбу оседающего на колени советника. Глаза-угли вспыхивают от едва уловимой улыбки, полной дружеского участия. Тем более искреннего, чем глубже рука погружается в раздробленное месиво плоти и костей.
— Молись, друг мой. Молись и прихвати с собой свои мудрые советы.
Я чувствую: там, внутри, пальцы сжимаются. Когда Мэчитехьо наконец выдергивает их, они покрыты кровью. В ладони ком мяса в обрывках каких-то жил. И я готова поклясться: выдранное сердце, прежде чем на него упал первый луч дневного света, успело сделать удар.
Наконец происходит то, что должно было произойти уже не раз. Меня рвет, и я торопливо подаюсь назад, чтобы только не вывалиться из проклятых зарослей ничком. Трясет. По горлу расползается горечь. Сквозь пелену вижу, с какой брезгливостью вождь бросает сердце рядом с трупом. Затем Мэчитехьо как ни в чем не бывало разворачивается к молодому индейцу.
— Ну… а ты-то веришь мне, Белая Сойка? — Это звучит устало. — В последнее время наш брат все равно стал излишне дерзок, и я перестал чувствовать его душу как свою. Это плохо кончается. Рано или поздно… что ж, он выбрал «рано». Я не неволю своих людей в выборе.
— Да, вождь, — торопливо откликается юноша, поправляет маску подрагивающей рукой. — Да, я… верю тебе. Я знаю, ничего и никогда ты не делал без смысла.
— Верно. — Мэчитехьо приближается. Он будто пытается заглянуть за прорези маски. — Верно… и я прощаю тебе твой страх. И пусть это тело, — кивок на советника, — станет подношением здешним змеям, которых мы потревожили. Ненавижу змей, Белая Сойка, более всего на свете ненавижу змей, но с ними лучше дружить.
Все время, что вождь говорит, я наблюдаю за его рукой. Она расслабленно опущена, красна от крови. В какой-то миг ее вдруг снова окутывает пламя: кожа стремительно обугливается, лопается, но не источает ни запаха, ни дыма. Осыпается пепел. Рука сгорает до костей. Остается черный остов, на который неторопливо нарастают свежая плоть и мышцы, следом — кожа. Эта медно-смуглая кисть с длинными сильными пальцами уже не окровавлена, и она почти ласково поправляет перо за ухом молодого экилана.
— Ты прав, вождь. — Больше Белая Сойка не произносит ничего. Он все еще дрожит.
— Тогда летим. Хватит тратить время. Я чувствую… пора искать в Форте.
Мэчитехьо отступает. Его ноги просто отрываются от земли, он плавно взмывает. Одновременно наливается светом перо в волосах Белой Сойки, но экилан не следует за вождем. Упрямо стоя на месте, он поднимает голову.
— Позволь задать вопрос, Злое Сердце. За мою верность. Я ведь все сделаю ради тебя…
— Все — сильное слово. — Мэчитехьо чуть опускается. — Задавай. Обещаю сохранить тебе жизнь, ведь ты так молод, и я еще не устал от тебя.
Меня подобные слова повергли бы в ужас, юноша же, ободренный, встает прямее.
— Скажи, для чего мы ищем эту вещь? Советник был дерзок и глуп, но вопрос тревожит и меня. Для чего тебе Саркофаг Творения? Мы сильны, но не уподобимся богам, даже чужим.
Мэчитехьо кивает.
— Не уподобимся. И не нужно. Но у саркофагов есть иные свойства.
— Какие?
Вождь недолго колеблется, но, опустившись еще чуть-чуть, поясняет:
— Придавать сил. Продлевать годы. Они насыщены древней магией, и, даже чуждая нам, она живительна. — Он подается навстречу юноше. — Посмотри на меня. Я словно болен, правда? Так знай же: мне тяжело. Защищать и врачевать вас, взывать к предкам, раз за разом давать такую мелочь, как… — снова пальцы касаются пера за ухом юноши, — полет. Я хочу жить, Белая Сойка, жить, а не угасать. И вы должны помочь мне разыскать Саркофаг. Иначе в следующем сражении я пожалею желтого пламени, и более никогда вы не почувствуете себя птицами. Будете как повстанцы, ползать в грязи. Ты понял меня?