Александр Валентинович Ледащёв
Редхард по прозвищу «Враг-с-улыбкой»
…Да когда же кончится этот бесконечный полет в никуда?! Стена ледяного воздуха, как ему казалось, неохотно расступалась навстречу, насмешливо свистела в ушах, страх исчез совершенно, осталось лишь… Да ничего не осталось. Мимо него вверх пролетали желтые теплые пятна, он уже не понимал, что это было, просто отмечал, как увиденное. Время внезапно кинулось вперед, стена воздуха резко разошлась и страшный, дикий, совершенно безжалостный удар сотряс его. Все исчезло. Больше не было ничего.
Совсем.
Редхард Враг и Лесной Шутник
1
«Даже в своих снах я вижу свою ненужность». Мысль была чужая, пришедшая откуда-то извне, не его мысль. Всадник тронул поводья, и конь пошел чуть быстрее. Начинало смеркаться, а он только-только подъехал к лесу. Ночевать в чаще ему совершенно не хотелось.
Всадник, о котором идет речь, очень прямо держался в седле. На голове его красовалась широкополая и очень высокая остроконечная шляпа, украшенная пряжкой зеленого металла, надвинутая на самые брови, а поднятый и застегнутый воротник его длинного кожаного кафтана, полы которого хлопали по его сапогам, скрывал лицо почти до самых глаз.
Сзади был приторочен какой-то длинный объемистый сверток, видимо, с вещами, а может, и с постелью путника.
С правого бока свисал длинный прямой меч в истертых ножнах, а с левого — нечто среднее между шпагой и стилетом вообще безо всяких ножен, на широкой перевязи. По своей длине и форме рукояти это была совершенная шпага, а вот четыре дола по всей длине оружия, делали ее клинок похожим на щепотку из четырех пальцев, сходящих к концу на иглу и расширявшихся по мере приближения к гарде, вздумай кто посмотреть на оружие не сбоку, а с острия.
В поводу он вел вторую лошадку, крупную, крепкую, прекрасно упитанную. Предназначалась она для перевозки поклажи, а потому вся была увешена тюками, коробами разной длины, узлами, узелками и свертками.
Так ехал он, погруженный в свои мысли, которые на поверку разбавлялись и невесть откуда пришедшими, машинально отмечая, что по обеим сторонам дороги, не отставая от него в скорости и стараясь сохранить незаметность, движутся еще четыре человека, пешие. Ему было глубоко наплевать — Ведьмин час еще не бил, а ни одна нежить не кинется в чужое время на путника, который ничем не нарушил пока законов леса.
Конь внезапно встал, остановленный чьей-то жесткой рукой. Всадник поднял глаза — прямо в лицо ему смотрел черный зрачок «огнебоя», однозарядного оружия, которое сам он недолюбливал из-за чрезмерного шума и грохота, возможности разрыва прямо в руках стрелка, а заодно из-за того, что его было слишком долго заряжать. Ствол «огнебоя» был так близко, что он видел даже крохотные раковинки по железу. Он успел бы, скорее всего, увернуться от выстрела. Но что, если «огнебой» заряжен «цепной» пулей — двумя кусками свинца, соединенными цепочкой или рублеными гвоздями? Да и движение в кустах словно бы говорило, что любое резкое движение может дорого обойтись. Он медленно закрыл глаза и так же медленно открыл, посмотрев, наконец, в лицо того, кто навел на него оружие. Лесники. Этого следовало ожидать, разбойники шумные «огнебои» тоже недолюбливают, да и стоит он очень дорого, а лесников ими снабжают за счет казны округа.
— Кто ты такой? Зачем ты едешь по лесу ночью? — это спросил кто-то из-за спины, голос был сиплый, простуженный, но очень суровый. Работа у лесников нервная, то браконьеры, то бандиты, то беглые преступники или рабы, куда более опасные, ибо привыкли в рабстве к людоедству, а самое главное — нежить, бич любого подразделения лесников, ибо поделать с ней они почти что ничего не могут, а вот за то, что творит нечисть, спрашивают с них. Так что нрав у них с годами становится ничуть не мягче, чем у тех же разбойников, а некоторые из них даже совмещают свое ремесло и разбой. Исходя из этого, злить эту публику без крайней нужды определенно не стоило.
— Меня зовут Редхард, по прозвищу «Враг нежити», — негромко ответил верховой, — я еду в селение Кривая Береза по приглашению бургомистра.
— Редхард Враг? — в голосе спрашивающего одновременно слышалась и недоверчивость и почти что детский интерес. — Покажи приглашение, уважаемый, только медленно!
— Мне некуда торопиться, — пожал плечами называвший себя Редхардом и медленно вытащил из рукава свернутое рулоном приглашение, с которого свисала свинцовая печать правления Кривой Березы, как смог убедиться тот, кто навел на Редхарда «огнебой». Редхард тряхнул приглашением, чтобы оно развернулось, и лесник мог ознакомиться с его содержанием.
— Да, — кивнул тот своим товарищам, вышедшим из кустов с обеих сторон дороги. Редхард не ошибся, всего их было четверо — крепких, рослых мужчин. — Это в самом деле Редхард по прозвищу «Враг нежити» и едет он в наше село.
— Лучше бы тебе заночевать у нас, Редхард, — сказал другой, — скоро ударит час Ведьмы и лес станет опасен даже для тебя. К тому же это будет неоплаченная опасность, — он усмехнулся.
Так же медленно Редхард повернул к нему голову.
— За честь и удовольствие для себя почту ваше предложение и принимаю его, — неторопливо сказал он.
2
Очень скоро четверо лесников и Редхард, которого редко, когда называли полным прозвищем — «Враг нежити», а обычно довольствовались коротким «Враг» добрались до скрытой в чаще избушки, сложенных из поистине необъятных сутанков, крытая не модной черепицей, а досками толщиной больше четверти, сложенными коньком. Не обошлось и без медвежьего черепа, глядящего в лес, конского хвоста и ставней, закрывавшихся, в отличии от ставней в обычных домах, позади окон — внутри жилья.
Избушка обнесена была частоколом в полтора человеческих роста, с толстыми, окованными, как и положено, железными полосами, воротами, смотревшими на юг. Ворота заскрипели, толкаемые изнутри еще до того, как спутники Редхарда успели в них постучать. В проеме показался пятый лесник, остававшийся, по обычаю, дома. Он не сказал ни слова и ничего не стал спрашивать, впустил во двор маленький кортеж и заложил ворота тяжелым брусом, тоже окованным железом.
Редхард быстро окинул взглядом двор своего неожиданного пристанища. К забору со всех четырех сторон, приставлено было по широкой лесенке, так, чтобы при нужде все четыре лесника могли смотреть или сражаться сразу на все четыре стороны, пока пятый караулил бы ворота. Был во дворе и колодец с длинным, кривоватым «журавлем», а земля была устлана деревянными шашками, что наверняка бывало очень кстати в осенние дождливые месяцы. Как раз заходил сентябрь, обещая, что скоро вся земля утонет в грязи. Стоял у стены и небольшой хлев, где властно похрюкивали свиньи, молча, ненавидяще уставился на чужого огромный волкодав степной породы, а лошадей Редхарда, за неимением конюшни, оставили прямо в крытом дворе. Редхард снял с лошадей седло и поклажу, заботливо накинул на каждую попонку, сунул подмышку какой-то тючок и, повинуясь жесту последнего лесника (остальные уже скрылись в доме) шагнул за порог, одновременно снимая свою высокую шляпу. Этого требовал обычай, этого же требовала обычная необходимость — дверной проем был невысок и шляпа слетела бы с его головы.
Редхард вошел в дом, прикрыл за собой дверь, не трогая засова и крюка, поклонился горящему у северной стены без окон, очагу и скинул с себя свой длинный кафтан вместе с перевязями меча и странной его шпаги. Плащ он повесил на колышек, вбитый в стену, на соседних уже висели плащи лесников. Шляпу свою он пристроил туда же. На колышек же повесил он свое оружие.
Под его длиннейшим кожаным кафтаном с длинным разрезом сзади, оказались в карманах кожаной сбруи, надетых поверх суконной куртки с высоким горлом, два трехствольных «огнебоя», без прикладов, само собой, а с удобными деревянными рукоятями и с более короткими, чем у «огнебоев» лесников, стволами. Лесники молча и понимающе переглянулись. «Огнебои» были из новых, с курками и кремнем вместо фитиля, как у их оружия, и стоили целое состояние. А уж трехствольный «огнебой» им довелось видеть впервые. Висели они стволами вверх, чтобы невзначай не выкатились пули или чем там они были у Редхарда заряжены.
Слева, на широком ремне, висел тяжелый, короткий тесак, видимо, служивший Редхарду ножом для повседневного обихода, как оно и оказалось.
Старший из лесников тяжело встал и запер дверь за Редхардом. Все, до часа Петуха, когда небо станет розоветь, дверь открываться не будет. Разве что дом загорится, да и то лучше стараться до последнего его тушить, чем открыть дверь в лесную ночь.
Редхард не поспешил присесть к столу, он так и остался стоять у двери, словно невзначай дав возможность себя оглядеть. Он был худощав, высок и как-то даже немного нарочито строен. Одет он был в уже упоминавшуюся куртку, длинные кожаные штаны, короткие сапоги с пряжками и шнуровкой по бокам.
У него было молодое, без складок и морщин, широкоскулое лицо, длинные, светло-русые волосы, лицо не пересекали вкривь и вкось обязательные, казалось бы, при его профессии, шрамы, лишь между бровями наметилась легкая складка.
И только глаза Редхарда резко дисгармонировали с молодым лицом. У него были глаза человека, который прожил эту жизнь всю, целиком, до последнего смертного хрипа, а она вдруг началась сначала.
Тем часом лесники уже накрывали на стол. Редхард положил на край столешницы и тот сверток, что принес с собой. Его развернули, так оказалась свежая зелень и вяленое мясо, горсть сушеных грибов с резким, но приятным запахом. Все это положили в варящийся кулеш и вскоре тот, кто кашеварил, поставил на стол котел, положил на огромное блюдо нарезанный крупными скибами хлеб и пригласил всех к вечере.
Редхард Враг, как и положен гостю, сел последним, за самый дальний от очага угол стола. Ели, по очереди опуская в варево ложки (каждый вооружился своей) и, держа под ней ломоть хлеба, отправляли в рот. Грибы Редхарда, зелень и мясо сделали кулеш необыкновенно вкусным, хотя любая спокойная вечеря в лесу — уже само по себе подарок и нечего капризничать, если приходится довольствоваться даже сухой коркой и горстью желудей. А уж если еще и повезло, как сегодня, то тогда только славить Вечно Добрых Духов и не зевать за столом. После того, как доели кулеш, кашевар убрал котел со стола и поставил на него шесть кружек и кувшин, судя по запаху, с пивом. Когда разливали напиток, Редхард прикрыл свою кружку ладонью, давая понять, что он это пить не будет и налил в кружку чего-то густо-синего из длинной, изогнутой фляги, которую достал из-под кафтана. По избе разлился сильный, терпкий аромат неведомых трав, Редхард залпом выпил налитое. Зрачки его на миг расширились так, что радужка совершенно пропала, потом сузились, как у разъяренного кота, а потом снова стали прежними. Что это было, он говорить не стал, а приставать к гостю с вопросами было невежливо. Редхард понимал, что людям, конечно, интересно, чего он пил, и он готов был ответить, если спросят, но сам вылезать с объяснениями не собирался. Так и не спросили.
После еды все закурили трубки, закурил и Редхард. Свою трубку он достал из кармана, просто, не поднося уголька к табаку, несколько раз сильно затянулся, и она задымила и зафыркала. Лесники со значением переглянулись, уверенные, что это с боем добытый артефакт, стоящий состояния. В чем-то так оно и было. Редхард незаметно ухмыльнулся, вспомнив белокожую, рыжую ведьму, дико, зло сдиравшую с себя одежду, готовую на все, страшную и жалкую в своей готовности — но она хотела жить, а ради этого готова была отдать все, что могла, хоть тело, хоть знания, хоть любую чужую жизнь.
— Покупная или с боя взята? — не выдержал, наконец, самый молодой лесник, показывая черенком своей огромной трубки на трубку Редхарда.
— А, это. Это заклинание «неугасимой трубки», — пояснил Редхард, — если я суну ее сейчас в карман (трубка фырчала и сыпала искрами), она сразу погаснет. Но когда я ее достану и пару раз затянусь, она снова будет куриться. В нее не надо ни досыпать табак, ни поджигать. А так как такое заклятие человек может наложить только на одну трубку, набитую тем или иным сортом табака, то мне повезло, что это была неизносная трубка черного дуба и самый дорогой табак к югу от Седых Гор. Я здорово экономлю на табаке.
— Ишь, ты! — восхитился обладатель хриплого голоса, запомнившегося Редхарду еще в лесу, когда лесники допрашивали его.
— Меня научила этому одна ведьма, в обмен на то, что я оставил ей жизнь.
— Так ты, выходит, не всю нежить бьешь?! — это возмутился самый молодой из лесников. Возмущение было искренним и глубоким, словно Враг только что плюнул ему прямо в душу. Редхард молча посмотрел ему в глаза и тот подавился новой фразой, которую готовился изречь и умолк.
— Та ведьма, — неторопливо продолжил Редхард, — не то изводила посевы, не то морила скот, не то воровала кур или детей, не помню. Но мы не сошлись со старостой в цене и поэтому я не убил ведьму. Но деньги тут не самое главное. В борьбе с нежитью, победив, я решаю, кому жить, а кому умереть.
— И ты всегда побеждаешь любую нежить? — недоверчиво спросил другой охранник, с одним глазом. Второй пересекал короткий, выпуклый шрам, раскинувший свои лучики по всей глазнице.
— Конечно, нет. Но пока я оставался живым, — с равнодушием человека, которому наплевать, вознесут его или же ославят на весь мир, сказал Редхард. — Например, с ведьмами из Веселого Леса (лесники скрестили пальцы и поплевали за левое плечо, что вызвало на губах Врага незаметную, как тень, улыбку) я бы связываться не стал. Разве что за очень большую плату.
— А если ведьма или другая нежить предложит больше? — ехидно спросил четвертый лесник.
— Если бы я не был вашим гостем, за такой вопрос я бы предложил сойтись на оружии, — без пафоса, все так же равнодушно, отвечал Редхард и лесник подавился слюной, закашлял. — Но гость не может поднять руку на хозяев, а потому я отвечу. Меня можно купить, но перекупить — невозможно. Если охотника на нежить перекупить, это станет его последней сделкой, после нее он не сможет уже побеждать. Таков закон, и я не слышал, чтобы он хоть раз не сработал.
— Да ты и так берешь столько, что я не понимаю, когда и куда ты их тратишь! — снова подал голос лесник со шрамом вместо глаза.
— Куда? — помолчав, спросил, казалось, сам себя, Редхард, — а ты представляешь, во сколько мне обходится каждая охота на нежить? На снаряжение? На опросы людей в округе? На покупку их помощи по нужде? Ты знаешь, сколько стоит шесть серебряных цепных пуль, с серебряной же цепочкой, для моих «огнебоев»? А сколько придется стрелять, знаешь? Так что не спеши считать мои деньги, их окажется меньше, чем ты думаешь и чем мне бы хотелось самому.
Помолчали и стали укладываться спать. Редхарду указали на широкую лавку у западной стены, тот поблагодарил, кинул в головы свой плащ, сняв его с колышка, чуть ослабил поясный ремень, чуть приспустил с ног сапоги, протерев их тряпкой и полулег — полуприсел, лавка торцом упиралась в стену.
Черный ворон вечерней зарею,
Вестник гибели, мора и глада,
Черный гость над молчащей землею,
Есть ли край, где тебе будут рады?
— негромко, как бы для себя, пропел Редхард, почтительно дождавшись конца вечерней молитвы на сон грядущий, которую вслух прочитали лесники. Это было начало старинной «темной» баллады и разве что охотнику на нежить годилась она в качестве колыбельной. Лесники переглянулись и один неуверенно молвил: «Не надо, не допевал бы ты ее, парень!»
— Да я дальше и не знаю. В этих строках все и сказано, к чему носить в голове больше? — усмехнулся Редхард.
Лесники улеглись, наконец, кто на лавке, кто на полу и вскоре избу огласил дружный храп умаявшихся за тяжелый день людей.
…Телепатема была настолько мощной, что Редхард вздрогнул от дикой боли в левой части лба. Казалось, в мозг быстро вошло шило, прокололо его до затылка и бесследно исчезло. Хотя нет. Не бесследно. Враг уже знал, что Лес идет к избушке и пришла пора действовать.
— Он здесь, — негромко сказал он. Моментально оборвался всякий храп.