А Мирина так и осталась стоять посередине горницы, выпитая до суха, что даже и слёзы перестали жечь глаза, такое равнодушие, а вместе с тем отвращение от всего, что услышала, накатило.
— Это ты не понимаешь, что значит жить в неволе, — бросила она уже в спину мачехе.
Световида остановилась, расправляя плечи, вытягивая шею, обернулась, и Мирина даже отшатнулась, испугавшись её вида.
— Ты всегда была гордячкой, и сейчас строишь из себя важную особу. Каждая баба знает, что мужикам нужна покладистость да ласка, и своё раздутое величие ты для другого дела прибереги. Мужчины не любят проигрывать. И он не проиграет, не из таких. Любым путём добьётся своего, сломает рано или поздно. Да и забыла ты видно, что участь наша такая в роду правящем — не только о себе должна думать. Меня тоже выдавали, не спрашивая о том, хочу ли за него, — сказала Световида на одном выдохе и замолкла.
Звенящая тишина тут же залила пустоту светлицы, заполная всё, проникая внутрь. Ещё миг смотрели в глаза друг другу, и Мирина наблюдала, как перетекают тени по осунувшемуся лицу женщины, а потом Световида отвернулась, толкнула створку и вышла.
Хотелось бить стены, сносить всё, кричать, бежать прочь ото всего этого безумия, но боль всё сильнее поглощала, утягивая на самое дно, выжимая все силы до капли. И не оставалось воли противостоять всему совершенно. Её всё ещё потряхивало от разговора. Взгляд затуманенный невольно упал вниз, зацепившись за ленту в косе, она, сжав зубы, зло дёрнула её, выплетая из волос, на пол бросила, растоптав яростно, и уже лежала та, запачканная вся грязью.
Глава 9
Огонь, за которым устроился на выстеленных по земле мехах валгановский вождь, гудел в ночной тишине, заливая всю глубину души своим живительным мягким биением, лился в самую сердцевину естества, исцеляя и наполняя до краёв. Хоть и холодной выдалась ночь, но валганы всё равно оставались под небом, не прятались в шатры, расселись возле костров, что развели вдоль покатого берега реки, едва ли не под стенами городища.
Здесь с южной стороны, место тихое. На всём протяжении берега виднелись всего лишь пять изб, две из которых и вовсе были заброшены. Ушли ли хозяева ближе к посаду, ища надёжность и защиту, или же умерли все, то неизвестно. Глубокая полноводная река Иржа широким поясом извивалась меж покатых берегов, тонула в густеющим ночном мареве у самого окоёма, будто земля там обрывалась в пропасть. Вихсар долго думал над тем, почему местные так прозвали реку, она ничего ему не напоминала, таких рек было много, оплетали землю, как вены под кожей. А потом как-то, ещё зимой, когда он совершал второй свой поход по землям воличей, его отряд шёл через лес, спускаясь к берегу этой речушки. Не ожидая того, из заснеженной стылой чащобы на дорогу вышел старец древний с длинной седой, будто инеем покрытой, густой бородой до самого пояса. Взгляд его глубокий говорил о высокой духовности, мудрости и жизненном опыте немалом. Лицо было изрезано морщинами, но плечи ещё казались крепкими. Одет был в шубу из волчьей шкуры, что скрывала до самых колен долговязый стан, стянутый туго широким поясом, на котором висели узелки да нож, на голове шапка, надвинутая на пронзительно-голубые глаза, такие молодые и твёрдые, как лёд. Старик направлялся как раз в ту же сторону, что и Вихсар с людьми, а потому оказался попутчиком. Он и рассказал, почему река имеет такое наречение.
Каждая черта в названии имеет определённое значение, — вещал мудрец. — Вот взять первую букву иже[1] [и], — старец начертал на снегу символ — две палочки подряд, — объединяет два берега, которые соединяются едва ли не у истока мостом, — прочертил он нить от вершины одной полосы до низа другой. Ръци [р] — сила, а что есть сила? Силой может быть и вода в русле, которая даёт, — он начертал следующий знак, — даёт Животъ [ж] — жизнь нам детям, славящим светило, детям богов — азъ [а], — вырезал он в снегу последнюю букву.
Вихсар понял тогда, что не простой путник попался ему.
Сложная твоя наука, старик. Сложная и глубокая, — ответил тогда вождь.
Мудрец лишь глаза прищурил, добро и снисходительно усмехаясь в усы, будто учитель — своему ученику, который усвоил урок, а принять не желает. Так они просидели возле костра зимнего долго, беседуя мирно, пока Вихсар не задремал, а как проснулся, не обнаружил старца в лагере своём. Этот лес и берега рек валган изъездил вдоль и поперёк, забредая туда, куда человеческая нога ещё и не ступала, зная каждую лощину да все озёра с их прозрачными водами, с чёрными глубинами, в которых, по поверьям воличан, живут духи. Возможно, он бы не верил в них, но порой стоило оказаться возле этих окрестностей гиблых, и накатывало помалу беспричинное беспокойство, сковывая неизвестностью, страхом перед тем невидимым, не явным глазу и несомненно опасным, вынуждая сердце биться чаще, разгоняя толчками кровь по венам. Вихсар старался объезжать те места стороной.
Ещё долго вождь вспоминал слова того старца и вспоминает, когда оказывается на берегах этой ничем не примечательной реки, но несущей, наверное, самую глубокую тайну. И каждая ложбина, каждый поворот, каждая прогалина в лесу и пустеющая гать несут в себе тайну, готовую вот-вот раскрыться, и каждый раз едва истина покажется, ответ ускользает. И вот так и Сугар стала для него, как эта река Иржа, сложная и глубокая, дающая силы ровно настолько, насколько способная и погубить. И он действительно тонул. Будто на груди висел камень, нещадно тянувший его на самое дно. Она вынудила его приехать сюда, и он жертвовал всем: свои временем, силой, жизнью, в конце концов. Он усмехнулся самому себе, глядя на ровную тихую гладь воды, будто зеркало отражавшую ночное звёздное небо. Так и Сугар отражала его, показывая ему же, какой он жестокий, безжалостный и беспощадный. И Вихсар зверел от этого. Ему не наревелось то, что видел, не нравилось своё отражение в её глазах. Правда, которую он в них видел, клинком врезалась в грудь, распарывая, оставляя жгучий след боли. Мудр урок лесного старика, что и за десять жизней не разгадаешь. И кто она, княжна из Ровицы, рождённая на берегу Иржи, спасение или погибель?
Вихсар, оторвав взор от глади, лёг на спину, вглядываясь сквозь занавес дыма в звёздное небо. Громко стрекотали сверчки, вливаясь в тихую речь воинов, а со стороны леса, что раскидывался чуть позади их временного становища, тянулось с мочажин лягушачье гудение.
Огонь, тлеющий рядом, был очень мягким, густым, как воск, перетекал от лица к плечу и бедру, вновь возвращаясь тягучей волной к шее, даже не жёг, ласкал теплом лицо, сушил губы и обволакивал приглушённым светом рядом воздвигнутый шатёр. Но взор Вихсара был устремлён ввысь, в глубокие холодные недра неба, и видел он только одно перед собой — голубые икрящиеся живительной силой глаза княжны, что была сейчас за двумя рядами стен, теперь так близко и далеко одновременно. Он не сомневался, что она выйдет к нему, едва светило покажет край из-за окоёма. Она слишком любит свою семью, слишком честная, доверчивая, сегодня он видел её именно такой, она открыла ту свою сторону души которую он так вожделел и так грубо раскрывал, словно завязавшийся бутон в нетерпеливых руках юнца, жаждущий увидеть сердце цветка, вдохнуть полной грудью его запах. Но под лепестками оказались шипы, и он каждый раз напарывался на них, пытаясь сдёрнуть очередной лепесток, и страшно злился, что не может никак добиться своего, получить то, что у него в руках, и насладиться сполна красотой, терпя вновь и вновь поражение. Он пытался наказывать цветок, давая ему мало солнца, мало воздуха, мало тепла, и цветок вял в его руках, становясь не таким колючим, и это давало ему временную победу — подержать его в руках, толику того, чего он желал, хоть и самого после воротило с души от этого. Но не мог ничего с собой поделать, он привык быть первым, привык получать то, чего хочет, без всяких колебаний. А она столько разных противоречивых чувств в нём порождала за один короткий взгляд, сколько он не испытывал за годы. Ему хотелось и сломать её за непокорность, упрямство, неприступность, и сей же миг приласкать, до дрожи, до ломоты в костях, до боли в груди. Она была в его руках горлинкой трепетной, хрупкой, так и хотелось её раздавить и отпустить одновременно. И это бешенное колебание доводило его до безумия. Довела. Уже.
Он пришёл сюда за ней, за своей пленницей, пришёл просить у её родичей отдать её в жёны. Он и в самом деле свихнулся — какую досаду испытал, когда увидел в её глазах страх и омерзение, обращённое к нему. Оно ударило в грудь, как молотом, перебивая дыхание.
Вихсар знал, что сделает с ней, когда привезёт её в лагерь, он думал об этом всю долгую дорогу сюда. Знал, как. Днями и ночами, пока он был в пути, изъедала ревность и бешенство от того, что она в чужих руках, а он вынужден ждать её тут. Он вообще никогда ничего не ждал долго, а тут день за днём как одна вечность, сменяющаяся другой, и это выматывало, изнуряло ещё больше, выжимало все соки, оставляя сухое колючее раздражение, нетерпение и гнев, воспаляя сознание, обращая его в жар, и горел валгал, как костёр. И эти долгие разговоры с княгиней, этой высокомерной стервой, которая смотрела на него удивлённо и в то же время насмешливо, когда объявил он о своём намерении сделать княжну Мирину своей женой. И видит великий Бог Неба, если бы не сковывающее обещание поддерживать мирные отношения, он бы преподнёс урок этой чванливой потаскухе, после которого раз и навсегда исчезла бы эта едкая ухмылка с её бледного, как крылья моли, хоть и красивого, лица.
Проклятые условности делающие из людей тряпками!
Он лежал, раскинувшись на шкурах, неподвижно, устремив взор ввысь, раз за разом вспоминая её взгляд. Стоило ему приблизиться, как синева её глаз сгустилась в узоре теней, падающих от крон яблонь, и ему показалось, будто несётся он сломя голову к самой бездне, надеясь перемахнуть через неё, но замирает у самого края. Внутри всё взорвалось от слепой ярости — она, Сугар, стала непосильной пропастью для него, для Вихсара хана Бивсар! Это маленькая пташка сумела сбить его с ног, вынуждая делать то, что осудили бы его братья и праотцы. Впервые в жизни он испытывает внутри себя такое противоречие, такой накал и смятение, только она смогла так высоко поднять его над землёй и опрокинуть в самую сердцевину огненного жерла.
Рука Вихсара скользнула на грудь, привычно пальцы нащупали железный оберег, сжали холодный, но мгновенно согревшийся в ладони. Он выдохнул. Если она не выйдет, он сядет в седло и ворвётся в детинец, заберёт то, что принадлежит ему. Только ему! И увезёт далеко, в ту глушь, где не было ещё человека, стащит на землю и возьмёт. Вихсар надсадно вздохнул, ощущая всем естеством, как погружается в неё, в её тёплое лоно, принимающее его целиком, прорываясь и вздымаясь ввысь, к самой вершине. И явственно слышал за множеством звуков у самого уха голос Мирины, срывающийся в стон, проникающий вглубь, заполняющий собой всего его. Вихсар вздрогнул, ощущая, как невольно закипает кровь, ударяет в пах. Ей придётся остаться с ним, иначе… Другого исхода просто не может быть! Ему нет никого прока убивать её братьев. Подумав об отпрысках князя Родонега, хан вспомнил, с какой жадностью и ревностью он наблюдал, как она касается юнца, своего брата, как успокаивает. А его, Вихсара, косит ярость от того, что её прикосновения и ласковые взгляды обращены не к нему, едва он сдержал себя, чтобы не вырвать её у него. Только его, Вихсара, должна княжна касаться и никого больше! Сожжёт тут всё к сучьей матери, если она не поедет с ним, вытащит её из детинца, а потом сожжёт его. Если она попытается сбежать, здесь не останется ничего, только груда пепла.
Легко и одновременно непросто было заставить её делать то, что он хотел, легко и одновременно непросто подчинял себе и вынуждал исполнять его желания. Теперь ему придётся кое-что изменить, теперь гораздо сложнее будет сдерживать себя и поступать иначе, как никогда раньше не поступал, не так, как он привык. Он уже идёт на уступки, притащившись сюда! Думал ли когда-либо, что все его условия сгорят синим пламенем? Плевать! Он позволит ей почувствовать себя рядом с ним богиней, позволит расправить крылья, как говорил княжич Явлича, и она получит это всё при одном условии — что станет его женой. Вихсар сжал кулаки, едва ли не простонав в голос.
Проклятье!
Запустил пальцы в волосы. От одной мысли, что она будет сопротивляться, что ничего у него не выйдет, вскипала кровь, ведь она уже ненавидит его, и он явственно это ощутил на своей шкуре ещё совсем недавно, там, в стенах этой темницы, в которую она так упрямо стремилась попасть. Она вправе принимать его за дикаря, за зверя, да он и был именно таким, всегда! Его знали таким все люди племени, умные уважали, глупые боялись. Женщины ползали перед ним на коленях в страхе, хоть и льстиво улыбались, пряча свои жалкие алчные душонки, раздвигали ноги перед ним без всяких колебаний, чтобы получить от него подарки, блудливые суки.
И однако же всё прошло славно. Вихсар усмехнулся, отрывая взор от неба, поворачивая лицо к костру, закрыл глаза. Огненные пятна запрыгали перед глазами, и вскоре все мышцы расслабились, уснул быстро. На свежем воздухе, под открытым небом сон всегда приходит быстро. И видел он широкие степи, усыпанные алыми маками на изумрудной траве, над бескрайними, уходящими в туманное марево просторами нависало грозовое небо, готовое вот-вот исторгнуть ливень. Алые соцветия разливались по холмам, будто кровь, перетекали волнами, будоражили, притягивали взгляд. Он не сразу понял, что оказался на кургане среди каменных истуканов. Будто зубья в пасти огромного волка, они, оскалившись, торчали из земли, вырастая перед ханом грозными глыбами. Он почуял давящий на грудь запах дыма и чего-то палёного, и в животе завязался тошнотворный узел, когда учуял, что это гарь плоти. Оказалось, чуть дальше от него, в нескольких саженях, вздымаеся оранжевыми всполохами погребальный костёр, столб чёрного дыма уходит в расползшееся свиным брюхом небо. Охватило смятение. Вихсар врос в землю, ощущая, как ветерок холодит кожу, треплет пряди волос, которые щекочут за воротом шею. Ещё мгновение он колебался — походить или нет? Кого он там увидит? Но что-то с невообразимой силой тянуло его сделать шаг, и он сделал, приближаясь к кострищу. Опаляющий жар сухо пахнул в лицо, застревая в горле. На костре лежал он, в этом Вихсар уверился — узнал себя не по облику, который мутился в глазах от накатывающего дыма, а каким-то внутренним чутьём. Огонь голодно оглаживал кожу, которая уже расползалась ошмётками на руках, шее, лице.
— Хан, — выдернул чей-то голос из небытия. — Вихсар.
Он открыл глаза, намереваясь проучить того, кто посмел нарушить хоть и скверный, но всё же сон, из которого выходил он явно тяжело. Рядом сидел на корточках Угдэй, залитый предутренним светом. Батыр хмурил тёмные брови, с беспокойством смотрел на вождя.
— Солнце скоро взойдёт, — предупредил воин, поднимаясь во весь свой могучий рост.
Вихсар, проследив за ним сонным ещё взглядом, откинулся обратно на шкуру, дыша ровно и глубоко, вбирая свежий, пропитанный росой и травами воздух. Остатки сна сходили всё же медленно, липли, подкидывая хоть и растворяющиеся в утре, но ещё яркие обрывки видения. Скверный сон. Не радовал вовсе. Но стоило подумать о княжне, как кровь побежала по венам быстрее, поднимая дух и бодрость. Сегодня она окажется в его руках. И он уже представлял, что будет делать с ней. Нет, не сегодня. Понял вдруг, что не будет слишком изматывать княжну. Сегодня он позволит ей отдохнуть, возможно, и завтра, слишком много потрясений, как бы не сотворила чего лишнего. Но потом… Вихсар вспыхнул вот так легко, мгновенно, от одной мысли, что будет потом. Он исследует каждый уголок её стройного, сочного тела, побывает там, где ещё не был до сих пор, теперь он жаждет обладать ею всей, оставить свой след везде, удовлетвориться тем, что она вся его. Вихсар резко выдохнул, сел, протянув руку к углям, почувствовал на ладони ещё не ослабший жар — остатки сна окончательно догорели.
Угдэй уже собирал припасы в стороне, в последнее время он не совсем доволен был решениями вождя, но молчал, стиснув зубы, ждал, что из всего этого выйдет. И верно мало хорошего, но Вихсар никогда не заходил в будущее так далеко. Жизнь воина, а согбенно жизнь вождя, и не такая уж длинная, чтобы тратить время на размышления о будущем. Главное — исполнить долг перед родом, успеть сделать что-то полезное для семьи, чтобы передать свою власть, жить достойно в глазах родичей и в своих, умереть с четью. И родить потомство, чтобы передать своё наследство. Вихсара вдруг заняла эта мысль. Он бы хотел, чтобы Сугар родила ему детей. Это желание стрелой пронизало его. Вихсар подхватил плащ, накинул на плечи. Завязал ворот — утро сегодня холодное, до кости пробирало. А внутри желание новое воспламенило костром, дразня и притягивая ещё больше. Отец будет против такого, да не только он, а все: братья, деды. Вихсар пришёл в оцепенение — впервые осмелился идти против устоев рода. Он ещё мог поспорить с отцом и сделать всё по-своему, но идти против канонов племени не решился бы ни один вождь, брать на свою голову проклятия. Рано или поздно, а точнее уже скоро, отец озаботится тем. И Вихсару придётся взять ещё одну жену, уже из своего клана.