— Донжур, вперед! — и снова тронул ладонью конскую гриву.
Конь сделал стремительный бросок. Вот и бронеколпак.
— Хэвт! — скомандовал Батын, и конь на всем скаку упал перед амбразурой. Пулемет прошил коня, срезал всадника и умолк.
Батын лежал, прижавшись щекой к растрепанной гриве. Он уже не видел, как поднялись во весь рост избавленные от кинжального огня цирики, как подбежали к броневику, порубили клинками окруживших его дэванцев.
Не дошел Батын до Калгана, не дожил до победы, навсегда остался в желтых отрогах Дациншаня. Но слава о нем не умрет на узком караванном пути — разнесется по всей неоглядной Гоби, прошумит над Большим Хинганом, покатится по монгольским степям к берегам Керулена. Степные араты передадут детям и внукам имя отважного цирика. Он — герой: повторил подвиг русского батора!
I
В непролазных хинганских дебрях бушевал ураган: шумел в трепещущих осинниках, угрожающе шуршал в могучих соснах, будто хотел вырвать их с корнем и умчать на край света. С невидимого неба непрерывно лил дождь, хлестал по маскхалатам, надоедливо шипел в ушах. Вода хлюпала под ногами, журчала в колдобинах, стекая в заваленные буреломом лощины.
В кромешной тьме разведчики подходили к горному хребту, через который надо перебираться на ту сторону. Впереди то появлялась, то исчезала закутанная маскхалатом крупная голова Архипа Богачева. Архип метался из стороны в сторону — искал подходящий путь — и, не найдя его, лез напролом через тинистые болота, колючие кустарники и вязкие солончаки. За ним поспешал Филипп Шилобреев, что-то бурча себе под нос. Около него маячила длинная фигура Терехина. А сзади катился колобком небольшой юркий Ахмет.
Когда разведчики подобрались к подножию горного хребта, командир разведгруппы Иван Ермаков остановился и минуты две лежал неподвижно у замшелого камня, прижавшись горячей щекой к мокрой траве. От усталости закрывались глаза, ныли отяжелевшие ноги. Хотелось сделать хотя бы небольшой привал, чтобы перевести дух, но отдыхать было некогда — дорога каждая минута. Прибывшей с запада гвардейской танковой бригаде приказано в кратчайший срок протаранить Большой Хинган и выйти на Маньчжурскую равнину. Бригадную разведку усилили опытными забайкальцами, которые, зная местный театр военных действий, стали как бы поводырями бригады: выскакивали вместе с разведчиками на тридцатьчетверках или мотоциклах далеко вперед, обшаривали горные тропы, прочесывали буреломы и перелески, опробывали перевалы и опасные спуски — отыскивали танкистам подходящий путь.
Пока что бригаду задерживали лишь горные кручи, топи да лесные завалы. Но вот сегодня под вечер бывший амурский тигролов Архип Богачев, который был когда-то сподвижником знаменитого пограничника Карацупы, обнаружил на дне пересохшей реки загадочные колесные следы и стал утверждать, что следы эти от японских пушек. Филипп Шилобреев поднял было забайкальца на смех, уверяя, что наследила здесь не иначе как японская походная кухня. Но Архип стоял на своем и по малым, еле приметным деталям доказал свою правоту.
Судя по всему, пушек здесь прошло немного — не больше батареи, но впереди лежала узкая горная щель, где и одна батарея может надолго задержать танковую колонну.
И вот комбриг приказал разведчикам перебраться под покровом ночи через крутой горный хребет, обследовать узкую теснину с той стороны и уничтожить артиллерийскую засаду, если она там окажется.
Трудно было подниматься на спину горного хребта. Срывались вниз, натыкались на острые камни, сбивали в кровь локти и коленки. При каждой неудаче проклинали японского бога за то, что он настроил на их пути столько несуразных препятствий. А Филипп Шилобреев прихватывал вдобавок и Архипа Богачева за его «липовые разведданные» и опрометчивые прогнозы по части японской батареи.
— За дурною головою и ногам нету покою, — со злостью повторял он и все грозился сбросить Архипа с этой верхотуры вниз головой.
Наконец — вершина. Осатаневший ветер бесновался здесь еще сильнее, хлестал в лицо разъяренный дождь, угрожающе гремел гром, точно предупреждал об опасности. Вот размашисто полоснула зеленоватая молния — и тут же погасла, как будто убоявшись собственного света. На вершине у самого обрыва стояло разбитое грозой дерево с обгоревшим верхом и могучими обнаженными корнями, вросшими в горную породу. В темноте оно было похоже на огромного тарантула, приколотого к бугру черным, нелепо торчавшим обрубком. Налетевшая ветровая волна едва не сбросила разведчиков вниз, но они попадали у дерева, вцепились в выпиравшие корпи. Братья Охрименко обхватили обгорелый ствол. Шилобреев успел прижаться к земле, и его снесло в залитую водой выбоину. Филипп долго выбирался оттуда, нещадно чертыхался, а выбравшись, прошипел Богачеву сквозь стиснутые зубы:
— Ну, знаток местности, имей в виду, что если в ущелье не найдем японскую батарею, не попадайся на глаза — изувечу!
Архип не стал вступать в разговор с пострадавшим сержантом, глухо крякнул и пополз молча искать подходящий спуск.
Спускались более двух часов. Внизу сразу повернули вправо — в сторону ущелья. Здесь было потише, но ползти еще труднее. Дождевая вода шумными ручьями сбегала с горного хребта, затопила всю низину, и разведчикам пришлось пробираться по вязкой грязи и глубоким лужам. Ползли осторожно: боялись напороться на «секреты». Ермакову хотелось поднять промокших, до предела уставших бойцов и двинуться в полный рост, но он не мог решиться на это: часто вспыхивавшие молнии выдали бы их и погубили бы все дело.
Впрочем, молнии не только мешали, но и помогали Ермакову — помогали ориентироваться, разглядеть все, что лежало впереди.
Разведчики переползли через горный ручей, потом прошмыгнули через колючий кустарник, и, едва успели выбраться из него, как над хребтом сверкнула огненными зигзагами яркая молния, вырвала из мрака замшелое ущелье. Архип Богачев схватил Шилобреева за плечо и Прошипел ему в самое ухо:
— Куда прешь?
Шилобреев хотел отчитать строптивого тигролова за такое бесцеремонное обращение, но теперь было не до субординации.
— Что? — спросил озадаченный Филипп.
— Не видишь, что? — съязвил Архип. — Походная кухня дымится — кашку нам варят на завтрак. А рядом повар за порядком наблюдает…
Филипп повернулся к Ермакову. Тот приставил к глазам мокрый бинокль, стал ждать вспышки молнии. Над головой шумела под дождем сукастая маньчжурская сосна, стряхивая на разведчиков горсти холодной воды. Вот вспыхнула молния, и Ермаков отчетливо увидел у горного выступа черный бугорок. Его вполне можно было принять за груду камней или стожок сена, но рядом стоял низкорослый человек, сильно утолщенный наброшенной на плечи плащ-палаткой. Это, конечно, часовой!
Ермакова охватило знакомое чувство тревоги. Значит, орав Архип! Японская батарея затаилась у выхода из ущелья, и стоит появиться здесь танковой колонне, как орудия прямой наводкой подобьют направляющую машину и закроют выход из ущелья. Как же обезвредить артиллерийскую засаду? Пока спускались с горного хребта, Ермаков несколько раз проигрывал в уме, как они подберутся к вражеским огневым позициям, забросают их гранатами, как потом ринутся в атаку и прикончат артиллерийские расчеты в рукопашном бою. Но теперь у него рождался другой план. Ведь черный стожок среди камышей — это наверняка сложенные боеприпасы. Часового не поставят охранять голые камни. Суметь бы взорвать их, перед тем как броситься в атаку, — оставить противника без снарядов! Есть немалый риск: взрывом поднимешь на ноги засаду, и тогда труднее будет с ней бороться. Возможно, придется всей разведке лечь в этой узкой горловине — невеселое дельце. Зато наверняка пробьются танки. Не удержит их батарея без снарядов.
— Надо снять часового и взорвать этот «стожок», — сказал Ермаков, глядя исподлобья на темневшего под дождем японского часового.
Услышав это, Ахмет выдвинулся вперед, тронул на голове капюшон.
— У меня есть толовые шашки, — сказал он.
— Это дело серьезное, — протянул Филипп, как бы говоря: в таком трудном деле можно положиться только на него, Шилобреева.
Архип Богачев круто повернулся и в упор сказал командиру:
— Я первым его увидел, мне его и решать.
В этих словах была не просьба, а требование.
Сомневаться в смелости и ловкости Архипа Богачева не было причины: трус и растяпа тигра не поймает. Но Ермаков все-таки не решился поручать столь ответственное задание Архипу. И на это была своя причина. Архип Богачев пришел на пограничную заставу в начале войны. Служил исправно, только сильно скучал по своему сыну, Витюше, который служил в Даурии в горно-вьючном полку. И вот задумал отец перетянуть сына к себе на заставу, захотел послужить на границе «семейным экипажем», как танкисты — братья Михеевы. Написал рапорт самому Верховному. Просьбу отца уважили, Витюшка прибыл на Аргунь и стал служить вместе с отцом. Был он тоненький, нежный, как лосенок. Так его и звали пограничники — Лосенком. Приятно было смотреть на степенного отца и молоденького сына. Они всегда ходили вместе: и в наряд, и на занятия, — из одного котелка ели, под одной шинелью спали.
А потом пришла та проклятая ночь, разыгрался очередной «сабантуй». За Аргунью поднялась стрельба. Застава высыпала по тревоге к берегу, заняла траншеи. Вместе со всеми прибежал и Архип Богачев со своим «лосенком». Вот тут и случилось несчастье. Вражеская пуля сразила сына. Отец зарыдал, забился, как раненый зверь. И, видно, не сдержался — ахнул из автомата по тому берегу.
Время было тяжелое. Во избежание конфликта на Востоке категорически запрещалось отвечать огнем на провокации японцев. На заставу зачастил следователь. Но Архип не сознавался, таил свою вину. Весь ушел в себя. По ночам стал бредить. Все проклинал самураев и корил себя за то, что вызвал к себе сына. А днем выходил с автоматом на Аргунь и, как сыч, глядел на тот берег. Ждал расплаты.
«Сумеет ли разгневанный отец в столь ответственные минуты сохранить выдержку и хладнокровие?» — подумал Ермаков и воздержался от экспериментов.
— Снаряды взорвут Ахмет и Терехин, — коротко приказал командир взвода, потом повернулся к Богачеву, добавил: — А вам предстоит работа не менее важная — крушить после взрыва пушки.
Богачев надсадно просопел — видно, обиделся.
Два неразлучных дружка Ахмет и Терехин (их во взводе называли в шутку Казань да Рязань) мгновенно скрылись в адской тьме. Первые минуты они ползли быстро, но постепенно сбавляли скорость. В темноте натыкались на колючие кусты и острые камни, заползали в хлюпающие лужи, залегали там, остерегаясь, как бы вспыхнувшая молния не выдала их. Чуткий и осторожный Ахмет, как всегда, сдерживал дерзкого и бесшабашного Терехина, но, в свою очередь, сам заражался его дерзостью, стараясь не отстать от него. Так, уравновешивая друг друга, они все ближе подползали к цели.
Пробравшись через затопленные водой кусты, разведчики подползли к заросшему травой бугорку и затаились, ожидая вспышки молнии. Вот она рассекла извилистой трещиной ночной мрак и осветила огромные, в рост человека, черные камни. Между ними торчал серый стожок, накрытый сверху брезентом. Рядом ходил часовой — пять шагов в сторону ущелья и пять обратно. Разведчики отползли вправо с таким расчетом, чтобы часовой, уходя от них, повертывался спиной, потом подползли ближе, чтобы сократить расстояние для рывка.
Светало медленно. В мокрой мгле едва маячила приземистая фигура часового с большой головой, закутанной приплюснутым капюшоном. «Уж не он ли убил Архипова сына? — подумал Терехин. — И откуда их черти принесли на нашу голову? Жили бы себе за морем…»
Терехин выждал, когда часовой повернется к нему спиной, нащупал рукоятку ножа и рванулся вперед. В один миг он налетел на часового, сильным ударом свалил его на землю и с опаской поглядел в ту сторону, где, по его расчетам, должны стоять японские орудия. Там было тихо. Ахмет подскочил к «стожку», поднял край промокшего брезента и увидел сложенные друг на друга ящики. Все ясно — снаряды. Зарыть, видно, не сумели: на скале яму не выроешь. Просто приткнули к камням, поближе к огневым, да и только.
Озираясь, Ахмет вынул из сумки толовые шашки, приладил к ним бикфордов шнур, сунул между ящиками и с гневом подумал: «Вишь ты, сколько смертей припасли на наши головы». Потом достал из кармана зажигалку, тронул шершавое колесико, задумался.
— Чего медлишь? — беспокойно прошипел подползший к нему Терехин.
Ахмет был так поглощен своими мыслями, что не сразу ответил своему напарнику. Ему не нравилось, что взрыв не достанет тех, кто затаился сейчас у орудий, поджидая наши танки. Получалась просто досадная нелепость. Взрыв потрясет землю, расколет кряж, разнесет вдребезги камни, а японские батарейцы останутся невредимыми. Сколько голов придется сложить потом нашим ребятам, чтобы выковырить их из укрытий, обезвредить нацеленные пушки!
«Нет, так дело не пойдет», — решил Ахмет и высказал Терехину зародившуюся у него мысль: прежде чем взорвать смертоносный «стожок», надо выманить из пор самураев и отправить их на тот свет вместе с этими снарядами.
Терехину идея очень понравилась. Он схватил автомат и дал длинную очередь в ту сторону, где должны стоять японские пушки. Когда очередь стихла, из темноты донеслись тревожные выкрики, хлопнул ответный винтовочный выстрел.
— Ага, разворошил муравейник! — крикнул Терехин и дал в том же направлении еще одну, такую же длинную очередь. Шум в темноте нарастал. Послышался гортанный крик, а вслед за ним заухали дружные винтовочные выстрелы. Разведчики бросали гранаты, строчили из автомата. Где-то в правой стороне зарокотал пулемет, а слева сверкнул оранжевый язык пламени — ухнул пушечный выстрел. Над ними просвистел снаряд и улетел в мокрую взбудораженную выстрелами темноту ночи.
После пушечного грохота все чаще затявкали винтовочные выстрелы, а потом совсем рядом разорвалась граната, осветив багровым веером и выпиравшие из земли камни, и приземистый «стожок», затянутый брезентом. Ахмет сильно испугался этого взрыва, испугался не своей смерти, а того, что они, сраженные осколками и пулями, не успеют выполнить боевого задания — не взорвут боеприпасы. Что тогда подумает о них командир? Не обеспечили! Позор на всю Азию! Им доверили такое важное задание, а они подняли на ноги вражескую батарею. Попробуй потом справиться с этой батареей, если она вся на ногах, приготовилась к бою! «Нет, надо сначала взорвать снаряды, а уж потом помирать».
О камень все чаще цокали пули. На отрог налетел сильный ветер, и по брезенту дробью ударила дождевая волна. Ахмет поднял голову, выглянул из-за камня. В это время над ущельем сверкнула огненным зигзагом зеленоватая молния и осветила цепочку бегущих солдат. Японцы окружали их с двух сторон.
— Чего тянешь! — нетерпеливо крикнул Терехин.
Он понимал: уже подходит конец, но ради того, чтобы взорвать врагов, готов был взорваться и сам.
По-иному рассудил Ахмет. Погибать двоим у этого «стожка» нет никакого смысла. Ведь Терехин может пригодиться во время атаки на японские огневые позиции. Увидев за камнем горную трещину с бурлящей в ней водой, Ахмет сердито крикнул по праву старшего:
— Марш за камень! — И оттолкнул напарника в сторону.
— Банза-а-ай! — раздался совсем рядом протяжный вой.
«Атака, пора!» — подумал Ахмет.
Но атака почему-то не состоялась. Японцы, видно, побаивались встречного автоматного огня. Значит, рано. Ахмет глянул в темноту, где затаилась цепочка японцев, взмолился: «Ну давайте, давайте!» И, как будто повинуясь его желанию, самураи пошли в атаку. «Пора!» — решил Ахмет, поджигая конец огнепроводного шнура. Теперь его тревожило одно: только бы не подбежали раньше времени и не вырвали засунутый промеж ящиков шнур, по которому бежит к толовым шашкам невидимый огонек.