— Ну… ну, козел же! — пожаловался он возникшей рядом с ним девушке в траурных одеждах и с печальным лицом. Девушка грустно, но с пониманием улыбнулась, протягивая ему руку. — Говорил же придурку, брось косу, не размахивай, как дурак, убьешь кого-нибудь! — ворчал дух, машинально взяв узкую ладошку и погружаясь под землю, отчего его ворчание глохло и делалось невнятным. — Не-ет же, не послушал! Я с ней на этого похож, говорит, на этого, как его… — призрачное ворчание окончательно затерялось под толщей сырой симскарской земли.
Эйнар прыгнул с места, хватая козла на манер борца и сваливая с ног. Оказавшись на земле, он первым делом заехал ему в висок оголовьем меча, попытался вскочить, но почувствовал лишний вес на своих плечах, которым оказался запрыгнувший берсерк. Эйнару не составило бы труда от него избавиться, но он почувствовал, как вес увеличился. Затем увеличился еще больше. И еще. Когда на Эйнара взгромоздился пятый или шестой по счету берсерк, даже его крепости и сил не хватило, и полубог оказался погребен под кучей вопящих и дергающихся тел. И куча эта продолжала расти. Наблюдатели с одной стороны, то есть из Отмели, взволнованно затаили дыхание. Или отщипнули еще один жухлый стебелек. Или с глупым видом причмокнули сквозь похмельный полусон. Наблюдатели с другой стороны, с взгорка в поле, высокомерно фыркнули. Или тоже затаили дыхание, предчувствуя недоброе. Нейтральная сторона взглянула на часы, постучала пальцем по циферблату, как будто отсутствующие на нем стрелки опаздывали.
И вот, когда раскачивающаяся, ненадежная гора берсерков достигла той высоты, что на нее не смогли запрыгнуть лишь пара суетящихся вокруг хряков, которым просто не хватало роста, чтобы забраться наверх, она вздрогнула, подскочила и грузно осела. Берсерки на самой верхотуре не удержались, с криками посыпались вниз, хватаясь за приятелей и увлекая их за собой. Похудевшая гора снова вздрогнула, сильно закачалась, сверху посыпалось еще больше берсерков, приземляющихся на не успевших отползти приятелей, а потом взорвалась изнутри с диким ревом, разметав оставшихся хряков по округе. Эйнар поднялся, разгибая плечи, злющий, без шлема, весь мятый, всклокоченный. Он от души пнул отползающего на карачках хряка под зад, отчего тот полетел в сторону Моря и со всплеском камнем погрузился в свинцовые воды вдали от берега, схватил другого берсерка за шкирку, придавил ногой третьего, а потом поднял его за ремни, сшиб обоих друг с другом так, что захрустело. Одним запустил в кучку хряков, поднимающихся на ноги, другого приложил со злости об землю так, что он благоразумно замер в образовавшейся ямке с очертаниями его особы, глядя перепуганными поросячьими глазками в серое небо. Что в какой-то мере роднило его с козлом, который совсем недавно являл собой весьма и весьма демонический образ, а теперь выглядел не опаснее растянутой у камина шкуры. Почти таким же тонким и с такими же по-дурацки выпученными глазами.
Эйнар коротко повертелся из стороны в сторону в поисках своего меча, нашел его, хотел подобрать, но вместо этого только зарычал от боли, стискивая зубы, — в левую голень с остервенением и жадностью впился пес-берсерк. Тот самый, который якобы с позором сбежал с поля боя и заставил позабыть о нем, коварно дождался неожиданного момента и напал сзади — со стороны, которую берсерки крайне быстро сочли обеспечивающей хотя бы минимальные шансы на успех. Эйнар энергично затряс ногой, размахнулся ей, сбрасывая пса, который прокатился по земле, перекувырнулся и встал на четвереньки, тут же бросаясь в атаку снова. Эйнар счел, что успеет подобрать меч, нагнулся за ним и даже почти подхватил, но на большее ему не хватило времени. Он инстинктивно закрылся локтем — пес с голодным рычанием вгрызся в предплечье, повис на руке. Эйнар энергично потряс рукой, берсерк нелепо поболтался в воздухе, еще сильнее сжимая челюсти. Сын Войны вцепился свободной рукой в верхнюю челюсть пса, кое-как приоткрыл ему пасть, щуря глаза от едкого пота и проступивших слез боли, скрипя зубами, и, держа берсерка за морду, приложил его о землю. Но и это не охладило пыл нападавшего. Берсерк подскочил, как мяч, бросился на Эйнара, но нарвался на крепкий пинок. Пес взвизгнул и, забыв обо всем (видимо, желание искупить вину перед коллективом было слишком высоко), снова и весьма удачно впился Сыну Войны в левую голень. Только не учел того, что Эйнар все-таки успел подобрать свой меч. И заметил его уже только в руке, высоко занесенной над всклокоченной головой с перекошенным от бешенства лицом и горящими огненной яростью глазами. Эйнар не ударил. Сперва потому, что растерялся от наглого упрямства и упорства пса, а потом… Потом берсерк состроил щенячьи глазки, вежливо и осторожно ослабил хватку, расплываясь в извиняющейся улыбке во всю собачью морду, протер локтем носок сапога Эйнара и отполз назад, заискивающе виляя облезлым хвостом. Наверно, он ушел бы безнаказанно, применив запретные чары любого, пусть и антропоморфного, искренне раскаивающегося животного, но на его беду в глазу Эйнара защипало от пота, бесцеремонно развеявшего подлое заклятье. Сын Войны бешено зарычал, пес подпрыгнул, меняя в воздухе направление, и припустил на всех четырех… правда, на месте. Эйнар успел схватить его за хвост, в голове пронеслась масса вариантов страшной кары, но решение пришло само по себе. Сын Войны махнул мечом и отсек хвост у самой песьей задницы. Берсерк, набрав приличный инерционный заряд, припустил со скоростью, равной выпущенной из баллисты воющей, скулящей стреле.
Эйнар швырнул обрубок хвоста не глядя через плечо, осмотрелся по сторонам, тяжело дыша ртом, сплевывая вязкую слюну. Часть врагов лежала на земле вокруг него. Многие, наслушавшись песен об Эйнаре Сыне Войны, сильно бы удивились, узнав, что лежали берсерки, большей частью болезненно постанывая, похрюкивая, повизгивая или вспоминая маму, которая много чего и впустую говорила когда-то о выборе профессии и пути в жизни. Кто-то еще полз, очень осторожно, украдкой, притворяясь мертвым каждый раз, когда Эйнар мимолетно смотрел в его сторону или так хотя бы казалось. Кто-то бежал. И бежал уже очень далеко. В основном, отталкивая приятелей, пытавшихся вырваться. На ногах из некогда грозной и страшной банды хряк-берсерков осталась лишь горстка хряков и конь, который, получив в самом начале битвы, так и не смог подгадать для себя момент, чтобы отомстить при помощи своего внушительного бродэкса. Однако оставшаяся компания сбилась в плотную кучу, прячась за широкими плечами коня, и нападать не спешила.
Эйнар фыркнул, сдувая с усов капли пота, утер лоб предплечьем. Шагнул в сторону. Компания вздрогнула и предусмотрительно попятилась. Сын Войны вскинул меч, раскрутил его в руке, перебросил в левую, едва поморщившись от боли в покусанном предплечье. Берсерки насторожились, закрываясь оружием и конем. Эйнар, не сводя с них суровых глаз, наступил на тело пса-берсерка, взялся за рукоять торчащего из его груди Близнеца. И тут конь вдруг как-то неестественно дернулся, словно споткнулся, истошно завопил вовсе не по-конски, а скорее так, будто его прижгли в самом дорогом месте, и, занеся бродэкс над головой, понесся на Эйнара.
Но топор, готовый раскроить череп героя надвое, вдруг застыл, издав металлический звон, схваченный за топорище скрещенными клинками Близнецов, почти у самого лица Эйнара. Конь с дрожью в руках попытался пересилить его, давил на топор, строя страшные, безумные рожи и пуча глаза, которые чуть ли не выскакивали из орбит. Эйнар сдержал напор, а когда конь меньше всего ожидал, ударил коленом в живот, с силой оттолкнул бродэкс мечами. Конь отшатнулся, потряс вытянутой мордой и, снова завопив во всю глотку, отчаянно бросился на героя, размахивая топором. Эйнар глухо прорычал, не двигаясь с места. Небрежно и несколько раздраженно отбил удар бродэксом и, пока конь замахивался снова, присел на колено, резким и быстрым движением Близнецов друг к другу чиркнул берсерка по поясу. Конь потрясенно замер, недоверчиво посмотрел вниз, чудовищно смутился, уронил ужасающих размеров топор, прикрылся одной ладонью и бочком засеменил прочь, путаясь в упавших штанах.
Эйнар тяжело поднялся с колена, морщась от боли в покусанной голени и нехорошо поглядывая исподлобья на оставшихся берсерков. Близнецы в его руках жадно поблескивали в сером симскарском свете. Близнецы в его руках медленно, выразительно и очень голодно звякнули, соприкоснувшись лезвиями. Близнецы в его руках синхронно, ловко и завораживающе закрутились мельницей, каждый в противоположенную брату сторону. Берсерки тяжело сглотнули, ощутимо задрожали, прижимаясь друг к дружке. Топоры и мечи в их руках неизящно и постыдно затряслись так, что Магни Маслобойка на их фоне по-прежнему заслуживал прозвище «Каменная Рука».
Эйнар Сын Войны вопреки многочисленным песням был самым миролюбивым героем Симскары. Как любой симскарский герой, он, конечно, любил драку, но именно драку. Любил почесать кулаками, разогнать десяток зарвавшихся негодяев и при случае спасти несчастного путника и его кошелек. Любил побороться с троллем, но никогда даже в мыслях не допускал его убийство — в конце концов, тролли вымирающий вид и единственные, кто действительно заботится о состоянии мостов на Симскаре. Даже в отношении прислужников зла он был милосерден. По-своему, но милосерден. За меч Эйнар хватался редко, только когда у него было очень плохое настроение, а бездумные слуги темного властелина вели себя очень плохо. Но даже в этом случае он убивал мало, что делало его в глазах слушателей песен неправильным героем. Ведь каждый уважающий себя герой обязан разить злодеев наповал и в товарных количествах, чтобы из трупов гнусных приспешников тьмы можно сложить башню до самых корней Древа Хаттфъяля. Эйнар, может, и хотел бы проявить себя беспощадным варваром, бороздящим залитое морем черной крови поле битвы на плоту из поверженных врагов, вот только у него никогда бы этого не получилось. Во-первых, он плохо рассчитывал силу и не подготовленные прислужники разлетались слишком далеко, а для повторного дубля собираться не спешили. А во-вторых, обычно спустя минуту поле битвы становилось до обидного пустым. В особенности если оба Близнеца покидали ножны. Ведь каждый на Симскаре слышал песнь «Танец Близнецов», сочиненную когда-то каким-то скальдом, благоразумно пожелавшим остаться безымянным. Пожалуй, именно из-за этой песни Сын Войны и возненавидел скальдов чистой и незамутненной ненавистью. Поскольку с тех самых пор, как эта песня прозвучала впервые, ему пришлось в корне пересмотреть свои предпочтения во владении оружием, если действительно хотелось подраться и убить парочку приспешников зла.
***
Биркир Свартсъяль с высокомерным злодейским равнодушием посмотрел, как остатки его некогда грозной банды берсерков с дикими воплями в панике швырнули оружие и бросились во все доступные им стороны, следуя тактическому гению отступления зайцев. Он сморщил аристократическое злодейское лицо, когда его чуткого слуха, привыкшего только к заискиваниям, лести, мольбам о милосердии и снисхождении, коснулись вопли ликования, донесшиеся с окраины Рыбачьей Отмели. Он пренебрежительно, со злодейской надменностью фыркнул, разглядывая оставшегося в поле героя, ходящего кругами, красуясь поднятыми в серое небо мечами. Он величественно, по-злодейски пугающе повернул голову к своему самому верному слуге. В злодейских глазах вспыхнул беспощадный приказ.
Скарв замотал башкой до того энергично, что огромный рогатый шлем не успевал за поворотами шеи. Свартсъяль грозно нахмурил брови, демонстративно занес кулак, но не ударил, а лишь крепко сжал его. Ездовой кабан Скарва, который со вчерашнего дня сильно поменялся в характере и проявлял несвойственную ему ранее покладистость и спокойствие, пронзительно взвизгнул, подпрыгнул, взбрыкнув копытцами, и помчался со взгорка вниз. Скарв, намертво вцепившись одной рукой в поводья, а другой держа шлем за рог, затрясся в седле, как привязанный к дощечке шарик, стуком которого дети очень любят раздражать взрослых. Кабан под ним самозабвенно галопировал, несся на Эйнара. Если бы со вчерашнего дня его не начали терзать провалы в памяти, эта ситуация показалась бы очень знакомой. Однако для него она была в новинку. В новинку оказался и ее итог.
От силы нехитрого, даже несколько ленивого полубожественного удара между ушей хряк сделал полусальто. Он бы наверняка сделал и полное сальто, но был вовремя остановлен землей, зарывшись в нее по самые глазки. Впрочем, этого вполне хватило, чтобы Скарв Черноногий вылетел из седла и отправился в очередное путешествие, но на сей раз не вверх, а вперед, в направлении ветхого сарая на окраине Рыбачьей Отмели.
Вождь берсерков на память после вчерашнего не жаловался, поэтому воспринял случившееся совершенно буднично, даже в некотором роде с облегчением. В конце концов, он избежал и гнева хозяина, и кулаков беспощадного героя. Но Скарв не был доволен. Он летел, прокалывая рогами шлема симскарский воздух, и думал лишь о том, что страховка союза злодеев, в который его когда-то вынудили вступить и регулярно делать членские взносы, подобную ситуацию даже не рассматривает как «травму на лихопроизводстве». И от этого ему становилось обидно за впустую потраченные деньги. Хорошо, что Скарв был все-таки опытным злодеем и никогда не снимал свой шлем. Уж в чем, а в нарушении техники безопасности упрекнуть его было нельзя.
А потом он воткнулся рогами шлема в рассохшееся бревно сруба ветхого сарая на окраине Рыбачьей Отмели.
Толпа перепуганных наблюдателей прыснула в разные стороны, а Скарв Черноногий, повисев секунду в обход всех законов земного притяжения, издал тоскливое «хрю» и шлепнулся на сырую землю. Полежав немного без движения, он все-таки пришел к выводу, что у мертвых обычно не раскалывается башка и не воет от боли отшибленная еще вчера челюсть. Поэтому Скарв приподнялся на четвереньках, потом встал на колени и, не поднимая головы, тщательно ощупал себя, проверяя на целостность. Осмотр показал, что все осталось на месте. Оно и не удивительно — вот, что значит «техника безопасности»! Скарв лично знал некоторых коллег по опасному промыслу, которые пренебрегали шлемом и сверкали пустой (во всех смыслах) башкой, плевали на неписаные правила. Ну и где же эти злодеи? Именно там, в архиве героического эпоса, на полке между поверженными драконами и спасенными княжнами. А он, Скарв Черноногий, до сих пор жив!
Скарв издал нервные прерывистые похрюкивания, заменившие ему смех, думая о том, что будет жить еще очень долго и переживет не одну стычку с бессовестными героями, пока… И тут-то он сообразил, что его верный шлем остался в бревне сруба.
Тут-то он услышал конский храп и поднял голову.
И увидел черный конский хвост, гнедые окрестности, оканчивающиеся мощными стройными ногами, и повернутую на него лошадиную морду. Лошади не умеют ухмыляться, Скарв знал это точно, но именно эта — умела и ухмылялась. Крайне гнусно. Настолько гнусно, что еще немного и переплюнула бы самих богов гнусных ухмылок.
Скарв застыл, боясь сделать резкое движение. Неуклюже улыбнулся — насколько позволила погнувшаяся проволока, фиксировавшая челюсть.
Есть звук или слово, которое категорически нельзя издавать в чьем-то присутствии, дабы не вызвать у слушающего приступ бешенства. Для каждого живого существа они не только уникальные, у каждого живого существа есть целый список таких звуков и слов, длина которого разнится от случая к случаю. У Раска тоже имелся список таких слов и звуков.
— Хршая лшадк’а… — невнятно пробормотал неосведомленный об этом Скарв.
Конь гнусно ощерился, взбрыкнул, и последнее, что увидел Скарв Черноногий, некогда могучий вождь некогда свирепой банды хряк-берсерков, известных отсюда до Винденборга, перед тем как инстинктивно зажмурился, — два подкованных копыта.
— Ха! Не попала, тупая скотина! — злорадно расхохотался Скарв, энергично подскакивая на ноги.
Точнее — его оставшийся на месте дух. Скарв, почуяв неладное, недоверчиво посмотрел на лягнувшего его коня, который, пренебрежительно махнув хвостом и гордо задрав голову, потерял к нему всяческий интерес. Медленно повернулся. Вздрогнул.