Всплыли слова Дитамара, которые она подслушала тогда. Теперь она понимала. Понимала, что он тогда имел ввиду.
— Но что такого ценного в том, что вас поддержат веды? Почему для Туров это так важно?
— Ты что, совсем ничего не знаешь о своих корнях? — спросил он удивлённо.
— Нет. Я же говорила.
— Ну, скажем так, я тогда не совсем тебе поверил. Но теперь, кажется, ты не врёшь.
Врёт? Опять он за своё!
— В этом, я… тебя, не обманывала!
— Да, и сейчас я тебе верю. Ты спросила, что такого ценного, — он задумался на мгновенье, — видишь ли, наши Источники питаются напрямую от силы камней. И сила эта сначала мёртвая, тяжёлая, сырая, как каменная порода, из которой нужно ещё высечь ценное, обработать, огранить и дать ей жизнь. Она проходит через нас, через каждого айяарра ручейком и только потом собирается в один Источник. Уже изменённая нами, живая. И для этого… для того, чтобы наш Источник наполнялся и жил, необходим сильный прайд, умение управлять каждым ручейком, копить силу, мастерство… время… опыт… многое… из того, чего у нас уже нет. А веды берут живую силу — деревьев, трав, зверей и птиц, силу, которую за них из мёртвой превратили в живую все эти белки, зайцы и осины. И эта сила, она как вода, может питать всё. И управлять всем живым. Ты видела Малый круг прайдов — веды находятся в середине круга. Знаешь почему? Каждый айяарр добывает частичку силы: мы — из камней, Туры — из глины и песка, кто-то из воды, ветра или огня, а веды получают её всю. Отовсюду. Веды — это сама жизнь. Объединившись с нами, если говорить о том, что могло бы быть, такой союзник спас бы Лааре. И Туры это понимают.
— Но ведь прайд моей матери погиб? Вы… ты же сам так говорил.
— Во-первых, Туры об этом не знают. А во-вторых, видимо, Хранительница Древа осталась жива или передала кому-то свои силы, но твоё Древо живо, раз ты могла бродить здесь в кошачьем обличье. Где-то есть Хранительница…
— Моя мать может быть жива?!
— Не знаю. Возможно. А быть может, это кто-то другой. Но Туры поверили в историю, сочинённую Дитамаром. Так что мне нужен твой ответ, Кайя.
— И что я должна буду сделать на этом приёме?
— А что делают на приёмах? — он усмехнулся. — Пить вино, улыбаться… танцевать со мной и Карриганом — верховным джартом Туров. Сделать так, чтобы Туры поверили в наш союз.
— Я поняла… Ваш брат говорил «Она должна сиять от счастья, как будто она без ума от тебя и всех нас». Я слышала ваш разговор в обеденном зале.
Эйгер тихо рассмеялся.
— Похоже, ты все время подслушиваешь, маленькая веда! У тебя просто талант слышать то, что не предназначено для твоих ушей!
— Я тоже не люблю ложь. И спасибо, что сказали… сказал мне всё, как есть.
Наступила тишина. Душная и вязкая. Где-то вдали заворчал гром, на горизонте полыхнуло рыжим. Гроза неторопливо перебиралась через перевал.
Неужели её мать может быть жива?
— Так что же ты ответишь, Кайя?
Странно было слышать это всё. И разговор их был не такой, как всегда. Что-то возникло между ними сейчас. Быть может, доверие?
— А что значит «подчинить своей воле»?
— Я могу использовать силу Источника, подавить твою волю, заставить говорить и делать то, что мне нужно. Без твоего разрешения.
— И почему вы… ты просто этого не сделали? Не сделал? Я бы даже не знала.
— Ну, причин несколько. Например, это потратит силы Источника, которых и так мало, или Карриган может это заметить, он хоть и Тур, но не так туп, как о нём думает мой брат. Но раз у нас сегодня вечер правды, то, я должен сказать, что они могли бы быть причинами, но главная причина не в этом.
— А в чём?
— Ты — не кахоле, Кайя, — сказал он твёрдо, — ты не одна из них. Что бы ты там не думала. Ты одна из нас, и ты — веда, всегда ею была, как бы из тебя не делали человека в Обители. Я видел сегодня это в твоих глазах, в том доме, где ты лечила детей. И поэтому я не могу так с тобой поступить. Вернее, я, конечно, сделаю это, если ты мне откажешь, потому что я должен думать о своём народе. Но ты должна это знать. Без обмана…
В сумраке, когда не видно было его маски, руки в перчатке, горба, когда слышен был только голос, и темнота смягчала смысл и остроту слов, Кайя почувствовала, что понимает его. Понимает, почему он делает это, и что, наверное, она сама поступила бы так же, будь на его месте.
— …Так что ты ответишь, Кайя? — спросил он настойчиво.
— И если я откажусь, вы… ты, подчинишь меня своей воле и всё равно сделаешь это?
— Да. Сделаю.
Она вздохнула.
— Тогда я согласна пить вино, улыбаться и сидеть за столом. Но с танцами, увы, я не очень танцую, вы же… ты же помнишь, и вообще… Может быть, я просто поприветствую их?
— Так это значит «да»?
— Ну, вроде того.
Он повернулся и смотрел на неё молча. Луна светила Кайе прямо в лицо, и ей стало даже как-то не по себе от этой затянувшейся паузы. Ах, хоть бы он уже скорее её отпустил!
— Почему ты согласилась так легко?
Почему?
— А разве у меня был выбор? Вы же… ты же просто хотел очистить свою совесть этим разговором. Но я понимаю… понимаю, почему ты это делаешь.
— Очистить совесть?! — его голос слился с громом. — И это не ответ, Кайя! Так почему?
Почему?
Она согласилась потому, что, наверное, Лааре не заслуживает того, чтобы погибнуть. И, наверное, эта отсрочка может что-то изменить. И, наверное… Наверное, она где-то в глубине души хочет их всех спасти: Мирру, Ирту, Кудряша… Хоть он и сказал, что спасти их нельзя.
— Вы же знаете ответ! — воскликнула она.
Зачем он спрашивает её, он же всё прекрасно понимает! И чувствует. Ведь они теперь связаны. И как бы она не пыталась выстроить между ними стену, сострадание не удержит никакая стена. Поэтому она не станет ему отвечать.
Он помолчал и спросил уже мягко:
— То есть, единственное, что тебя беспокоит теперь — неумение танцевать?
— Ну… наверное, да.
Он резко оттолкнулся от перил, шагнул к ней и взял за руку.
— Идём. Идём со мной.
И потащил за собой по галерее.
— Что? Куда? Милорд… куда мы идём? — воскликнула она, испугавшись его неожиданного порыва.
— Поправим этот досадный пробел.
— Какой пробел?
— Научим тебя танцевать.
У Кайи душа ушла в пятки.
Что? Танцевать? С ним? Сейчас? Ночью?
Она хотела возразить, но он шёл уверенно и размашисто, как ходил обычно, а его рука держала руку Кайи так крепко, что ей приходилось почти бежать.
— Ми… джарт Эйгер, можно помедленнее! — воскликнула она, споткнувшись о порог.
Он остановился резко, и она едва на него не налетела.
— Прости, я неуклюж. Я хотел бы быть нежнее, но… тебе придётся привыкнуть к этому…
— К чему?
— К тому, что я такой.
Привыкнуть?
Она не понимала, о чём он говорил.
— Входи, — Эйгер распахнул двери.
В этой комнате Кайя никогда не была. Полукруглый зал переходил в открытую террасу, залитую луной. Эйгер дотронулся до колонн, и засияли камни, наполнив залу призрачным светом.
Внутри было совсем пусто, ничего, кроме дикого винограда, пробравшегося с террасы на стены, и сухих листьев на мозаичном полу.
— Ты войдёшь или так и будешь стоять в дверях?
Кайя шагнула внутрь. Ей было страшно и как-то неловко, потому что мысль о том, чтобы танцевать с ним здесь ночью вгоняла её в краску. Сердце билось отчаянно, и ещё больше её пугало то, что когда она будет так близко, вдруг он поймёт, вдруг почувствует её маленький секрет? И к этому примешивалась горечь мысли о том, что, быть может, это он убил Ройгарда Лардо… этими самыми руками. Но потом почему-то вспомнилась их поездка на лошади, когда она его обнимала, и танец в Рокне, и этот разговор на галерее, и все смешалось.
Она вошла внутрь и остановилась на полпути к центру зала.
— Так почему же ты, воспитанница Обители, не умеешь танцевать? — спросил он с усмешкой в голосе, подходя к ней. — Всем красивым девушкам полагается это уметь.
— Наверное, это просто не моё, — она чуть отступила назад.
— А может, не было подходящего кавалера?
— В Обители не было вообще никаких кавалеров, ми… джарт Эйгер. Чаще всего, кавалером была я для других девушек… из-за своего роста.
— Роста?
— Ну, это только вы… ты называешь меня маленькой ведой, а так я совсем не маленькая.
Он расхохотался.
— Тебе это не нравится?
— Что?
— Что я так тебя называю?
— Я… я не знаю, но это звучит как насмешка, ведь…
— А как ты хочешь, чтобы я тебя называл? — спросил он негромко и его голос наполнился теплотой.
Что он имеет ввиду? Что хочет от неё услышать?
— Вы… Ты… можешь называть меня просто по имени.
— А что насчёт кавалеров, Кайя? У тебя ведь были поклонники? Женихи? С кем-то же ты танцевала на том балу!
— Я не люблю вспоминать об этом.
— Неужели не нашлось какого-нибудь завалящего коринтийского барона из тех, с кем ты танцевала, и который бы по достоинству оценил тот изумруд, что попал ему в руки? Или ты вела себя с ними так же, как и со мной: молчала и тряслась, как осиновый лист? — в его голосе звучала странная смесь насмешки, любопытсва и чего-то ещё, похожего на раздражение, будто мысль о том, что кто-то танцевал с ней на балу, была ему очень неприятна.
Он дразнил её, и это сбивало с толку. Она не знала, что ответить.
— Иногда мне кажется, что нормально разговаривать ты можешь только с кустами! Ты ведь танцевала с Дитамаром, и, должен сказать, у тебя это отменно получалось!
Это было совсем другое.
— Вы сами сказали, что это была айяаррская магия! — выпалила она в свою защиту.
— Магия, говоришь?
Он подошёл к ней и подал руку.
— Итак … Кайя.
— А музыка? Разве мы будем танцевать в тишине? — спросила она, а в горле пересохло.
Она должна подать ему руку? И положить на плечо другую. В темноте и тишине это выглядело слишком… вызывающе и откровенно. И она смутилась и испугалась, вспомнив их танец на карнавале.
— Ах да. Музыка. Но сначала дай руку.
Она положила свою ледяную ладонь поверх его ладони и замерла, чувствуя, как на её спину легла его рука. Та, что в перчатке. С чёрными когтями…
Его ладонь была большой и горячей, и её маленькая рука просто утонула в ней. И вместе с прикосновением пришла музыка, откуда-то издалека. Она играла у неё в голове, и наполняла собой весь зал, и это было так странно и волшебно.
Сердце колотилось, как у зайца, и тело совсем не слушалось её. Взгляд упирался в синий жилет с серебряными пуговицами, и она боялась поднять глаза, чтобы только не увидеть маску Эйгера так близко. Она боялась даже дышать, и спина была такой напряжённой, словно он касался её не рукой в перчатке, а рукоятью ярга. От этого страха ноги заплетались, и через несколько шагов она споткнулась, наступила себе на платье, а затем ему на ногу.
Музыка оборвалась, и они остановились.
— Стой! — произнёс он громко и отпустил её. — Дуарх бы побрал тебя и твой страх, Кайя! Можно подумать, тебя обмазывают маслом, чтобы надеть на вертел! Так не пойдёт. Развяжи пояс.
— Что? Зачем? — дрожащим голосом спросила она.
— Делай, что говорю! — ответил он тоном, не терпящим возражений.
Кайя непослушными пальцами развязала широкий шёлковый пояс.
— Дай его сюда и повернись…
Сначала она не поняла, что он хочет сделать. В голову полезли самые ужасные мысли, и почему-то подумалось, что он сейчас набросит его на шею и примется душить. Или ещё что похуже.
Но Эйгер взял пояс и осторожно завязал ей глаза.
— А теперь урок первый, — он наклонился к её уху и прошептал, — забудь о глазах. Не нужно смотреть. Глаза врут. Только слушай и чувствуй. Танец — это чувства. Нужно чувствовать того, с кем ты рядом. Ощущать его. Никакой магии, Кайя. Никакой магии. Просто никогда не танцуй с тем, кто тебе не нравится.
Его шёпот казался ей пальцами, перебирающими струны дзуны. И, как пальцы, трогая струны, извлекают музыку, так и эти слова рождали в её душе свою музыку, заставляли сердце биться быстрее, и тёплый клубок зашевелился где-то внутри.
Кайя слышала, как он обошёл её, взял руку и положил себе на плечо, а вторую легонько сжал в ладони.
«Никогда не танцуй с тем, кто тебе не нравится».
Но как же он? Она же должна танцевать с ним, а он ей не нравится! А он ей не нравится?.. Или нравится?.. О Боги! Он же её пугает, пугает так сильно, что коленки дрожат. Но не потому, что у него, наверное, клыки, безобразное лицо Зверя, рука с когтями, и не потому, что он разрывал людей на части. Тогда почему? Почему, когда он так близко, ей кажется, что сердце у неё вырвется из груди, почему его голос заставляет её вздрагивать …
…музыка нарастала и оборвала её мысль.
Как он это делает?
Они сделал шаг… ещё один шаг… поворот… наклон… ещё шаг… и дальше шаги, поворот и снова…
Тело само ловило ритм, руки предугадывали движения. Это было так удивительно и просто — танцевать с завязанными глазами. Теперь, когда она не смотрела на него, исчезла маска и исчез страх. Это был просто зал, просто музыка и просто танец. Они сделали несколько поворотов, и она ни разу не наступила ему на ногу.
— Теперь ты понимаешь, что значит чувствовать?
Она хотела снять повязку с глаз, но он перехватил её руку.
— Нет, нет, погоди. Это был только первый урок, а теперь урок второй. Ты же не будешь танцевать всегда с закрытыми глазами? Но стоит их открыть, и ты снова начнёшь прятать взгляд, краснеть и наступать мне на ноги! И ты будешь дрожать и делать, что угодно, лишь бы не смотреть на моё… на мою маску. И потом, Карриган должен поверить в твою силу. Я знаю Карригана, он захочет проверить, потанцует с тобой и поймёт, что мы его дурим. Так что тебе нужно научиться быть ведой. В полном смысле этого слова.
— Что это значит? — спросила она непонимающе.
— Ты ведь уже умеешь прикасаться к Источнику? К другим? Ко мне?
— Я не знаю… Я что-то умею, но не могу объяснить этого.
Они снова обошёл её и встал за спиной.
— Только не бойся и не дрожи, я ничего с тобой не сделаю. Но ты должна научиться давать другим то, что они хотят чувствовать. Только тогда Карриган поверит, что в тебе достаточно силы. Только когда ты дашь ему то, что он хочет чувствовать. А веды умеют это лучше всех. Ты же помнишь, что сделал Дитамар тогда, на балу? Ты же помнишь, что ты видела? И ты должна уметь так же.
Что всё это значит? Что она должна будет сделать?
— Я не понимаю…
— Наша связь с Источником и со всем миром идёт отсюда.
Он коснулся кончиками пальцев её спины где-то между лопатками. И от неожиданности она вздрогнула.
— Я же сказал, не бойся. Что ты чувствуешь сейчас?
Он снова дотронулся до спины, и она ощутила. Нет, он касался не кожи, он вообще её не касался. У неё за спиной, между лопатками возникло что-то невесомое и лёгкое, и прозрачное, как крылья стрекозы. Оно выходило от сердца через спину, и дрожало там, как тёплое облако, как воздушные крылья. Что-то, что она впервые ощутила во время обряда Белой ленты. И сейчас он касался этих крыльев… и это было приятно.
— Это крылья? — спросила она.
— Ну, можно и так сказать, — он усмехнулся едва слышно, — а теперь я уберу руку, а ты попробуй этими крыльями, сама дотронуться до моей руки.
— Но как?
— Нужно просто захотеть. Представь, что это рука и дотянись.
Она дотянулась. Коснулась. Горячо!
— А теперь коснись стены напротив.
— Разве я смогу? Они же… маленькие!
— Сможешь, — он снова усмехнулся едва слышно.
Крылья развернулись и вдруг стали больше, раскинулись над ней и, вытянувшись вперёд, прошли сквозь стену и ветви плюща, сквозь башню, и дотянулись даже до елей на скале. И глаза стали не нужны. Они видела всё. Замок, освещаемый жёлтой луной, замершие в ожидании грозы чёрные пихты, прохладную гладкость каменных стен ущелья…
О, боги!
— Хорошо, даже очень! Ощути теперь ими всю комнату, каждую стену, потолок, воздух, — он шептал ей на ухо, — всё сразу.