Вот так же я и влюбилась когда-то. Илья караулил Варю, следил за ней и поджидал везде, где она появлялась. Остальных, кто там был, не замечал. Зато я его замечала и все ломала голову, почему этот мальчик с рассыпавшимися по плечами светлыми волосами так странно себя ведет. Стоит и смотрит. Даже не притворяется, что пришел по делу.
Вдруг он ходит за мной?
Дурацкая мысль, с чего бы? Но фантазия, подстегнутая романтическими историями, включилась и выключаться не желала. Когда я узнала правду, было уже поздно — представляя, что он влюбился в меня, я влюбилась сама.
Он не вышел. Игорь вырулил из переулка и мчался, наплевав на ограничения скорости. К себе, видимо. Домой я никого пускать не собиралась.
Никогда мои фантазии не имели отношения к реальности. Что-то толковое получалось, когда я твердо стояла на земле обеими ногами. Надо просто посмотреть на все трезво и без розовых очков.
Никакой любви не было. Илья сам сказал, что искал сыну мать и привязывал меня намеренно. Все остальное я накрутила сама, поддавшись его волшебной сказке про то, как он мечтал в армии обо мне — единственной и неповторимой.
Вешать лапшу на уши — это у мужиков встроенное умение, заводская сборка. Они это с рождения практикуют.
Игорь, вон, ту же самую песню напевает. Про то, что не забывал меня все эти годы. Вот как запала я ему в душу с первого поцелуя, так и не забывал. Как ругал себя за юношескую глупость с этим тупым требованием секса. С сексом потом проблем не было, а вот с настоящими, искренними девушками — увы! Как даже в браке ему снились сны с моим участием.
И как он счастлив, что теперь, когда большая часть жизни позади, и он много достиг, можно исправить ошибки прошлого и выбрать настоящее счастье.
Бла-бла-бла…
Надо бы завести специальную вилочку в спальне, чтобы снимать эту лапшу вечерами, а то спать на ней скользко.
Несмотря на все эти красивые слова про мою волшебную красоту и уникальную личность, он не уставал нудить про то, что мне надо в себе переделать. Например, с его точки зрения, ходить на работу не накрашенной, означало не уважать своих коллег. Сначала мне удавалось отбиваться тем, что я забыла захватить косметику, когда оставалась ночевать у него. Но он не поленился купить мне полный набор средств: от люксовых уходовых до редких лимиток премиальных брендов. Я присоединила к ним свою сиротскую косметичку и у меня появиалась отмазка, почему я не крашусь, когда еду на работу из собственного дома. Ночевала я там всегда одна и утром просто некому было доставать меня: «Ну хотя бы губы накрась».
Это не спасало от нудежа, когда он приезжал меня встречать после рабочего дня, но наспех накрашенные в лифте ресницы и пара касаний помады снимали большую часть претензий.
Иногда я с ним спорила. Чаще всего было лень.
— Ты такая красивая, зачем ты прячешь эту красоту в свои бесформенные свитера и джинсы. Тебе так идут платья! — пытался он меня убедить.
— Платья неудобные. Особенно те, которые ты мне покупаешь, — отмахивалась я.
Узкие юбки до колена, в которых можно было только семенить, шелковые блузки, за которыми требовалось больше ухода, чем за Писклей в младенчестве, сложный и ассиметричный крой, подчеркивающий все лучшее в морей фигуре, но требующий каблуков, прически и даже правильного выражения лица — все это меня невероятно утомляло.
— Мне нравятся элегантные женщины! — заявлял Игорь с таким видом, будто это все оправдывало.
— Прекрасно, — вздыхала я. — Вон дверь, иди к ним.
Но тут оказывалось, что сама элегантная в мире — все-таки я. Что я — редкий бриллиант, которому просто нужна огранка и оправа. Что только он может не только оценить меня, но и подобрать соответствующую оправу.
Так что проходило время и все начиналось заново:
— Почему ты опять в штанах? Мне нравятся чулки и красные платья.
— Надевай, я не возражаю. Я женщина широких взглядов, приму тебя любым.
— Рита, ну почему ты не идешь мне навстречу! Я столько для тебя делаю!
— Не делай.
— Ну что тебе не нравится? Я нормальный мужчина — обеспеченный, щедрый, в постели хорош. Я же свистну, ко мне сразу десяток прибежит!
— Свисти… — лениво откликалась я, но все-таки надевала платья — по особым случаям.
Их было подозрительно много. То отмечаем удачную сделку, то рождение у него племянника, то в новом ресторане отменная еда, но, увы, дресс-код…
Игорь был неплохим человеком. И, кажется, действительно меня ценил. Иначе зачем приличному состоявшемуся мужчине, у которого действительно нет проблем ни с деньгами, ни с потенцией, терпеть мои капризы, несправедливые упреки и злой юмор?
С ним не было скучно, но и без него — тоже не было. Пропади он из моей жизни в одно мгновение — я бы заметила дня через три и нисколько не пожалела бы.
Но выгонять было тоже лень. Зачем? Есть с кем сходить в кино, поболтать о работе, покататься по ночному городу, об кого согреться осенними ночами.
Появится что-то получше — увидим. А уходить в пустоту?
Разве что он совсем меня достанет своим: «Вот так ты почти идеальна, только бедра бы постройнее».
Или наконец обидится на очередной отлуп и пойдет найдет себе какую-нибудь юную красотку, которую он оденет с ног до головы в то, что ему нравится, и будет счастлив.
В конце ноября, когда от радости ярких осенних листьев не остается даже воспоминаний, а чистый белый снег еще не спешит укрыть густую грязь и спятать былые ошибки, всегда случаются самые печальные вещи.
Может быть, особенно печальными их делает сам унылый холодный ноябрь с бесконечными дождями и утренними морозами, схватывающими слякоть ледяной коркой. Но вряд ли в мае я больше обрадовалась бы известию о смерти любимого учителя. Он был болен еще тогда, на юбилее школы, но скрывал это от всех и работал, пока еще мог хотя бы сидеть за компьютером и покрикивать на «балбесов», которые в очередной раз не могли понять элементарный алгоритм.
Новость принес Игорь — я удалила свой аккаунт в «Фейсбуке», как только продала последние украшения и пока возвращаться не планировала. Он же общался с кучей народа из школы и первым узнавал все новости. В том числе то, что Наташка теперь среди наших считалась настоящей звездой — еще бы, у нее же концерты в самом большом зале города!
Прощание и отпевание назначили в храме при больнице. Поминки планировали устроить прямо в школе. Оказалось, что многие любили учителя не меньше, чем я. А Игорь и вовсе был его лаборантом после школы и сейчас грустил всерьез.
Что не помешало ему начать свой обычный нудеж по поводу того, как я должна выглядеть на похоронах:
— У тебя же было черное атласное платье? Оно строгое и подчеркивает талию.
— Я в нем замерзну на кладбище, зима уже.
— Эх… хотел сделать тебе сюрприз, но раз уж такой повод…
Он распахнул дверцы шкафа и с торжественным видом выволок чехол с клеймом меховой фабрики.
Вот и у меня появился богатый любовник, который дарит норковые шубы. Женская судьба, считай, удалась.
— Меховое манто? Игорь, ты двинулся, мы в каком веке вообще?
— И надень те высокие сапоги на шпильке, в них ты невероятно элегантная.
— Это похороны, а не вручение Оскара!
— И накрась губы поярче, чтобы оттенить весь этот черный. Тебе вообще идет яркая помада, не понимаю, почему ты так редко ею пользуешься.
— Господи…
Я вырвала из его рук вешалку, бросила на диван, выдвинула ящик с косметикой и, не церемонясь, вытряхнула его на стол: разбежались шарики герленовских метеоритов, раскололась лимитная палетка с тенями, треснула банка с каким-то очередным пафосным кремом. Вцепившись пальцами в края столешницы, я едва удерживалась, чтобы не швырнуть в Игоря чем-нибудь потяжелее. Флаконом «Womanity», например — эти духи Игорь мне купил вместо моих любимых, потому что «пора взрослеть». Пусть сам и пахнет «истинной женщиной», если ему так нравится!
— Истеричка… — пробормотал он, уходя из своей спальни, как обычно делал, когда я психовала.
— Коз-з-зел… — отозвалась я.
Уже зная, что все равно надену и платье это клятое, и сапоги, и манто, и…
Я подобрала ярко-золотую коробочку с помадой, выкатившуюся мне буквально в руки.
Помадой, которую оставил мне Ангел.
Ну поярче — так поярче!
Глянцевый красный на фоне траурной элегантности превратил меня в гламурную куклу из рекламы дорогих автомобилей. Таким женщинам открывают дверь чернильно-черного «Бентли» мужчины с массивными часами на запястье и ведут в сияющие золотом интерьеры роскошных гостиниц.
Я смотрела на себя в зеркало и горько думала, что всего полгода прошло с той встречи выпускников — и вот мне уже не надо никем притворяться. Я уже такая и есть.
Сегодня снова увижу школьных знакомых, но больше не буду думать, что занимаю не свое место и меня скоро разоблачат. Теперь это мое место.
Только почему я не чувствую радости?
*********
Отпевание проходило в скромном храме при больнице. В душный маленький зал едва поместились все, кто приехал попрощаться. Больше всего было выпускников — родные, кажется, не ожидали такого наплыва, но всех благодарили и звали на поминки.
Худенький священник в облачении не по размеру старался размахивать кадилом поаккуратнее, чтобы никого не задеть в плотной толпе. Переговаривались негромко, подсматривали и повторяли друг за другом — многие, особенно самые младшие, последние ученики, впервые были на похоронах и толком не понимали, что делать.
Соболев стоял у противоположной стороне, напротив меня. Сквозь тяжелое жаркое марево свечей его лицо казалось измятой маской. Я даже не сразу его узнала. Рядом терлась Наташка в образе Грейс Келли: платье-футляр с открытыми плечами, платок на голове, темные очки на пол-лица — особенно уместные в полутемном зале. Но мне ли, с моим «элегантным» видом было ее упрекать? Она постоянно дергала Соболева за рукав, заставляла его наклоняться и что-то шептала на ухо, прижимаясь вплотную, слишком интимно для тех натянутых отношений, в которых я их оставила несколько месяцев назад. Вот, значит, как…
Я потянулась щелкнуть резинкой на запястье, но вспомнила, что давно ее не ношу.
Чертову шубу бросила в машине, но тут было жарко и без нее. Игорь постоянно порывался взять меня за руку, я раздраженно ее отдергивала. Шарф, который я схватила в последний момент, едва вспомнив, что надо покрыть голову, постоянно разматывался и тянулся газовым облаком к горящим свечам.
Пронзительный взгляд серых глаз напротив буравил меня все глубже и больнее. Что ему от меня надо? Пусть уделит внимание своей даме!
Учитель лежал в лаковом деревянном гробу. Черты желтоватого, словно воскового лица заострились то ли от старости, то ли от болезни. Он был без очков, которые почему-то положили ему на грудь, и я его совсем не узнавала.
Очень хотелось плакать, но было почему-то стыдно. Вроде как — кто он мне, чтоб так убиваться? Я до этой весны не видела его много лет, в отличие от того же Игоря. И почти не вспоминала. Убиваться сейчас было бы… неловко. Не по статусу. Ненормально.
Я пожалела, что тоже не взяла темные очки, как Наташка, спряталась бы за ними и плакала, сколько хочется.
Все не так. Все не то. Вся жизнь пошла куда-то не туда с тех пор, как я пятнадцать лет назад сидела в пыльном классе информатики, и солнце светило сквозь оранжевые шторы. Длинные рыжие полосы лучей пронизывали плотный воздух насквозь, в них танцевали сверкающие пылинки, и казалось, что все впереди — неимоверно много времени и возможностей.
Все еще будет — и будет чудесно.
Вы еще будете мной гордиться, Иван Владимирович.
…уже не будет.
Даже прошлой весной, когда он был еще жив, я была намного счастливее. Бедная, одинокая, но зато свободная и с целым сердцем.
Сейчас у меня все хорошо, даже отлично. Одноклассники могут хоть обзавидоваться. Не стыдно на люди показаться, не надо ничего выдумывать и притворяться. Не надо делать из Золушки принцессу за пару часов до встречи.
Но это не мое.
Не про меня.
Не та картинка, не тот вариант будущего, давай вернемся назад, Марти, переиграем все по-другому!
Плотная толпа двинулась к гробу, на сложенные на груди восковые руки стали падать первые цветы. Они быстро укрыли тело целиком, спрятав отложенные очки, и учитель окончательно перестал быть похожим на самого себя. Кто-то, проходи мимо, целовал его в лоб, кто-то притрагивался к краю подушки.
Мне вдруг стало невыносимо и непонятно, зачем участвовать в каком-то бессмысленном ритуале. Я пихнула свой ворох белых гвоздик Игорю и, увернувшись от его руки, выскочила на улицу, жадно вдыхая стылый воздух.
Завернула за угол, чтобы спрятаться от тех, кто потихоньку выходил из дверей — ждать автобус до кладбища, и чуть не налетела на курящую там Наташку.
Остановилась, дернулась было обратно, но подумала, как глупо это будет выглядеть. Словно бегство.
Она молча протянула мне открытую пачку.
Дым обжег рот, разодрал горло когтями, но так и надо было. Чем хуже, тем лучше. Хотелось себя наказывать за что-то. За дурацкую эту жизнь, за то, что умер последний человек, который еще помнил меня настоящей, за то, что прогнулась и надела сапоги на шпильках, на которых еле стою, за Игоря, который подошел сзади и сразу укоризненно поцокал языком, увидев сигарету в моих пальцах. Я стиснула зубы, чтобы не наорать на него прямо здесь.
Подошли еще наши — Морозов, еще кто-то из младших, завязались отвлеченные разговоры, как всегда бывает в курилках. Только здесь они были полушепотом, как будто спящие в морге мертвецы могли проснуться от шума.
Нарисовался и Соболев. В этот момент я его ненавидела сильнее всех. Словно он был виноват во всем — и что не сложилось, и что люди умирают, и что чертов этот ноябрь висит над головой, давит рыхлым серым небом, высасывает остатки радости.
Игорь все толокся рядом, приобнимал меня за талию, показывая, что мы тут не просто так, а вместе. Я ежилась, но терпела, только смотрела в асфальт, выпуская из рта горький серый дым.
— Последние два года до выпуска я в кабинете информатики времени проводил больше, чем дома, включая сон, — вещал Игорь. — Это мне потом здорово помогло, когда устроился на первую работу. Все там перед компьютером вежливо приседали, а я с машинами не то что на «ты» был, а на «ты, козел!»
— Ты еще в театре играл, — заметила Наташка. — Наши, помню, все сохли по твоему Хитклиффу. Или скорее мокли.
— Репетиции в основном ночами были, поэтому я так мало дома и бывал. От нашей школы трудно отделаться, если уж попал, то все самые близкие люди будут оттуда.
— Я заметила, — Наташка кивнула на меня. — Вы хорошо вместе смотритесь.
— Вы ведь еще в школе встречались? Я помню! — влез кто-то из девчонок. — Это так романтично — пронести любовь сквозь года и воссоединиться на встрече выпускников! Можно внукам рассказывать.
— Нет, в школе Ритка была в Соболева влюблена, — хохотнула Наташка. — Тут скорее история о прозрении.
Я остолбенела от ее бессовестности. Что это? Зачем?
Илья, который в этот момент отходил на пару шагов, чтобы вполголоса поговорить по телефону, встрепенулся, воткнул в меня пронизывающий взгляд:
— Это правда? Рит?
Я все смотрела на Наташку, которая щурилась сквозь дым и улыбалась.
— Ну ты и… — хотелось припечатать посильнее, но ни одно известное мне матерное слово не было достаточно выразительным.
— Рита? — это снова Соболев.
Я бросила сигарету на асфальт и придавила ее подошвой.
— Да пошли вы все! — выдохнула устало и зло. Отпихнула руку Игоря, который снова лез со своими объятиями: — Отцепись уже от меня! Сколько можно? Гордость у тебя есть?
Вырвалась и быстро пошла куда глаза глядят, увязая каблуками в промерзшей грязи. За пеленой слез не видела, куда меня несет, главное — подальше от них!
Подальше от всего!
Не останавливалась, пока здание морга не скрылось с глаз, хотя уже не раз и не два подвернула ногу, ковыляя на каблуках по рыхлой земле. Вцепилась в ближайшее дерево — не заметила как добрела до больничного сада. Корявые стволы сплетались между собой, раскидывали над головой изломанные ветви, заслоняя серое небо сеткой неровных росчерков, под ногами гнил ковер из мелких, едва больше дички, красных яблок.