Почему-то жаль стало убитого им гролла. Почему он не захотел свободы? Отвык? Ковен-мистор был добр к нему? Был благодарен Торе за спасение? Зачарован? Кто знает. Но гролла все-таки было жаль.
Х-ха. Обмен. Еще будет переполох, когда найдут останки Никера. Если их не нашли ночью. Что вряд ли, он был уверен, что начался бы тогда переполох раньше. Ну, хорошо, допустим, их нашли. Грудь, пробитая невесть чем, оторванная голова. Решат, что кто-то из своих, силы вампирам тоже было не занимать. Найдут его, скорее всего, сегодня ночью. Днем обитатели Дома Ведьм, как правило, спят. Кто-нибудь наткнется на него, выходя на охоту.
Но тут уже ничего не попишешь. Если все пойдет так, как он рассчитал, то Никера просто спишут с общего счета. Если же что-то пойдет не так — то ему будет уже все равно, Никер к счету ничего не прибавит.
По сути, он пока лишь выиграл первую часть игры, в которую задумал сыграть с ведьмами Веселого Леса. Вторая могла быть фатальной. Но что поделать. Другого случая сыграть с теми, с кем не рисковал играть сам Ролло Огонек в свои лучшие годы, ему уже не представится.
2
Точно за четверть часа до полуночи, Редхард ввел коня в стойло, седло снимать не стал, просто поставил в стойло. Конюх (они жили при конюшне и дежурили круглосуточно, ведьмы держали роскошных рысаков) выразил удивление, но Редхард сказал, что ему, скорее всего, вот-вот снова уезжать, так что расседлывать коня — дело глупое, если вот-вот опять седлаться. Подпруги ему отпусти, да и хватит. Кормить пока тоже не надо, горячий.
Конюх, видимо, мечтал сказать, что он и сам все это знает, причем намного лучше, молча поклонился. Редхард похлопал его по плечу и, сняв с седла плотный кожаный мешок, прошел в Дом Ведьм Веселого Леса.
К себе заходить не стал, сразу пошел к покоям мистре Удольфы. Начиналась вторая, самая захватывающая часть игры. К концу ее душа Огонька, наконец, успокоится, или утешится тем, что душа Редхарда окажется рядом. В это Редхард верил.
Гролл у дверей посмотрел на него с подозрением, дверь перекрыл и снова сказал, что мистре Удольфа приказала не принимать. Редхард кивнул, соглашаясь, сделал полшага назад, держа мешок в правой руке и вдруг, резко шагнув, обрушил на челюсть гролла страшный боковой удар. Да, гроллы — великие бойцы, но то ли этот разленился, то ли и был не из важных, а скорее всего, просто и ожидать такого не мог, а потому и пропустил. Гролл упал на Редхарда, лицом вперед, что всегда уверенно говорило о потере противником сознания. Редхарда научил этому удару Ролло Огонек, не раз говоривший о себе: «Я умею бить», и это, надо отметить, было правдой. Многажды видел Редхард, как в пьяных драках в кабаках или в драках на дорогах, Ролло легко ронял на пол или на землю людей, значительно превосходивших его ростом и весом, а заодно и в силе. Собственно, после лет, проведенных с Ролло, Редхард мог бы и о себе сказать, что он бить умеет, но великим бойцом себя не считал — и правильно делал. «Уметь бить» и «быть бойцом» — вещи разные. Никогда бы в голову Редхарду не пришло, к примеру, вызвать на поединок того же гролла, исход был бы предрешен.
Но на сей раз ему повезло. Враг-с-улыбкой придержал тело бесчувственного гролла и нежно усадил его у косяка. Притомился гролл. Спит себе. Да и не бегать же с ним по всему замку.
Редхард разделся донага, свернув одежду и сапоги в комок, сунул ее в маленькую нишу возле двери. На себе он оставил только корсет, тот не мешал змелюдю, в которого Враг-с-улыбкой и обратился мгновением позже.
Редхард, как обычно делал гролл, трижды негромко ударил в дверь обшитым кожей молоточком.
Он был практически бесстрашным человеком, что, как уже было сказано, тревожило порой его друга Ролло. Но на сей раз ледяная рука, почти что неведомая ему, огладила сердце, толкнула горло и мягко исчезла, напоследок пройдя по позвоночнику.
— Я приказала не беспокоить! — прозвучал из-за двери голос Удольфы.
Но Редхард снова постучал. Простучали каблучки и дверь распахнулась. Удольфа, со следами гнева на дивном своем лице, воззрилась на змелюдя.
— Если ты не принес в самом деле ценных вестей, то я прикажу выпороть тебя так, как не пороли еще ни одну ящерицу! — посулила она.
— Понимаю, мистре. Весь в вашем распоряжении, мистре. Принес то, что показалось мне важным, мистре, — прошипел Редхард.
— Входи, — чуть помедлив, велела Удольфа. И Редхард вошел. Но разговор начала она. Гнев свой она уже подавила и, видимо, он был нужен ей для чего-то. Странно совпало, подумалось ему. Видимо, скоро она послала бы за ним. А подумалось ему это потому, что она, не спрашивая его, какого ему ляда нужно, прошлась своей текучей походкой по ковру взад-вперед. Заговорила первой.
— Кто-то убил вчера в лесу Никера. Вампиры волнуются, — сказала Удольфа вместо приветствия, прожигая его бешеным взглядом. Следы от пощечин был совсем незаметны, как отметил он.
— Я, — спокойно отвечал змелюдь. Мешок в его руке явно привлекал внимание Удольфы, но она гнула свое.
— И ты не боишься мне это говорить? — спросила она удивленно.
— Нет. Не думаю, чтобы у нас с вами, мистре Удольфа, возникли какие-то разногласия из-за этого дважды дохлого педераста, — отвечал он, слегка покачав своим кожаным мешком.
— А вампиры? Если они узнают, ты не боишься и их? — в голосе Удольфы мелькнуло нехорошее, опасное подозрение.
— Не боюсь. Кто посмеет тронуть личную игрушку мистре Удольфы? Пошипят, поколотят, может быть, и проглотят, — спокойно отвечал он. Так. Пора.
— Но я хотел говорить не об этом, — снова заговорил змелюдь, не дав Удольфе вставить и слова. Он шагнул к столу и вывалил на него, прямо на атласную белоснежную скатерть, голову ковен-мистора Торе, — а вот это и в самом деле серьезно, да? Куда серьезнее, чем какой-то Никер. Верно ведь, мистре Удольфа?
Ту, казалось, сейчас хватит удар. Она, не веря, не понимая, смотрела на голову Торе, которая глядела в никуда широко открытыми глазами.
— Что это? Откуда? Как? — голос ее пресекся.
— Мне надоело служить мистре Удольфе, — отвечал он развязно и сел в кресло, — я убил вашего ковен-мистора. Кроме того, он был плохим человеком. Да и человеком он не был.
— Скотина! Мразь! Я сниму с тебя кожу тонкими полосками и просолю каждый дюйм твоего мяса, тварь! — завизжала Удольфа и кинулась на него. Град ударов обрушился на его лицо. Он и не подумал закрываться, дождался паузы, когда та, наконец, выдохлась, встал из кресла и проговорил: «Я не закончил мысль. Я не хочу больше служить мистре Удольфе. Я достоин большего и желаю служить ковен-мистре Удольфе».
Удольфа замерла на миг, осознавая сказанное. А потом чистопробное, долгожданное счастье разлилось по ее прекрасному лицу. Все. Кончены годы рабства. Унижений. Приказов. Больше над ней никого нет. Она оказалась права, стократно права, создав змелюдя. А Торе, видимо, предчувствовал конец. Но… Торе не был мужеложцем Никером. Он был ковен-мистором и отнюдь не просто так. Он был поистине могучий колдун. Сильнее ее, она всегда признавала это.
— Но как?… — начала было она. В глазах ее росло понимание, соображала красавица молниеносно.
— Да так же, как и тебя, — рассмеялся Редхард, стоявший уже совсем рядом со счастливой миг назад Удольфой. И уже отработанным на Никере движением, Редхард змелюдь, Враг-с-улыбкой, снес с плеч голову Удольфы. Кровь ударила вверх, облила платье, пол, ковры, досталось и Редхарду. Миг простояв еще на ногах, тело Удольфы упало на пол. Редхард присел у головы Удольфы, в глазах которой не угасла еще жизнь. Как и у ковен-мистора, его глаза долго смотрели осмысленно, после того, как цепочка фальшивого амулета сняла ему голову.
— Дура, — нежно сказал Редхард, — неужели ты думала, что я, Враг нежити, не сложу два и два? Кто тебе велел при мне сообщать Реббе, что шрамы ее ты убрать не в силах из-за слизи змелюдя? Кто бы не понял, что может убивать теперь голыми руками? Но да, я не сразу это понял, кроме того, боялся ошибиться. И не успеть отомстить за Ролло Огонька. Кроме того, мне не хотелось остаток жизни прожить змелюдем. Кто тянул тебя за язык, когда ты говорила мне про амулет, дурында? А ваш ковен-мистор выдал себя сам, бабьей тягой к украшениям. Я видел его вчера в лесу. Все понятно? А теперь спи спокойно, дурища. Жизнь твоя кончена. Начинается жизнь Редхарда по прозвищу «Враг-с-улыбкой». И он снял с обрубка шеи прекрасной Удольфы цепочку синего булата. Но надевать не стал, повесил на ошейник корсета.
Губы Удольфы шевельнулись и он снова присел. «Умный…» — прочел он по ним. И, соглашаясь с этим абсолютно, кивнул.
— Да, Удольфа. Я умный. Это говорил один великий старик с Серой Осыпи. И Ролло Огонек так считал, раз взял меня в ученики. А вот ты, как оказалось, нет, — это было последнее, что, как был уверен Враг-с-улыбкой, услышала Удольфа, прежде, чем ее глаза окончательно погасли. Услышала и унесла с собой. Но не в могилу. Ее могилой станет весь Дом Ведьм.
Редхард взял тяжелую золотую лампу и поднес пламя к занавесям на огромных окнах. К скатерти. Ударил лампу об пол, колба лопнула, хлынуло содержимое и моментально вспыхнуло, занялся ковер. Редхард, вывернув кожаный, запачканный кровью ковен-мистора, кожаный мешок наизнанку, прихватил его с собой. Вышел в коридор, сунул в вывернутый мешок свою одежду, а сам мешок привязал к поясу корсета, чтобы руки оставались свободными. Сбрую с «огнебоями» и перевязи меча и шпаги надел просто на голое тело, поверх корсета. Гролл так и сидел, где он его оставил. Судя по всему, Редхард сломал ему челюсть. Но этого гролла почему-то жалко не было. Ничуть.
В руках он держал по лампе, прихваченных в покоях безвременно почившей Удольфы. Первая полетела в гобелен, растянутый на несколько этажей.
Вторая просто разлетелась вдребезги об пол второго этажа (покои Удольфы были на третьем).
Так, переполох начался. Пламя, гудя, пожирало ткань, драгоценные ковры, искуснейше выделанные деревянные панели, перильца, шпалеры. Редхард махнул через перила прямо на пол первого этажа. В человеческом облике это обозначало бы, скорее всего, перелом ноги или вывих, но змелюдю такое падение вреда не принесло.
Тут и случилась первая потасовка с группой оборотней, кинувшихся на него, кинувшихся молча, не задавая идиотских вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?» Они знали ответы.
И завертелась кровавая карусель. Как давно, сколько же он ждал этого момента! В ход пошли меч и шпага, на плиты пола брызнула кровь, сталь с вплавленным серебром была прекрасным средством против нежити, обычная сталь не помогла бы.
Раз. Укол в сердце, оборотень падает на пол.
Два. Страшный удар с плеча пополам разваливает жилистое волчье тело и на обратном пути вспарывает бок другому оборотню. Три.
Четыре. Шпага входит в оскаленную пасть, выходит из затылка.
Пять. С плеч оборотня, который не счел нужным обратиться, слетает голова. Оборотни, поняв, что зубы их бессильны против шкуры змелюдя, кидаются на выход. Что-то бьет его в спину, что-то жутко опасное, как вопит сознание, но безвредно отскакивает. Разворот. Ведьма на галерке готовится ко второму заклинанию, гулко ухает «огнебой», тело ведьмы без левого плеча, части груди и руки, падает на пол. Следующий заряд в голову получает какой-то роскошно одетый вампир, не вовремя кинувшийся в драку.
Гулкие удары сверху раскалывают плиты пола, не принося вреда змелюдю. Это заклятия, заклятия, которыми сверху сыплют истово ведьмы, не побежавшие, или особенно неистовые, или просто не сумевшие уже убежать из пылающего Дома Ведьм. В ответ гремит «огнебой», ему вторит второй, цепные пули в плотных группах ведьм снимают свой жутковатый кровавый урожай, как косой снимая мясо, конечности, выпуская внутренности ведьмам.
— А ведь я говорила этой дуре Удольфе! — кричит, напрягая горло так, что жилы вот-вот порвутся, та самая старая, некогда декольтированная ведьма, — нельзя делать змелюдя, на него нет управы!
Все, слово сказано. Ведьма, облаченная в балахон, вскакивает на свою клюку, ее юный кавалер, которого приметил он на балу, прыгает следом и, прикрыв только головы руками, они вылетают в огромный витраж у потолка. Он легко мог бы снять ее вслед из «огнебоя», но не стал. За бесценную информацию.
Никто уже не рвется поквитаться с Врагом, они уже признали поражение, они просто спасаются. Лавой кидаются вслед за старой ведьмой на метлах, кидаются в окна, рекой кидаются мимо Редхарда к выходу, спешат, с мешками на спине, не в силах бросить добро, коротконогие дверги, мечется по залу обезумевший, выбравшийся из катакомб, шайтар, кидается на какого-то бледного юнца (или не юнца, кто тут разберет), одурев от рева огня и откусывает тому голову.
Редхард наискось прорезает толпу, раздавая бессчётные удары направо и налево, убивая, убивая, наконец-то убивая тех, кого он и должен был убивать, убивая, чтобы чуть легче жилось тем, кого недавно его убивать заставляли — людям. Маленьким девочкам. Бездетным парам. Старикам-солдатам. Всем. Кроме этих тварей. Зал напоминает бойню, поняв, что путь Редхарда, чуть замедленный их рекой, идет в конюшни, дико завывая, нежити и нечисть толпясь, давя уже друг друга, кусаясь, царапаясь, выдавливая соседям глаза, рвутся уступить ему дорогу.
На каменном полу диким смерчем стали и серебра танцует Редхард, Враг-с-улыбкой. Ревет пламя, ревут голоса, воют жуткие твари из катакомб, а кровавый фонтан вновь и вновь взлетает над толпой.
Редхард змелюдь. Враг нежити. Враг-с-улыбкой.
3
В конюшню он сошел уже попросту неспешно. Все было сделано, а пожар до конюшен доберется еще не скоро. Конюхи, простые люди, не нежить. Редхард успевает остановить удар прямо надо лбом одного из них. Они тоже в панике, но кони! Бесценные кони! Доверчивые, верные, честные твари, вся вина которых в том, что их заставляли служить не тем.
— Выводите коней из конюшен, — взревел Редхард, — я не трону вас! Только не трогайте моих! — И застывает на ступеньках, пока умельцы-конюхи, свистом и пришептываниями успокаивая скакунов (с кем поведешься…), выводят их в Веселый Лес. Спускаться туда просто нельзя — затопчут. Кованые копыта скакунов пробьют и его недоступную для ведьм, плоть. Не горим, успеется. Точнее, усмехнулся он, как раз горим, но успеется все равно.
Конюшня опустела. Он переводит дыхание и неспешно идет к станкам, где стоят его кони. Подходить к ним змелюдем нельзя — обезумеют. Он снял с ошейника корсета свой, да, теперь уже свой амулет и почти успел надеть, как чья-то изящная фигурка отделилась от станка, где стоит его заводной конь для перевозки груза. Чья-то, как же. Ребба!
…В конюшне, возле его лошадей и сумок, стояла Ребба. Она не убегала и, судя по всему, не пряталась.
— Поди прочь, я не хочу убивать тебя, — бросил Редхард. Ребба отчаянно замотала головой.
— Как знаешь, — пожал плечами змелюдь, делая шаг вперед.
— Сперва выслушай, потом убей, — прошептала ведьма. Тоска и ненависть отражались на ее лице. Погони Редхард не боялся — желающих, скорее всего, просто не найдется.
— Говори, — прошипел он.
— Когда-то, несколько лет назад, ты нашел и сдал для публичной казни моих родителей, — прошептала ведьма.
— Это моя работа, — равнодушно бросил Враг-с-улыбкой.
— Да, ты охотник на ведьм. А я ведьма. Я стала ведьмой, сила родителей, сгоревших на сельской площади, стала моей. Я нашла Дом Ведьм. Все, чего я хотела — это отомстить. Но, прежде, чем я нашла Дом Ведьм, я несколько лет моталась по Черной Пади, узнавая о тебе все, что только можно было узнать. Это я надоумила Удольфу взять Огонька. Я надоумила ее убить его. Я, именно я, хотя Удольфа и думала, что все решает она, заставила бургомистра выписать тебя сюда. И я же подготовила тебе встречу и шайтара. Я предложила изуродовать тебя. Эти годы я жила тем, что ненавидела тебя. Каждый миг. Ненавидела, когда искала сведения о тебе. Ненавидела, засыпая. Просыпаясь. Ненавидела, когда ты шел в Дом Ведьм, пока сидел в каземате… Я так сильно ненавижу тебя, что… Люблю, — прошептала Ребба и настоящие слезы ненависти и растерянности покатились из ее странных, фиолетовых глаз, — люблю тебя и не знаю, что делать теперь.
Никогда в своей жизни не слышал Редхард слова «люблю», обращенного к нему. Что-то новое, незнакомое ему, шевельнулось в его, как ему казалось, давно мертвой и освобожденной после мести за Огонька, которой он жил, душе.
— Что мне делать, Враг-с-улыбкой? — в отчаянии прошептала Ребба. Редхард молча надел амулет, не отвечая Реббе, прислушался к себе. Амулет он одел с закрытыми глазами, до последнего не веря в свое счастье. Спина заныла. Все. Победа. Реббу он не побоялся бы и в человеческом обличье, которое в тот миг вернулось к нему. Хлебнул, словно поднял заздравную, из фляжки.