Мигнуло пламя свечи, или это просто сплясала вечерняя тень, или же Врагу показалось, но, когда он открывал флягу и отхлебывал из нее, ноздри крупного носа господина Торе на миг широко раздулись, словно он принюхивался. Показалось, верно. Да даже если и нет, что с того?
Гролл принял со стола с ошеломляющей скоростью, подал бургомистру кофе, а Редхарду — чай, как тот и просил, поставил на стол вазочки со сладостями и поднос с трубками и разными сортами табака и так же молниеносно и бесшумно исчез.
— Вы позволите задать вам несколько странный вопрос? — улыбаясь заранее, спросил бургомистр, мелкими глотками потягивая крепкий кофе.
— Разумеется, — пожал плечами Враг, куря свою трубку.
— Вы бы совладали в рукопашной с моим гроллом? — и бургомистр улыбнулся еще шире.
— Я убивал гроллов, — не ответив на улыбку, отвечал Враг, — мне доводилось делать это. Но гролл гроллу рознь и потому я не могу вам ответить ни «да», ни «нет», простите, досточтимый Торе.
Как ни странно, по лицу бургомистра разлилось настоящее удовольствие. Причину он пояснил мигом позже.
— Вы даже не представляете себе, до чего мне приятно иметь дело с подлинным профессионалом, который не боится говорить правду. Нет, я не шучу и не думаю вам польстить, дорогой Враг, просто я страшно устал или от бездарей и неумех, набивающих себе цену, или от ничтожеств, преуспевающих наперебой в самоуничижении.
— Вы очень добры, почтенный Торе. Но и у меня есть к вам вопрос. Вы позволите задать вопрос, господин бургомистр? — осведомился Враг.
— Да, все, что угодно, господин Враг! — бургомистр даже подался вперед за столом.
— Здесь идет разработка ценных металлов или камней?
— Достаток города виден сразу, — улыбнулся бургомистр, — нет, тут нет ни золота, ни серебра. Но в лесу… Вы слышали про «ведьмину косу-прыгунец»?
Редхард присвистнул. Полулегендарное полу-растение, полу-животное, мечта травников и алхимиков высшего посвящения и стоило оно дороже изумруда величиной в ноготь большого пальца.
— Вижу, что слышали. Позвольте небольшое отступление, — виновато улыбнулся бургомистр. — Видите ли, между… гм… жителями Веселого Леса и горожанами есть подобие шаткого равновесия. Ведьмы не лютуют в городе, мы не рубим лес и некоторым горожанам… Избранным, если можно так сказать, позволено искать «ведьмину косу-прыгунец», конечно, недалеко от города. Ведьмы показывают силу в основном на случайных путниках и окрестных фермах, которые строят упрямые вилланы, не смотря на риск.
— Избранных, вы сказали. И вы, я думаю, в их числе, — утверждающе сказал Редхард.
— Отчего вы так решили? — с интересом и безо всякой попытки опровергнуть слова Врага, спросил бургомистр.
— На большом пальце вашей левой руки, господин бургомистр, перстень синего золота с черным бриллиантом, величиной в фалангу указательного пальца. Никакая доля в доходе, если это только доля, не позволит разумному мужчине, а не одержимой тягой к драгоценностям женщине, выкинуть деньги, которых оно стоит, на такое кольцо. Несведущие люди примут ваш перстень за синий булат и черный хрусталь, но я, простите за нескромность, разбираюсь в металлах и камнях — работа обязывает. А на левом же запястье у вас браслет синего же золота, без украшений и камней, работа мастеров давно забытых времен, его стоимость, думаю, не менее шести-семи тысяч золотых ляртов, — Редхард сказал все это совсем не из желания произвести впечатление на бургомистра, блеснуть, а там, мало ли, да и набить себе чуть цену. Порой на него накатывало странное чувство, заставлявшее его говорить то, чего он, без прилива этой странной волны не сказал бы ни за что. И ни разу эта волна и последствия ее не разочаровали его.
Бургомистр улыбнулся виноватой своей улыбкой и вдруг далеко закинул левую руку за голову, словно хотел почесать себя между лопаток, но вместо этого он через затылок достал холеными пальцами мочку своего правого уха и нежно помассировал, а потом дернул с равными промежутками времени четыре раза.
Враг и глазом не моргнул. Соседство с Веселым Лесом вполне могло так расшатать нервную систему человека, что такой невинный тик был бы меньшим из зол. Хорошо хоть, что он не страдает непроизвольным рукоблудием!
— Вы правы, — без тени улыбки сказал бургомистр.
— Да, я прав. И я бы хотел понять суть вашего заказа. Вы сказали мне о «шатком равновесии». Останется ли оно, если я привезу вам ведьму или оборотня, а вы сожгете его на железном колу? — негромко спросил Враг. — Вы вряд ли стремитесь нарушить равновесие и потерять возможность собирать траву под веселым названием «ведьмина коса-прыгунец».
— Если бы я нанял армию охотников на нежить, допустим, такая бы набралась, хотя равных вам и нет, а потом велел бы вырезать всю нечисть в лесу, я бы сделал кардинальную глупость, ибо тогда толпы желающих слетелись бы за травой и обрушили бы ее цену за неделю. Да, я говорю — равновесие. На днях ведьмы украли несколько человек, убили, разрезали на куски и разбросали у ворот. Горожан, не фермеров. И этот случай — не первый. Ведьмы, будем звать так всех жителей Веселого Леса, сами шатнули маятник. Вызывать коронные войска сюда — глупо, они разорят посевы фермеров, оберут горожан, ничего не добьются, вот и все. Но показать, что я назначен бургомистром не просто так, я обязан. Так вот. Я не стал этого писать, я скажу вам это сейчас. Вы должны, если примете заказ, привезти мне любую тварь из Веселого Леса. Но! Если вы, на луке седла, привезете еще мешок голов ведьм или оборотней, или упырей из того же леса, то за каждую такую голову я плачу вам по восемьсот золотых. За живую тварь для показательной казни, как и сказано в письме, я плачу вам полторы тысячи золотых ляртов. Равновесие, пусть даже такое жалкое, надо порой подпирать основательными доводами, вроде пары-тройки слетевших голов, — бургомистр больше не улыбался, но снова помял себе ухо, достав его через голову.
Если бы бургомистр знал, что Редхард готов даром бежать в Веселый Лес, убивая всех, кого встретит, или сжечь лес дотла со всеми его «ведьмиными косами-прыгунцами», чтобы спасти старика Ролло! Но Редхард, даже несмотря на столь важную причину поторапливаться, был обучен тем же самым Ролло Огоньком узнавать о грядущем деле все. Даже теряя время. Все, что только можно узнать. И проехать мимо бургомистра, который разослал ему приглашение во все концы, было бы идиотизмом. Кроме того, Редхард твердо решил снять тут как можно больше денег и отдать львиную долю Огоньку. Чтобы тот смог снова посадить свой сад. Снова заниматься своим любимым делом, радуя людей плодами рук своих, по плечи когда-то залитых кровью тварей, вредивших этим людям.
А потому Редхард лишь слегка сощурился. Потом рассмеялся и твердо, жестко произнес: «Две тысячи ляртов за живую тварь и девятьсот за голову. Иначе я поблагодарю вас, Торе, за действительно прекрасный ужин и уеду с рассветом. Я не стану торговаться. Решайте». И откинулся в кресло, попыхивая трубкой.
— Я думаю, да нет, что там, я уверен, что смогу заплатить означенную вами цену, дорогой мой Враг, — хитро, купечески улыбнулся Торе и даже стукнул Редхарда слегка кулаком по колену. Редхард похлопал его по руке и тоже довольно фамильярно отвечал: «Я даже уверен, что вам не придется для этого продавать свой перстень и гролла на сапоги!»
И два новоиспеченных компаньона оглушительно расхохотались, а потом, встав, скрепили свой договор рукопожатием и снова Редхард невольно удивился валам мозолей на ладонях холеных, лилейных с внешней стороны, рук бургомистра Торе.
— Я выеду завтра же, милейший господин Торе! — тихо, неприметно улыбнулся Редхард Враг.
В апартаментах, отведенных ему бургомистром, Враг презрел роскошную кровать и взял с нее только большую, твердую подушку. Пододвинул к двери торцом мягкий длинный диванчик без боковых стенок и провел ночь, как обычно, полусидя-полулежа, напротив окна, с ладонями, лежащими на «огнебоях» и с рукоятями шпаги и меча под рукой.
Проснулся он сам, за миг до того, как слуга бургомистра деликатно постучался в дверь, сказав негромко, но явственно: «Не угодно ли вам будет проснуться, досточтимый господин Редхард Враг нежити? Вы предпочтете присоединиться за завтраком к господину бургомистру или же вы желаете откушать в постели?»
— Принесите мне умыться, разумеется, я почту за честь присоединиться к господину бургомистру, — отвечал Редхард. В голосе его не слышалось даже остатков сна.
— Все для умывания у меня с собой, позволите войти? — все так же ровно и с глубоким почтением спросил гролл.
— Минутку! — крикнул Редхард, бесшумно вернул диванчик на место, кинул подушку на постель, скомкал одеяло, сунул в кобуры «огнебои», а шпагу и меч — на перевязи и отворил дверь.
На пороге стоял гролл с большим серебряным кувшином в руках, с полотенцем, перекинутым через поднос, который он держал на растопыренных пальцах другой руки. Кроме полотенца, на подносе оказалась мыльница с круглым куском пахнущего вишней, мыла и маленькая тарелочка с новомодным порошком для чистки зубов. Под мышкой гролл держал таз, над которым Враг и умылся. Пока он надевал свой кафтан, гролл исчез вместе со всеми принадлежностями для умывания и вернулся, уже одетый в ливрею (сначала он был одет в серый сюртук) и провозгласил: «Господин бургомистр ждет вас!»
Редхард пошел за ним. За завтраком болтали они с бургомистром больше всего ни о чем, Враг пытался несколько раз свести разговор на знания Торе о Веселом Лесе, но тот отвечал расхожими фразами и только уточнил, что в самой чаще, куда, само собой, милейший Враг не пойдет, стоит замок, называемый «Дом Ведьм Веселого Леса».
В Веселый Лес Враг выехал, освободив на время вторую лошадку от своего скарба. Ему понадобится вторая лошадь, если подфартит спасти Огонька. Да и пленную тварь, буде удастся поймать и ее, лучше везти поперек седла, чем идти рядом по дороге.
Дом Ведьм Веселого Леса… Ролло Огонек, Враг был уверен в этом, находится там. Там его и ждут.
Что ж. Дождутся. — он пожал плечами и прибавил лошадям рыси, все быстрее приближаясь к окраинам Веселого Леса, где и планировал привязать лошадей. В самом лесу их привязывать явно не стоило, да и двигаться по незнакомому лесу на лошадях отдавало идиотизмом. Если все же лошадей уведут или сожрут на кромке Веселого Леса, то тут уже он не властен ничего поделать.
И тяжелые ветви деревьев и густой кустарник поглотили нырнувшего в Веселый Лес, Редхарда Врага Нежити.
5
Враг-с-улыбкой словно проснулся, вынырнув из воспоминаний о последних событиях. Дальше потекли одинаковые дни. Та же камера, те же оковы, та же скудная кормежка. Хотя чай носили почему-то исправно и трубку, которая висела у него на шее на грязной бечевке, не забрали. Даже приносили горшок, по часам, правда, так что порой приходилось долго терпеть.
Ежедневно, как по часам, заглядывала Ребба, непонятно, правда, зачем — просто визжал замок и петли, дверь отворялась и Ребба, опираясь на палку (досталось ей хорошо) просто входила в камеру, стояла несколько минут у двери, молча глядя на прикованного змелюдя, улыбалась чему-то своему и, так и не обронив за все свои визиты ни единого слова, уходила.
Редхарду оставались только воспоминания. Спать стоя он уже научился, надо было просто хорошенько измотать себя физически. Да, делать это, будучи распятым на стене, непросто, но можно. Он до максимального предела напрягал мышцы всего тела, прикладывал все усилия вырвать руку или ногу, спиной давил на стену так, словно старался проломить ее, наклонял в разные стороны голову, напрягая шею, живот, и так час за часом. Проваливался в сон, просыпался.
Ему остались только воспоминания. Но вспомнить счастливое детство или юность он не мог. Он ничего не помнил про это время. Он не помнил себя до семнадцати лет, да и то, в точность семнадцати лет приходилось верить, лишь основываясь на словах старого отшельника, подобравшего его, изломанного, искалеченного, без сознания и почти без дыхания на Серой Осыпи. Когда он пришел в себя, он понял, что не помнит ничего. Совсем. Что-то словно вымыло его память, до блеска, не оставив ни малейшего следа. Ему не снились странные сны, не преследовали обрывки смутных воспоминаний — ничего. Хижина старика, где он пришел в себя, была его первым воспоминанием. Там он учился двигаться, потом понемногу ходить, потом разговаривать — своего прежнего языка, если тот был, Редхард не помнил, так что его родным языком стал язык мира Черной Пади, которому и обучил его отшельник. Имя, само собой, тоже было дано добрым и мудрым стариком.
Он вспоминал старика, вспоминал первые шаги в новом мире, вспоминал науку отшельника об окружающем его новом мире, вспоминал свои следующие шаги и пути, на одном из которых он и встретил Ролло Огонька и навсегда выбрал для себя ту жизнь, который и жил, не сворачивая в сторону, жизнь бродячего охотника на нежить. Ролло был его наставником, наставником суровым, у которого всегда в руке находился что-то, вроде палки или хлыста, что здорово взбадривало, заставляло голову думать, а память работать. Огонек, Огонек… Первой заповедью Огонька, которую он вдолбил Редхарду была «своих сдавать нельзя». Он не вдавался в подробности, пообещав, что Враг сам поймет ее со временем. Но приказал запомнить навсегда. И все же Огонек искренне застонал от горя и душевной боли, когда в каземате Дома Ведьм Веселого Леса увидел своего друга и ученика, слишком хорошо усвоившего его заповедь. Своих сдавать нельзя. Все. На этом стоял мир Редхарда. В котором у него больше не осталось своих. Он негромко зарычал от тоски и злобы, скрипя своими пятью рядами зубов. Языком ловко достал с груди трубку, закурил, пуская дым прорезями ноздрей, напоминая в эти минуты кипящий чайник. Света в каземате было немного, слабый светильник-жировка, который нередко гас и Враг оставался в полной темноте. Тут выяснилась еще одна способность змелюдя — в темноте он видел ничуть не хуже. Для него словно не было разделения теперь на «свет и тьма».
Так же научился он управлять гребнем на макушке, то поднимая его, как шерсть на холке разъяренного пса, то укладывая в почти незаметную выпуклость на черепе. Еще мог он встопорщить костяные свои бакенбарды, особенно хорошо выходило это, когда он злился. Длиной от щеки до кончика их костяного гребня, его бакенбарды длиной были равны кисти руки взрослого человека с вытянутыми пальцами и в спокойном состоянии прилегали к щекам и уходили остриями в сторону затылка. Но стоило ему рассвирепеть, гребни на щеках и макушке вставали дыбом, словно жабры у задыхающейся рыбы и наливались густо-зеленым цветом до середины, а от середины до кончиков — предостерегающе-малиновым. Глаза, глубоко утопленные светло-голубые огоньки, не меняли цвета и сияния ни при свете, ни в кромешной тьме. Ровный, без малейших изменений, голубой огонек. Огонек…
Боль от потери единственного друга (выходивший его старик умер через два года после того, как Редхард пришел в себя в его хижине) была настолько сильной, что Врага-с-улыбкой не сильно волновало даже его собственное будущее. Одна мечта лишь оставалась у него — отомстить. Если его не казнят, он сделает все — предаст, продаст, сдаст, обманет, украдет, влюбит в себя, все, что угодно, но отомстит ведьмам за смерть Ролло. Но для этого следовало сначала сохранить жизнь. Как? Он не знал, что готовят ему ведьмы Веселого Леса. Может, ждут какой-нибудь даты, чтобы принести его в жертву? Может, змелюдь, достаточно промаринованный в темнице, гож на какие-нибудь ингредиенты снадобий и зелий? Но если нет, если убивать его хотя бы пока не думают, а хотят как-то использовать, хоть как пугало для других охотников на ведьм, хоть как шута — он пойдет на все. На хвосте будет плясать, потешая нечисть. Убедит самоотверженным трудом, годами рабской угодливости в том, что его можно не убивать. И тогда убьет сам. Он убьет Удольфу, даже если с него потом сдерут его бронированную костяной чешуей шкуру, сдирая ее часами и посыпая мясо солью. Плевать. На все плевать. Редхард стиснул могучие свои челюсти, огромные желваки челюстных мускулов напряглись, натянули кожу, растянули подживающее клеймо. «ЗЛОЙ». Они правы. Он злой. Он прикрыл глаза и снова погрузился в воспоминания.
…Он пришел в себя от гула возбужденных, веселых голосов, мужских и женских. Над ним смеялись, подвывали и лаяли от восторга, а он лежал, как он понял, на спине. Открывать глаза он не торопился. Судя по ощущениям, на нем оставалась лишь сорочка, штаны и сапоги, а сам он был растянут на полу наподобие морской звезды — руки и ноги разведены в разные стороны и крепко связаны растянутыми веревками. Чьи-то ледяные руки прошлись по телу, он чувствовал это даже сквозь ткань плотной своей рубахи, пахнуло гнилой кровью и нежный мужской голос произнес: «Как же он хорош! Но что за ерунда у него под рубахой? Не пойму».