Нет, я не пойду, я побегу!
Ибо, это Лоар — раз, а за стеной паразитология и — я прислушалась — трихинелла — два.
— Конечно, это ж Лоар! — выпалила прежде, чем подумать, и потом прикусила язык.
Не самое приятное признание для мужчины, зовущего на… свидание? Пожалуй, да, свидание. Однако, Гордеев рассмеялся.
— Рад, что вы так высоко цените его творчество, Максиму будет приятно узнать. До вечера, Варя, в шесть я за вами заеду.
Он отключился, а я мазнула взглядом по циферблату.
Два часа.
У меня осталось четыре часа?!
Всего четыре?!
С кровати я подорвалась.
Яркое-алое платье чуть выше колена с, так называемой, вырезом петлей. Зона декольте полностью закрыта, а вот спина обнажена почти до поясницы. Светлые волосы завиты и волнами спускаются до лопаток.
Серые глаза и ресницы подведены чуть-чуть, только чтоб казались больше, а вот помада яркая, в тон платью.
Черные туфли на тоненьком каблуке и черный клатч как довершение образа.
Все, сегодня я красотка!
Довольно улыбнулась зеркалу и повернулась к двери, в которых застыл Дэн с Сенечкой на руках.
Оба смотрели на меня одинаково мрачно-скептически.
Улыбаться при виде этих постных рож расхотелось, и я, закатив глаза, повторила в сотый раз:
— Меня не будет всего пару часов, переживете! — они переглянулись, скепсиса прибавилось на фейсах обоих, и я с нажимом повторила. — Переживете. Дэн, ты все равно дома сидишь, учишь вслух. Считай, я тебе нашла благородного слушателя. Будешь ему своих паразитов рассказывать. Сенеке интересно.
Енот фыркнул.
И я с угрозой повторила.
— Сенечки интересно. И тебе, Дэн, тоже. Ты в курсе, что разговоры с самим собой прямой путь к шизофрении? Нет? Ну вот, я вообще твой спаситель! Заметь, бесплатно, предоставляю слушателя, благодаря которому ты вроде уже не дурак и шизофреник.
Я протиснулась мимо них в коридор, подхватила плащ и помахала на прощание.
— Мальчики, ведите себя хорошо!
Гордеев из машины вышел сам, открыл зонт и галантно помог сесть.
— Рад, Варя, что вы согласились на мое предложение, даже, если это согласие только из-за Макса, — Ярослав улыбнулся.
А я промолчала.
Если признаться, что согласие в большей степени из-за паразитов, то Гордеев вряд ли оценит мою честность и обидится еще больше.
Машина тронулась, и в тишине ехать было неуютно, поэтому я спросила то, о чем при желании можно было разглагольствовать до самой выставки:
— Чем вы занимаетесь, Ярослав?
В принципе, закономерный вопрос, учитывая личного водителя и все остальное.
И да, говорил Гордеев до самой выставки, пытался объяснить.
Сначала отрепетировано сухо, официально, как повторял, наверное, сотню раз для журналистов, но после моего честного «А можно еще раз, только для тупых?», он осекся.
Мне любопытно, чем вы зарабатываете на вот это все, — я усмехнулась и обвела рукой салон автомобиля, — но из того, что вы сказали я ничего не поняла. Информатика — это не мое, от слова совсем. Мне в школе по ней пятерку нарисовали, только чтоб аттестат не портить.
Городее хмыкнул, затем неожиданно широко улыбнулся, повернулся ко мне и начал рассказывать, активно жестикулируя, приводя смешные аналогии.
Стало интересней и куда понятней.
Я даже уточняла некоторые моменты и хохотала сама.
И, пожалуй, чуточку сожалела, когда машина остановилась и водитель объявил, что мы приехали.
Макс Лоар.
С ним меня познакомили буквально с порога.
И не таким, я представляла себе фотографа, вообще фотографов в целом. В моем воображении они почему-то все невысокие и худые. Не, ну что? Хороший фотограф должен везде пролезть и удержаться! А если ты под центнер или два метра, это уже проблематично.
Как оказалось, не всегда.
Нет, если Гордеев был в меру накачан и спортивен, когда все трицепсы, бицепсы и кубики есть, но не выпирают, то Макс Лоар оказался фанатом спорта и бодибилдинга.
Где у нас лучше всего плечевой пояс прокачивают?
Еще он был метра под два, поэтому даже на каблуках я взирала на него снизу вверх.
— Ярик, ну наконец-то, рад тебя видеть! — расплылся в улыбке Лоар, плывя к нам.
Мужчины обнялись, похлопали друг друга по плечам, обменялись дежурными фразами.
Я скромно стояла рядом, ждала, когда заметят, и разглядывала Лоара.
Наголобритый, светло-голубые глаза, орлиный нос и тонкие губы. Из одежды красная клетчатая рубаха с белой майкой и потертые джинсы, прям как у моего соседа.
Нет, я его представлял определенно другим. Не знаю каким, но точно не таким.
Меня ж наконец заметили.
— Ярик, что за красавица с тобой сегодня? — темные брови Лоара взметнулись вверх.
— Это Варя, моя… хорошая знакомая, — замешкался, но все ж дал характеристику Гордеев.
И, пожалуй, она меня устроила.
Знакомая — это нейтрально-идеально.
— Очень приятно, наслышана о вашей зимней выставке в Вене, — я протянула руку для рукопожатия, но мне ее галантно поцеловали, а на словах о Вене еще и посмотрели с интересом. — Ваши эксперименты с ломографией[1] были поистине смелыми…
— Я влюблен, я очарован… — пропел Лоар, прощаясь через два часа на крыльце галереи и снова целую мою руку. — Ярик, береги свою красавицу, иначе уведу.
Макс шутливо погрозил ему пальцем.
Гордеев что-то мрачно буркнул в ответ, но я сама была в состоянии «влюблен и очарован», хоть совсем и не оганчарована[2], поэтому внимание не заострила.
— Варя, вы меня сегодня покорили познаниями, а ваш интерес к нашу скромному ремеслу! — Макс захлопал по карманам и вытащил белоснежный прямоугольник визитки. — Вот, возьмите. Если захотите снова прийти или подискутировать об искусстве. Для вас я всегда свободен.
Визитку я взяла, и мы снова распрощались, пообещав заглянуть еще раз до закрытия выставки через месяц.
Нет, сегодня определенно прекрасный вечер, несмотря даже на плохое настроение Гордеева. Понятно, конечно, обломала человеку свидание и общение тет-а-тет, но стыдно мне не было.
Мне было интересно.
До самого дома мы едва перебросывемся парой фраз, но из машины Гордеев все-таки выходит меня проводить лично.
От распирающей радости я не чувствую смущения и неловкости момента, что так свойственен минутам прощания.
Я просто целую Гордеева в колкую от за день выросшей щетины щеку и почти скачу к подъезду, чтобы замереть с открытой дверью и оглянувшись, широко улыбнуться.
— Спасибо за самый лучший вечер в моей жизни!
А дома меня ждет полумрак, подозрительно радостно прибежавший Сенечка и бодрый голос из кухни:
— … дальше самка комара впрыскивает слюну с плазмодием в кровь очередного укушенного и тем самым заражает его малярией…
Я обреченно прислоняюсь к двери и тихонько подвываю в такт бодрому голосу.
Ненавижу паразитологию!
[1] Ломография — жанр фотографии, который ставит своей целью запечатлеть на снимках жизнь во всех её проявлениях такой, какая она есть. Ломография не берёт во внимание такие понятия качества как резкость, цветопередача, плотность. Девиз ломографов всех стран — LoMo — 'love and motion' — любовь и движение.
[2] Герои используют первые две строчки стихотворения А.С. Пушкина «Я влюблен, я очарован, Я совсем оганчарован…»
7 июня
Сегодня официально было покончено с повторением паразитологии.
Я вздохнула с облегчением, перекрестилась будучи атеисткой и на радостях решила приготовить мясо в горшочках. Оные я случайно обнаружила вчера, во время генеральной уборки.
Да, мы вчера с Сенечкой генералили, а Дэн страдал, что мы ему мешаем и вообще у него все лежит на своих местах.
В момент последнего высокомерного заявления Сенечка очень вовремя извлек из обувной тумбы, где хвостатый паршивец под шумок решил оборудовать себе еще один домик, кружку с засохшей булкой.
Я, иронично выгнув бровь, уставилась на Дэна.
— Гений господствует над хаосом, — не дрогнув, столь же высокомерно отрезал он и скрылся в своей комнате.
Доучивать паразитологию, чтобы сегодня за завтраком гордо объявить, что мухи, вши и блохи успешно пройдены, закреплены в памяти и готовы для сдачи.
Я уже ставила горшочки в духовку, когда зазвонили в домофон. От неожиданности чуть не выпустила из рук один и чертыхнулась.
Не, пускай Дэн идет.
У меня тут мясо и енот, который уже тянет лапы к крышечке и…
— Сенека, имей совесть! — я возмутилась, выдернула из-под самого черного носа последний горшочек и торопливо засунула его к остальным в духовку. — Я пять минут назад тебе целую варенную курицу дала!
Енот, сидя на задних лапах и поджимая передние, скромно потупился.
— Что, все съел?!
Я ахнула и перевела ошарашенный взгляд на его миску с водой.
Пустую.
— Ты пустишь меня по миру, проглот хвостатый!
Сенечка фыркнула, а в кухню заглянул Дэн, поправил очки и непривычно растерянно проговорил:
— Варь, к тебе там пришли.
Будь на дворе тридцать седьмой год, решила б, что чекисты, а так только передала Сенечку Дэну на ручку, как эстафету, и пошла узнавать кто по мою душу явился.
Честное слово, лучше б чекисты!
Но жизнь — увы и ах! — ко мне немилосердна…
В дверях светился от радости Вениамин собственной персоны.
При параде.
С букетом розовых роз.
Весь мой богатый словарный запас при взгляде на эту картину испарился как-то враз и оставил гулкую пустоту в моей голове с нервным смехом и некстати выползшими из глубин памяти воспоминаниями.
Вениамин, решив на второй недели учебы и знакомства, что я его судьба, принялся за активную деятельность по обретению судьбы и достижению цели, то есть меня.
Девиз: «Вижу цель — не вижу препятствий» был его руководством к действию. В прямом смысле. Препятствия он не видел никаких и никогда.
Контрольная по старославянскому, когда все активно переводят и выискивают глаголы? Пфф, фигня! Ради пятиминутного выступления двух музыкантов из ближайшего перехода — приглашения на свидание должно ведь быть эффектным? — все отвлекутся, проникнутся, умилятся, а главное Варечка согласится.
Варечка была согласна только зафитилить в него туфлей с пятнадцатисантиметровым стальным каблуком, ибо в деканат вызвали обоих и сделанную, если не идеально, то почти, МОЮ контрольную аннулировали тоже.
Или был еще выдающийся случай.
Канун 8 марта. Тюльпаны, открытки, страдальцы-мужчины и небольшой концерт внутри нашего дорогого исторического факультета.
Быстро сооруженная сцена в одной из больших аудиторий и занавес-штора к ней. Все в приподнятом настроении (сокращенный день и впереди праздник!) ждут, смеются, мужская часть коллектива нервно-взволнованно готовится.
Первым с торжественно-открывающей речью выступает наш декан. Шторы-занавесы отъезжают, мы лицезрим вышедшего родного декана и красивую надпись на розовом фоне с сердечками за его спиной на всю стену… «Варенька, я тебя люблю!!!»
Можно не говорить, что остальные как-то не очень были рады широкому жесту пылкого влюбленного? Да и на меня, пытавшуюся слиться со стеной и вообще не Варенька я, тоже окидывали взглядами далекими от радушных.
И раз зашла речь о подвигах Вени, то опишу и самого Веню.
Скажу сразу, на всем нашем курсе истфака он был известен как грустный Карлсон. Кто такой добрый, спросите вы, и креативный? Эта страница истории всегда останется покрыта мраком, отвечу вам я и ни за что не признаюсь, что первой в порыве ярости Карлсоном его назвала я.
Ну а грустный добавил кто-то из народа, ибо грустным Венечки ходить до скончания века или смены своей судьбы, потому что я точно не она.
Так вот Карлсон — по мнению всех — довольно меткая характеристика, ибо Веня у нас метр с кепкой, на голове у него рыжевато-морковная шевелюра и он «в меру упитанный мужчина».
Со мной он обычно разговаривает, не поднимая глаз выше моей груди, заикается и краснеет, заливаясь пятнами.
И последнее, почти год назад, когда я начала встречаться с Вадиком, Веня отчаянно заявил, что он подождет пока я одумаюсь и уйду к нему, потому что именно он, а не Вадик, любовь всей моей жизни.
Я тогда только насмешливо покивала, убеждать и спорить было бесполезно, а сейчас вспомнила и едва не расхохоталась.
Истерично.
Чертов дневник!
Молодец, Варвара Алексеевна, захотела встретить любовь всей своей жизни?! Так получи и расписаться не забудь.
«Любовь всей твоей жизни» каким-то образом нашла тебя сама, объявилась на пороге и теперь мнется в парадном оранжевом пиджаке, рубашке в цветочек и с милой фиолетовой бабочкой.
И я поняла почему даже вечно мрачно-невозмутимый Дэн проникся и изумился. Когда такое чудо объявляется на твоем пороге, остаться равнодушным нельзя.
Да.
— Вассерман, ты что здесь делаешь? — не скрывая изумления и без особой радости, скорее мрачно в духе Дэна, поинтересовалась я.
— Варя, я все знаю! — патетично, будто только и ждал моего вопроса, воскликнул Веня и рухнул на колени.
Вздрогнули и я, и пол.
Пол от тяжести, а я…
Не, ну ни за что не поверю, что только у меня есть пара косяков, кои промелькнули сразу после этой фразы.
Все после «я все знаю» вздрагивают, вспоминают, что именно какая-то сволочь может знать и откуда, а потом быстренько прикидывают, где лучше прикопать труп этого слишком знающего.
Так что повод вздрогнуть был и у меня.
Спрашивать, что ж ты, солнце рыжее, знаешь, я не стала. Сложив руки на груди, стояла и ждала продолжение речи артиста погорелого театра.
Из кухни на шум с бананом в руке выглянул Дэн, на штанине у него повис Сенечка. Енот, имея на редкость целеустремленный вид, пытался вскарабкаться повыше, жадно тянул лапы к банану и тихо возмущенно фыркал-сопел.
— Что, Канатчикова дача начала давать гастроли? — с интересом глядя на павшего ниц Вениамина, хмыкнул Дэн.
Я закусила губу, чтобы не рассмеяться.
Веня же поднял голову, с ужасом уставился на Дэна и трагически провыл, вопрошая:
— Кто, Варечка? Кто это? — пошел на понижение до страшного шепота и… — На кого ты меня променяла в этот раз?!
Дэн поперхнулся.
Сенека замер, забыв на миг о банане, что уже был пару раз надкушен.
— Я знаю, что тебя бросил тот гадкий человек, которого ты предпочла мне тогда, — продолжил трагедию в духе Шекспира Вениамин Вассерман, по которому, судя по скрытым талантам, должны рыдать все театры начиная с Большого. — Но теперь обжегшись и зная, что я всегда и все для тебя, ты снова выбираешь не меня! Почему, почему, Варя?! Ведь я люблю тебя! Боже, только ты знаешь, как сильно я ее люблю!
Веня закатил глаза к потолку.
Зря, бога там точно нет.
И почему только боже?! Весь родной истфак тоже в курсе, и Ромка с Милкой, а теперь еще и Дэн с Сенечкой знают.
На последних я и покосилась, помахав за спиной рукой, мол, валите отсюда.
Конечно, они меня сразу послушали.
Да-а-а, в моих мечтах.
В жизни эти двое меня нагло проигнорировали и продолжили с любопытством наблюдать за страдальческим монологом влюбленного. К тому же Сенечка, что таки добрался до банана и ручек, с Дэном от этого самого банана откусывали попеременно.
И глядя на все это хотелось то ли заорать, то ли захохотать.
Кажется, на Канатчикову дачу поеду первой я.
— Варенька, я говорил с мамой, — Веня, не вставая с колен и выставив перед собой букет, пополз в мою сторону, — она согласна, что ты переедешь к нам. Она приняла мой выбор!
Ну как так-то, Соломония Яковлевна?! Наша с вами хоть и единственная, но незабываемая встреча у дверей института успокоила меня, что вы будете стоят до последнего, умрете, но золотце свое в мои алчные руки не отдадите!
Я ведь поверила, а вы…
Нельзя так жестоко подставлять людей!
— …мама поняла, что я сильно тебя люблю, когда я две недели отказывался кушать ее тейглах[1]! — Веня признался с гордостью.
Дэн скептически хмыкнул… почему-то над самым ухом, щекоча кожу, и едва слышно поинтересовался: