— Я не знаю никакого Хлодвира, — наконец, раздраженно признался он.
— Как же? — удивился Гизур. — Хлодвир был скальдом при дворе ярла Храфна, который десять лет грабил весь Бларстронд. Тебя призвали старейшины Фоклунда, чтобы ты одолел обнаглевшего морского разбойника. Ты разбил дружину Храфна, а самого его отправил домой на плоте из обломков его же драккара. Который ты разломал голыми руками! — восхищенно добавил скальд. — Мой отец так вдохновился твоей храбростью и яростью в бою и великодушием после битвы, что сочинил о тебе целых три песни! А потом по решению Большого тинга Бларстронда тебя назвали ярлом Фьярхора.
— Ну да, — недовольно проворчал Эйнар, — а через неделю поперли оттуда…
Гизур как будто не услышал.
— А это правда, — осторожно спросил он, — что, восхитившись твоими Семью Подвигами, Отец Война назвал тебя таном Медового Зала?
— Ну назвал, — неохотно признался Эйнар.
— И что признал в тебе свою кровь и назвал тебя Сыном Войны, сделав равным всем своим Детям? — чуть наглее поинтересовался скальд.
— Ну признал, — полубог подозрительно сощурил глаза.
— Значит, — еще наглее заговорил мальчишка, — Фрайдхейлид открыты для тебя?
— Ну открыты.
— И ты в любой момент можешь отправиться на Хаттфьяль и вернуться обратно?
— Ну могу.
— А почему…
Эйнар сверкнул глазами, и мальчишка испуганно вздрогнул.
— Потому что предпочитаю любить родичей на расстоянии, — обрезал Сын Войны. — К примеру, со дна Дьюфтгата.
Смерть печально улыбнулась, сокрушенно качая головой. Гизур захлопнул потрясенно раскрытый рот. За столом воцарилась тишина, нарушаемая приглушенным чавканьем Эйнара и громким, довольным мурчанием проснувшегося кота, который наблюдал за людьми и персонификацией древней могучей силы хитро приоткрытым желтым глазом. Кошки не боятся Смерти. До восьми раз.
Тишина продолжалась недолго.
— А правда, — бесстрашно начал Гизур, — что Отец Война назначил тебя во главе дружины пятидесяти эйнхериев и повелел в час Рокктонлейкар выступить по правую руку от него?
Эйнар оторвал голову от блюда, поспешно проглотив кусок сочной баранины.
— Это что? — невнятно проворчал он, закинув в рот следующий. — Одна из песенок твоего папы?
— Нет, — смутился Гизур. — Эту песнь сложил Сигфус Длинный Язык.
— Ну уж такой-то певун, — пренебрежительно фыркнул Сын Войны, — точно правду миру поведал.
— Но я слышал, — горячо возразил скальд, — что именно со своей дружиной отборных героев Медового Зала ты спустился в Диммхейм и угнал драккар Неглур у самой царицы Бейн! Неужели это неправда?
Эйнар подавился куском, закашлял. Смерть выждала ровно столько, сколько требуется, чтобы создать драматично напряженный момент, и великодушно хлопнула его по спине с силой, которую никак нельзя ожидать от тоненькой, маленькой девушки. Эйнар обтер бороду, неприязненно посмотрел на скальда, потом напряженно и пристально огляделся по сторонам. С особым вниманием и подозрительностью он заглянул под стол.
— Чего это сразу угнал-то? — вполголоса проговорил он. — Просто одолжил. Ей он все равно ни к чему. Стоял, гнил в водах Айн-Салин…
— И на том драккаре с дружиной верных эйнхериев ты завоевал титул конунга эттов, да? — уверенно продолжал допрос Гизур. — Ты прошел по всему Айнмарку до самих стен Виркидхара без единого поражения, а там под стенами встретил княгиню Сольвейг — проклятую Аустой полюбить лишь того, кто одолеет ее в честном поединке, и обреченную Баратаном побеждать всех мужей, что осмелятся ее вызвать. Но именно ты победил ее! Как тебе это удалось?
— Возраст, — кашлянул Эйнар, — знаешь ли, парень, сильнее всяких проклятий…
— Эх, как бы мне хотелось увидеть все своими глазами! — мечтательно закатил глаза Гизур и тренькнул струнами сжимаемых у груди кантеле.
— Да, — мечтательно протянул Эйнар и злодейски ухмыльнулся в бороду. — Мне бы тоже хотелось, чтобы вы все своими глазами видели. Может, не стали бы сочинять песенки.
— Что значит «не стали бы»? — возмутился скальд. — Стали бы, господин! Я бы стал! И постарался, чтобы мои песни звучали еще лучше, чем они уже звучат! Чтобы твое имя не забыли даже спустя сто поколений! Ну и мое, конечно, — добавил он смущенно.
— Ага, — усмехнулся Сын Войны, — значит, ты скромник, как погляжу, да? Преданный слуга Музыки и ее Сыночка — Отца Стихов? Тренькаешь и горланишь, значит, только ради Музыки и Искусства?
— Каждый скальд хочет, чтобы его помнили наравне с героем, которого он воспел, — честно признался Гизур. — А еще каждый скальд хочет есть и пить. Если его песня может не только принести радость людям, славу героям, но и хлеб самому скальду, разве это не правильно? Разве это плохо?
— Нет, мальчик, — сказала Смерть, печально улыбаясь. — Как бы кто ни кривился, — она скосила глаза на Эйнара, — но скальд и герой составляют идеальный дуэт. Кем бы он, герой, был и кто бы о нем помнил, если бы о нем не пел скальд? А кому нужен скальд, если нет того, кого должно прославить? Главное, чтобы герои совершали достойные подвиги, а скальды пели красиво, чтобы хотелось слушать одних и помнить других.
— Поверь, госпожа, — засиял воодушевленный Гизур, — я умею петь, и это не пустое хвастовство. Хотите, я спою для вас, прямо сейчас? И тогда вы сами во всем убедитесь!
Эйнар горько рассмеялся.
— Ты гнался за мной через пол-Симскары только для того, чтобы спеть песню?
Гизур уставился на него с видом, как будто это нечто само собой разумеющееся и совершенно нормальное. Эйнар устало потер пальцами наморщенный лоб.
— А меня еще называют полудурком… — пробормотал он со всей безнадежностью.
Смерть отставила опустевшую кружку, с сочувствием посмотрела на сникшего Гизура.
— Что ж, — сказала она, — если ты проделал такой долгий путь, чтобы порадовать кого-то своим пением и музыкой, — не расстраивайся из-за того, что порадуются другие, а не тот, на кого ты надеялся. Зачем лишать радости других из-за угрюмости всего одного? Пой, мальчик, играй! Пусть мое присутствие не омрачает эти стены и не мешает веселью.
Эйнар скептически огляделся в поисках «других», но обнаружил лишь кота.
— О, госпожа! — просиял Гизур, подскакивая, будто на пружинах. — Твое присутствие не может никого омрачить. Ведь ты всегда рядом, о тебе нельзя никогда забывать, но тебя не стоит бояться. Ты не злая и не беспощадная, ты всего лишь беспристрастная и справедливая. Ты забираешь людей не потому, что тебе этого хочется, а потому, что так должно быть и кто-то должен это делать.
Если бы у Смерти имелась кровь, она бы непременно застенчиво покраснела. Но ей пришлось ограничиться извечной бледностью. Едва заметно порозовевшей бледностью.
— Слышал, братец? — Смерть ткнула Эйнара локтем в бок. — Тебе стоит поучиться у мальчика уважению.
Сын Войны глухо заворчал, постарался запить раздражение и злость брагой, но не помогло.
Гизур выскочил на центр залы корчмы, закрутился, затоптался на месте, противно скрипя половицами и совершенно не зная, за что ему браться. Наконец определившись, он побежал к скамье, на которой мирно дремал кот. Скальд настойчиво потряс скамью — кот не только не воспринял намек, но и сам недвусмысленно намекнул возмутителю спокойствия, уставившись на него зловещими узкими щелочками глаз. Гизур намека не понял, потянул руку к кошачьему загривку, несмотря даже на глухое предупреждающее ворчание. Только когда лапа с выпущенными когтями пронеслась у его запястья, едва не задев, скальд смирился с тем, что хозяин скамьи не собирается отдавать свои владения в пользование безмозглому двуногому варвару. Он побежал искать другую лавку и снова растерялся, не зная, какую выбрать. Наконец, снова определился и зачем-то побежал к самому дальнему столу, вытянул из-за него скамью одной рукой, издавая мерзкий скрип ножек по полу. Решив, что тащить скамью одной рукой неудобно и тяжело, Гизур сообразил отложить кантеле, чтобы освободить вторую руку, и выбрал самый подходящий для этого стол — тот, за которым дремал. Эйнар и Смерть терпеливо проследили за перемещением скальда туда и обратно. Девушка приоткрыла рот, чтобы дать совет, но передумала, видя, что скальд слишком увлечен и взволнован, чтобы слушать. Сын Войны с неудовольствием прожевал остывающую баранину, заглянул в пустеющую кружку и плотно стиснул зубы от резкого скрипа перетаскиваемой Гизуром скамьи.
Когда скальд наконец-то вытащил ее на центр залы, он сел на скамью, сложил руки на колени. Вскочил, подбежал к столу, забрал кантеле, вернулся к скамье, снова сел, положил кантеле на колени, положил на струны пальцы. Передернул плечами, раскинул локти, откинул полу плаща, стесняющего движения правой руки. Снова положил пальцы на струны, снова передернул плечами. Отложил кантеле, встал. Начал ворочаться и возиться, пытаясь снять плащ. Вконец запутавшись в полах, нашарил рукой и расстегнул фибулу. Уложил плащ перед собой, сел, потянулся к кантеле, глянул под ноги. Встал, сбегал к своему столу, отыскал валявшуюся под ним шапку. Вернулся, сел, уложил шапку на плаще в раскрытом виде. Положил кантеле на колени, опустил пальцы на струны, провел по ним. Но к своему стыду и отчаянию вместо запланированного аккорда услышал нескладное, прерывистое, ввинчивающееся в мозг бренчание.
Гизур с ужасом поднес пальцы к лицу и понял, что не может унять в них дрожь. Он снова попытался хоть что-то сыграть, но добился лишь того, что у него в придачу задрожали и колени, на которых предательски запрыгал и сам музыкальный инструмент. Наверно, скальд немедленно побежал бы прочь, чтобы не опозориться еще сильнее, если бы не обнаружил с удивлением, что смотрит в скромную кружку браги. Гизур резко поднял голову и увидел сперва пухлую руку, затем пышный, захватывающий дух тяжелый бюст, задержался на месте проживания священных амулетов Аусты и Фьерсы и только в последнюю очередь заметил круглое, широко улыбающееся плотно сомкнутыми привлекательными губами лицо хозяйки. Женщина настойчиво поводила кружкой перед носом скальда, и тот машинально взял ее. Хозяйка заботливо потрепала юношу по плечу и неторопливо направилась к столу Сына Войны, неся в левой руке огромную кружку. Гизур похлопал глазами и выпил залпом, поставил посудину на скамью и посмотрел на ловко, послушно двигающиеся пальцы. Воодушевленный и несказанно обрадованный, скальд взял несколько звонких аккордов.
— Что мне спеть для вас, госпожа? — спросил Гизур. — Я знаю все песни об Эйнаре Сыне Войны и сам сочинил несколько!
— Пусть Эйнар и выбирает, — сказала Смерть и повернулась к брату: — О каком своем подвиге ты бы хотел услышать?
— Ни о каком, — невнятно отозвался Сын Войны. Он был занят: сидел, протянув к скальду руку, высунув от напряжения язык и прикрыв один глаз, и сжимал, разжимал пальцы, проводя ювелирно точные расчеты. Он знал лимит своего терпения. Одну песенку вытерпеть мог. От двух ему делалось не по себе. После третьей обычно он приходил в себя, держа по полуживому скальду в каждой руке.
— Тогда выбирай сам, мальчик, — великодушно позволила Смерть. Гизур немного подумал.
— Пожалуй, — решил он, — я спою о Первом Подвиге Эйнара Сына Войны. О том, как он одолел могучего и ужасного дракона Эльдуринна, о чем знают все, и что случилось потом, о чем слышали немногие, в том числе и я. Это моя лучшая песня, — скромно добавил скальд.
Гизур взял еще несколько не связанных между собой аккордов, прежде чем ноты сложились в определенную мелодию, в которой отчетливо узнавался топот множества марширующих тяжелых сапог. Или камнепад. Или грохот ритмично дробящих горную породу кирок. Эйнар с неудовольствием поморщился. Смерть подмигнула ему, печально улыбнувшись. А потом Гизур запел, и Сын Войны вдруг осознал, что один из булыжников угодил ему прямо в голову. Потому что внезапно очутился
в подземных чертогах, где правил король под горою, Торгейр ему имя. И был принц у него, любимый наследник Торгрим. И был нелюбимый коварный и злобный советчик Освивр, что альвов надумал поссорить и гномов и под шум камнепада себе отхватить кусок пирога. Убил гнусный, хитрый Освивр наследного принца, но так все обставил, что пятеро альвов виновных остались и виру большую им предстояло платить. А вирой той стала шкура выдры, убитой случайно на озере альвом, но выдрой той сам был наследник Торгрим. На шкуру зловредный чернокнижник Освивр наложил свои чары, и сколько ты злата ни ссыплешь в нее, как в бочке бездонной пропадет все то злато, и виру за кровь не уплатишь вовек. Прознали те альвы о пещере глубокой, где в дымном сумраке спал дракон Эльдуринн. На золоте спал тот дракон, что веками он крал со всех гор. И золота там скопилось немало — им шкуру любую насыплешь сполна. И встретили альвы по пути к той пещере героя, что звался Эйнаром. По приказу отца тот герой искал встречи с драконом, чтоб удаль в бою и смелость, отвагу отцу своему доказать. Герой согласился помочь жалким альвам и влез в ту пещеру, где встретил дракона, и в честном бою убил Эльдуринна, добыв себе славу убийцы чешуйчатых гадов. А после те альвы, что жадными были, набили богатством карманы и вместе с героем вернулись в подземный чертог. И виру за смерть наследного принца, что подстроил бесчестный и подлый Освивр, они уплатили лишь только не в срок. В пути их не раз поджидали прислуги Освивра и тем задержали героя и альвов, а мерзкий и жадный Освивр коварный войну промеж двух народов уже развязал. Но тайну открыли в скитаниях альвы, что бездушный Освивр — оживший мертвец и упырь. И вновь тот герой, что зовется Эйнаром, пока слабые альвы сбегали, взялся за меч и схватился с бессовестным трупом. Бой выдался жарким, неравным, но все же Эйнару удалось его одолеть. Тогда-то и всем все открылось, что их обманул беспокойный мертвец. Альвы и гномы вновь примирились, но, впрочем, недолго продлился их мир — ведь этих народов коварнее только из льдов великаны. А Эйнар и альвы расстались друзьями, покинул герой подземный чертог.
Сын Войны очнулся, когда затихла последняя нота в мелодии. Он проморгался, нещадно похлестал себя по щекам. Неправильно, это неправильно. Был момент, когда он почти поверил, что все случилось тогда именно так, как спел мальчишка. Эйнар промочил горло и не сразу заметил, что, пока он витал среди навеянных героической поэзией образов, в корчме прибавилось народу — если сложить ноль и пять, сумма получится крайне ощутимой. В зале на короткое время слегка посветлело, что невольно привлекло внимание к источнику света — открылась и закрылась дверь, а от входа, скрипя половицами, прошла еще пара тихо переговаривающихся селян. Эйнар нахмурил брови и сердито посмотрел на Гизура, неловко принимающего устную похвалу от внезапно нагрянувших слушателей. Похоже, мальчишку обласкала не только Любовь с Доченькой, но и вся семейка Музыки.
— Прекрасная песня, — похвалила и Смерть. — Несмотря на яростную пропаганду ксенофобии и уничижение достоинств иных народов. А главное, с глубокой моралью. Знаешь какой, Эйнар?
— Нет, — мрачно отозвался Сын Войны.
— Если ты герой, — ответила Смерть, — тебе простят истребление исчезающего, одряхлевшего вида, а также преступление, которое покрывает другое преступление, и убийство главного подозреваемого без суда, не имея неопровержимых доказательств его вины, на основании одних лишь домыслов. Главное, использовать побольше красивых слов и чаще повторять о коварстве назначенного негодяем персонажа.
— Все было совсем по-другому, — сквозь зубы процедил Эйнар. — Я там вообще случайно оказался, знать не знал ни о каких стычках альвов с гномами, выдрах и заговорах. Мне нужна была только башка драконья. Ну что я поделаю, если папаша повернут на них? У него весь Зал ими обвешан и в подвалах с десяток валяется, а ему все мало. Уж не знаю, чего он с ними делает, чем ему драконы так не угодили. По-моему, он каждого, кто хочет от него милостей добиться, первым делом посылает за драконьей башкой. Ну и меня послал, конечно. А я и пошел, дурак. Я виноват, что ли, что кроме этого драконов больше не нашел? Карлики эти длинноухие в идиотских шапках откуда-то вдруг повылазили с избранным своим, убийцей людей и драконов. Ага, избранный, — фыркнул Эйнар, — ведьмин ученик, убийца блох на козьей шкуре! Вот же Судьба отмочила… А потом Старик, конечно же… ну и завертелось. И, между прочим, я…
— Спой еще, мальчик, — потеряв всякий интерес к ворчанию брата, попросила Смерть, нисколько не смущаясь посторонних.