На Забайкальском фронте(Документальные повести, очерки) - Котенев Алексей Яковлевич 19 стр.


— Огонь! — скомандовал Сурэндорж, взмахнув рукой.

Затрещали автоматы, заухали минометы, разрывая тишину мертвой пустыни. Огонь был настолько плотным и внезапным, что дэванцы растерялись от неожиданности и, ее принимая боя, повернули вспять, оставляя на песке сбитых всадников.

Первый налет был успешно отражен, но командир эскадрона нисколько не радовался этому. Он знал, главное впереди, и жадно смотрел туда, куда отошел вражеский передовой отряд. А там угрожающе сгущалась мощная темная туча, медленно выплывая из-за горизонта. Командир эскадрона окинул ее ненавистным взглядом и с болью в душе, невысказанной мольбой посмотрел на запад: не покажутся ли там полки генерала Плиева? Но там ничего не было и не могло быть: они находились за десятки километров отсюда.

Заметив, как сильно обеспокоен командир эскадрона, Егоров сказал:

— Не волнуйся, Сурэн. Из этих песков нас сам черт не выбьет. К тому же помни: Исса Александрович Плиев не оставит нас в беде. Уж такой он человек.

Сурэндорж понимал, что Егоров пытается успокоить его, но все-таки ему стало легче. Как бы ни была близка смерть, но колодец надо держать до последнего патрона. Как же русские будут штурмовать Долоннор, если в полках третьи сутки нет ни капли воды, если солдаты выбились из сил, падают лошади и глохнут машины? Нет, эскадрон будет биться до последнего, ляжет мертвым в этих барханах, но удержит колодец до подхода русских.

— Зарядить оружие, приготовить к бою гранаты! — громко крикнул Сурэндорж и посмотрел на восток, откуда надвигалась несметная туча всадников. Лицо у командира эскадрона исказилось от боли, стало пунцовым, покрылось потом. И страдал он больше не оттого, что умрет в этих барханах вместе с эскадроном. Горько было, что примет смерть не от давних непримиримых врагов — японцев, а от чахарских монголов, которых одурачили японские самураи и бросили на своих монгольских братьев.

Смерть приближалась с каждой секундой. Но тут произошло чудо, о котором Сурэндорж будет рассказывать своим детям и внукам до конца жизни. В самую трудную минуту, когда надо было прощаться с белым светом, вдруг загудело небо, будто охваченное нахлынувшей грозой, задрожала потрясенная земля. Откуда же гроза среди ясного дня? Сурэндорж вскинул к небу глаза и увидел над головой краснозвездные самолеты, стремительно летящие прямо на юго-восток.

— Ура-а! — заорал во всю силу Сурэндорж и бросился, как мальчишка, на Егорова, едва не сбив его с ног.

Четверка истребителей вихрем пронеслась над позициями цириков и ринулась на бреющем полете на сгрудившиеся кавалерийские эскадроны князя Дэвана. Били скорострельные пушки, рокотали крупнокалиберные пулеметы, обдавая свинцовым дождем скопища вражеских войск. Потом самолеты взмыли ввысь. За ними тут же прилетела вторая четверка, потом третья, четвертая… Звенья истребителей, нанеся огневой удар, взлетали ввысь и, сделав полукруг, снова обрушивались на врага.

Трудно описать, что творилось в это время в расположении войск князя Дэвана. Обезумевшие от страха кони шарахались в стороны, вскакивали на дыбы и, сбрасывая всадников, опрометью бежали на юго-восток в сторону Жэхэ. В самом центре вражеского стана перепуганные кони сбивались в сплошную плотную массу, кружились тесным клубком, соскочившие всадники пытались укрыться в барханах, но свинцовый ливень всюду доставал их. Это был карающий смерч, от которого нельзя было ни спрятаться в складках барханов, ни убежать в голую степь.

Цирики торжествовали: ушла прочь нависшая над ними смерть, ушла в стан врага. Кавалеристы и минометчики выскакивали из траншей и окопов, подбрасывали в воздух каски, хлопали в ладоши и неистово кричали:

— Баярлала-а-а! Баярлала-а-а! Сы-ы-па-а-си-и-бо-о-о!

Под вечер к колодцу подошла советская механизированная дивизия. С великой благодарностью до предела уставшие, запыленные бойцы утолили у колодца нестерпимую жажду. А потом без передыха двинулись на Долоннор. Эскадрон Сурэндоржа первым ворвался в город. Уже впотьмах журналисты ринулись искать узел связи, чтобы скорее передать в газету материал о том, как советские и монгольские части, помогая друг другу, преодолели пустыню смерти, как расчистили караванный путь из России в Китай и проломили ворота на Большой Хинган. Заголовок корреспонденции родился сам собой. «Баярлалаа».

Это было в раскаленных песках Гоби.

Монгольский эскадрон капитана Жамбалына, вырвавшись из окружения, по сыпучим барханам пробивался на Калган. Зноем дышала безжизненная пустыня. С полинялого неба пекло желтое, будто расплавленное, солнце. Кипел под ногами коней раскаленный песок.

За головной походной заставой шел конный отряд. С левой стороны — конная застава. А еще левее — дозорный Батын Галсан на своем мохноногом Донжуре. Конь и седло для Батына привычны: он научился ездить верхом раньше, чем ходить по земле. Но пробираться по зыбкой тропе под палящими лучами куда труднее, чем мчаться с ветерком по зеленой монгольской степи. Тяжко здесь и всаднику, и коню. Донжур то и дело опускает голову, шевелит губами, хочет чем-нибудь поживиться. Но что тут найдешь? Под ногами горячий песок да сухая и жесткая верблюжья колючка.

Лошадь в пустыне не имеет цепы. Цирик на коне — что ветер в степи, ему не страшны расстояния. Пал копь — пропал всадник. Гоби не пощадит пешего. В трудном походе цирик сильнее привязался к коню: ухаживал за ним, как за ребенком, не жалел последнего глотка воды из фляжки, чтобы смочить ему пересохшие губы. Он даже научил Донжура укрываться от вражеской пули. Крикнет ему: «Хэвт!» («Ложись!») — и тот на всем скаку падает в песок.

Донжур не раз выносил хозяина невредимым из боевых схваток. Догонял врага на первой версте. Не бей его плетью, не коли шпорами. Потрепи ласково по гриве — все отдаст.

День только наступал, а дышать уже было нечем. От жары кружилась голова, сохло во рту. На ремне болталась пустая фляжка. «Где же твой конец, Гоби?» — прошептал Батын, вглядываясь из-под ладони в сизую даль, где в степном мареве дрожали синие призрачные озера — миражи. Время от времени он приподнимался на стременах, поглядывал на север. Там шел советский передовой кавалерийский отряд. Правее отряда — боковая застава и конный дозорный, его веселый, добрый нухэр. Они иногда съезжались вместе, перекидывались двумя-тремя словами. У обоих одна беда, одна забота: в пустыне мало воды, да и та отравлена.

Вчера Батын снова увидел русского дозорного.

— Сайн байну! [6] — весело поздоровался тот, выехав из-за песчаного бугра.

— Дырасте! — ответил ему Батын.

Они пожали друг другу руки и поехали рядом — стремя в стремя. Улыбка русского нухэра светлая, как вода в Керулене, а глаза голубые, как монгольское небо.

— Найти бы нам хоть один чистый колодец! — воскликнул он.

Проехав так не более километра, вдруг увидели степной колодец и галопом помчались к нему. Как хотелось коснуться губами прохладной влаги, промочить пересохшее горло! Но… увы, у колодца следы, — значит, здесь побывал враг. Напрасно спешили — в воде стрихнин.

На сучке саксаула Батын увидел приколотый клочок рисовой бумаги — записка на монгольском языке:

«Вы не пройдете! Боги низвергнут вас в ущелье Большого Хингана. Вы прошли через мертвую пустыню — Шамо только потому, что обманным путем захватили ночью наши колодцы. Но через главные потоки рек вас не перенесет никакая сила. Мосты исчезнут.

Пусть погибнут русские, но монгольские цирики должны вернуться назад, чтобы жить. Их славные предки видели светлоликого всепобеждающего Тимучина. Пусть это великое имя хранит их от бед и несчастий. Это говорю вам я, потомок Дудэ, который был стремянным Джучи, сына Тимучина, я — Тимур-Дудэ».

— Кто такой Тимур-Дудэ? — спросил русский нухэр. — Он хочет нас поссорить.

— Ха! Пустой башка…

Батын не договорил: под горой показался всадник. Дозорные сорвались с места, помчались в карьер.

Батын первым настиг незнакомца. Это был тощий, беззубый монгол из Мынцзяна [7]. На костлявом плече у него висела сумка. В ней — стрихнин. Перепуганный пленник рассказал, кто такой Тимур-Дудэ. Оказывается, это русский белогвардеец. Отец у него был ротмистром, служил в личной охране царя, а сын превратился в «потомка Чингисхана» — стремянного Джучи — и прислуживает князю Дэвану.

Дозорные отвели пленного в походную заставу и опять вместе — стремя в стремя — тронулись в путь. Они свои люди, делают одно дело. Русский нухэр спросил:

— У тебя на губах кровь: ты отдал воду своему коню?

— Отдал… — признался Батын.

— Ну тогда давай пить мою. — Он взял фляжку, поболтал у самого уха. — Есть немножко.

— Сам давай пей…

Порешили пить вдвоем. Пили не спеша то один приложится, то другой. Только Батын замечал: голубоглазый нухэр пил мало, лишь для вида мочил губы — хотел побольше оставить ему, Батыну. Потом Батын достал кисет.

— Кури, — улыбнулся он и прихвастнул: дескать, табаку у них в отряде, как песку в пустыне.

Наконец пришла ночь. Барханы скрылись во тьме. Потом румяная огромная, в полнеба, заря съела темноту. Батын снова в седле, снова ищет глазами русского нухэра. В полдень, когда солнце поднялось на верхушку поблекшего неба, Батын глянул на север и вдруг увидел на песчаном пригорке коня без всадника. Где же голубоглазый нухэр? Цирик подождал немного. Всадник не появился. Почувствовав недоброе, Батын поскакал на север.

Русский батор [8] лежал с закрытыми глазами у ног своего коня. Лицо у него было пунцовое, с синеватым отливом, на лбу — испарина. У куста карагача валялась пилотка.

Огненное солнце плыло так низко, что казалось, опалит голову.

— О, Гоби, что же ты делаешь с северным человеком!? — простонал Батын, взвалил дозорного на коня и повез к советской заставе.

Больной побледнел, его губы запеклись, покрылись сукровицей.

«Прости меня, нухэр, — прошептал цирик. — Ты сам хотел пить. Зачем обманул?»

Вот и застава. К Батыну бросились солдаты, подбежала девушка-медичка.

— Это я виноват. Я выпил воду, — сказал Батын.

Девушка плеснула на лицо больному водой, дала что-то понюхать и сказала:

— Тепловой удар.

На обратном пути Батын Галсан думал о голубоглазом нухэре. Не брат ли он того русского батора, который закрыл своей грудью амбразуру фашистского дота и спас боевых друзей? А не он ли вырвал из окружения их эскадрон?

С востока пришла еще одна ночь, накрыла мягким пологом желтые барханы, но, завидев в небе яркую зарю, покорно поплелась на запад. Утром передовые отряды подошли к серым отрогам хребта Дациншань.

Идти в горах было куда опаснее. На равнине неприятеля увидишь за пять — десять километров, а здесь он может внезапно появиться в трех шагах от караванного пути. Передовые отряды сблизились, а боковые заставы слились в одну. Батын выехал вперед и вдруг увидел голубоглазого нухэра.

— Дырасте! Дырасте! — крикнул цирик.

Раздались выстрелы, свистнули пули. И снова обманчивая тишина. Дозорные мигом укрылись в ложбине, подняли бинокли. У подножия дальнего кряжа промелькнул всадник, потом показалась и сразу исчезла цепочка пеших солдат. Сомнений не было — в горах противник. Только непонятны его намерения: пойдет он без задержки дальше или даст бой?

— Это хвост князя Дэвана, надо рубить саблями. — Галсан нетерпеливо глянул туда, откуда должна была показаться застава.

— На конях трудно атаковать: порежут пулеметными очередями. Броневичок бы сюда… — Русский дозорный пополз в ложбину разыскивать взводного.

Подошла монгольская походная застава. Батын доложил обо всем капитану Жамбалыну и добавил, что надо сейчас же ударить по «княжескому хвосту», пока не успели спрятать его в землю. Капитан подал команду спешиться и повел заставу вперед. А Батына оставил караулить лошадей.

Галсан в бинокль посмотрел на уходившую заставу. Сумеют ли как следует ударить по «хвосту» Дэвана? Извилистая цепочка цириков мелкими перебежками удалялась в глубь гор. Вот она перекатилась через песчаный бугор и стала опять подниматься по косогору.

Едва застава поравнялась с горным выступом, горячий воздух разорвала раскатистая пулеметная очередь. Запрыгали желтые фонтанчики пыли на гребнях барханов. Донжур навострил уши. Должно быть, в склоне горного кряжа был впаян броневой колпак.

Пулемет вскоре умолк, но стоило только поднять голову — он снова стрелял.

— Что же нам делать, Донжур? — растерянно сказал Батын и прижался плечом к гриве коня. — Что же делать? Большой генерал Исса Плиев приказал брать Калган, выходить к морю, а застава уткнулась в хвост Дэвана — и ни с места.

Палило белое солнце, нагревало сухой недвижимый воздух и мелкий пыльный песок. В небе ни единой тучки. Но бывают ли когда тучи над Гоби? О, Гоби, Гоби…

Цирик обернулся, болезненно сощурился. Где-то там шел передовой отряд. Когда он подойдет? Дождутся ли его прижатые к накаленному песку бойцы? Он посмотрел на север и вдруг увидел коричневый клубок поднятой пыли, а в нем — темную точку. Что это? Точка быстро росла, увеличивалась и вот превратилась в броневик! Машина катилась к горному кряжу. Рядом скакал всадник, будто указывал дорогу. «Да это же голубоглазый нухэр! — догадался Батын. — Он ведет броневик на помощь нашей заставе!»

Машина поравнялась с укрытыми в барханах конями, пахнула облаком густой пыли и рванулась дальше. А дозорный спешился, погрозил сжатым кулаком:

— Сейчас он даст им прикурить!

Вначале Батын не понял: зачем это надо давать прикурить? Почему такая честь подлому Дэвану? Но когда броневик дал с ходу несколько выстрелов, смекнул, каким огоньком угощают дэванцев. Над кряжем поднялся столб темно-рыжего дыма, взлетели белые обломки бронеколпака.

Броневик для верности выстрелил еще раз, круто развернулся и запылил по распадку. Цирики бросились за ним. Батын Галсан запрыгал от нахлынувшей радости, хотел кинуться к другу, обнять его за то, что привел подмогу, но не успел этого сделать. Броневик вскочил на косогор, сильно накренился в сторону и вдруг свалился на бок. Закрутились вхолостую колеса, брызнули в стороны песчаные струйки. Цирики кинулись к машине, но слева ударил пулемет и снова прижал их к земле.

— Аз нь хая! [9] — зло сплюнул Батын.

Дозорный поскакал разыскивать своего командира, чтобы доложить о случившемся, а Батын впился в бинокль и смотрел на песчаный взлобок, где, будто подстреленный конь, лежал зеленый броневик. Цирики пытались прорваться к опрокинутой машине, но плотный заградительный огонь всякий раз преграждал им путь.

«Скоро ли подоспеет помощь?» — подумал Батын и вдруг оторопел: неподалеку от броневика над барханом показались широкополые шляпы дэванцев, вынырнули и тут же исчезли в зыбком песчаном месиве. Сомнений не было: дэванцы подбирались к броневику. Еще две — три минуты — и они подожгут его, кинутся с ножами на русских парней — тех самых, которые спасли от гибели эскадрон и снова пришли на помощь цирикам! Что же делать? Надо рвануть гранатой бронеколпак, в котором укрывается пулеметчик!

— Донжур! — крикнул Батын, вскочил в седло и потрепал коня по жесткой гриве.

И помчался Донжур туда, где стучал вражеский пулемет. В глазах Батына зарябили, замелькали желтые барханы. Знойный ветер обжигал лицо, звенел в ушах, из-под копыт Донжура летел горячий песок. Батын прильнул к шее коня, впился глазами в горный срез, неистово закричал, не слыша своего голоса:

— Донжур, скачи! Донжур, лети!

Конь перемахнул через песчаный занос, цокнул копытами по каменистому склону; взлетел на пригорок. Пулеметчик хотел, видно, как можно скорее покончить с опасным для него броневиком и забыл о флангах. Батын воспользовался его оплошностью, подскочил на расстояние гранатного броска к бронеколпаку и, не осаживая коня, сунул руку за лимонкой. Но где же она? Должно быть, выронил. Он пришпорил коня, отчаянно крикнул:

Назад Дальше