Тяжелее всего было осознавать, что я могла бы избежать этих смертей — могла бы, сил хватило бы, чтобы весь путь отчистить… вот только тогда, местная чаща быстро сообразит, что основная опасность здесь не архимаг, пришедший убивать и умирать, а я… И против чащи мне не выстоять, я тогда до охраняба просто не дойду, я знала это. Но легче от этого не было.
Взвизгнул очередной волк, швырнула на звук огненный шар, сжигая живой куст…Сида добила волка, и мы идем дальше.
Идем, бесшумно и безмолвно. Я защищаю своих волков как могу, вспоминая все заклинания, которые учила когда-то. В моем лесу они мне были не нужны, здесь — требовались как воздух. И я шла, заставляя себя вспоминать, а вспоминая — действовала.
«Ex praesidium» — заклинание защиты. Я расплетаю его как клубок нитей, оплетаю им каждого из своих воинов, соединяю их сердца со своим, покрываю броней.
Вовремя!
Из-за ближайшего кряжистого прогнившего массивного дерева вырывается стая жужжащих игл. Словно живые, они рассеиваются, рассредоточиваясь и впиваются в нас — в меня, в волков, и даже в нити призванной мной магии. Впиваются и опадают, не причинив ни малейшего вреда.
Но это было ошибкой.
Моей ошибкой.
И затихает лес, страшно затихает, жуткой мертвой тишиной.
Чаща осознала, кто на территорию ее зашел!
Быстро же она, слишком быстро.
Что ж, теперь выбора нет.
И я вновь опустилась на одно колено, прижала ладонь к сырой земле и прошептала:
«Чиста роса, чиста как слеза,
Опадает роса, покидая небеса.
К росе взываю, росу призываю,
Ручейками чистыми,
Чистыми да лучистыми,
Беги ко мне роса,
Да жди приказа!»
И потекла вода со всех сторон. Чистая, без грязи, гнили да скверны, сверкающая серебром, восстающая стеной передо мной, и стена та росла, утолщалась, увеличивалась.
И зашумел отравленный лес, где-то вдалеке рык ходоков послышался, а опосля и топот ног, лап, лапок, конечностей — чаща собирала свое войско. Чаща собиралась нанести удар. Чаща — страшный противник.
— Придется бежать, — тихо сказала я волкам. — Когда ударю заклинанием, коли дорогу отчистит, ринемся в бой. Но если не сдюжу, вам один путь — обратно к реке, водяной подсобит, в лес наш вернет.
Ответа не ждала, волки спорить не станут — их дело слушаться моих приказаний. А все что я сейчас могла — ждать. Нервно, стараясь сдерживать дрожь, стараясь, разум холодным хранить… и ох как же непросто мне было. И как жутко. Сунуться в Гиблый яр ночью — и хватило же ума!
Но я заставила страх умолкнуть, протянула руку ко все увеличивающейся стене воды, прошептала «Luceat», и вода засияла, освещая мягким голубым светом все вокруг… вот тогда-то мне и стало не хорошо!
Эта чаща была умна.
Очень умна. И выводы делать она тоже умела. А потому не осталось вокруг нас никого из плоти и крови — обезумевшая отравленная злобой чаща согнала сюда свою исконную армию, и я в ужасе оглядывала ровный строй ходоков из терновых шипов, кряжистые, плотоядные деревья, готовые рвать и жрать любую живую плоть, и ползущие, словно змеи, ядовитые лианы…
Мне конец.
Мне просто конец, да такой лютый, что и врагу не пожелаешь.
И тут вдруг, во всей этой ситуации, почувствовала я что-то такое… увиденное не так уж давно.
Знак Ходоков я вспомнила.
А затем слова, что тогда сказала я охранябушке: «И если на меня знак Ходоков наложить, она примет удар на себя, и распределит так, чтобы всем досталось по капле — она чаща, она действует инстинктивно, а если на каждый охранный куст по капле яда, это ведь мелочь по ее мнению».
И я тогда даже в страшном сне не могла представить, что столкнусь с чащей, которая подверглась подобному воздействию. Потому что у такой чащи нет слабых мест. И у ее армии слабых мест тоже нет. И эти кусты, деревья и ползучие ядовитые лианы, им не страшны ни магические атаки, ни огонь. Заповедная чаща неуязвима.
А эта конкретная еще и умна сверх меры.
Очень умна.
Она не последовала за охранябушкой, иначе бы он не продвинулся так далеко. Она не стала вмешиваться в мою битву с нежитью, потому что не сочла меня опасностью. Но как только я выдала свою принадлежность к лесным ведуньям — оказалась тут мгновенно. И с единственной целью — уничтожить.
Обезумевшая отравленная скверной многовековая озлобленная и крайне умная чаща против одной очень глупой ведьмы, из которой и лесная ведунья тоже вышла не самая умная.
Я стояла, сжимая дрожащей ладонью клюку, и понимала — мне не выстоять. Обезумевшая переведенная в боевой режим чаща от меня и клочка не оставит, она меня попросту уничтожит. С особой старательностью уничтожит. Это ее задача — уничтожать тех, кто несет опасность в ее лес.
И я просчиталась, сильно просчиталась — я недооценила противника. Не подумала, что чаща Гиблого яра настолько умна. И вот теперь все, что мне оставалось — думать. Волки будут уничтожены, это я понимала. Но себя я спасти могла — а для спасения охранябушки и всего Гиблого яра этого будет достаточно.
А потому я использовала запрещенный прием, отлично зная — у Гиблого яра нет хозяйки. Я не ощутила ее ни прикоснувшись к земле, ни даже сейчас, когда против меня открыто выступила вся чаща. А у чащи, особенно брошенной и одинокой, есть одна слабость, всего одна слабость, одна-единственная и… я ведь ничего не теряю.
— Чаща Заповедная, — сказала негромко, но в мертвой тишине голос прозвучал оглушающее, — ты уж прости за вторжение, и за визит несогласованный тоже прости, но тут дело такое…
Я медленно положила ладонь на живот, которого вообще еще не было, и сообщила:
— Ребеночек у меня скоро народится.
И замерло войско неуязвимое. Змеи-лианы раскачиваться перестали. Деревья застыли. Кусты шипы втянули.
Несколько секунд тишина висела жуткая, а затем прямо передо мной, между мной и стеной светящейся призванной воды, пророс росток, из него лепесток, из того поднялась, сплетаясь из ветвей и лиан Заповедная чаща Гиблого яра. Ох и страшна она была… Я свою голозадую ругала частенько, но моя была миленькая и родненькая, а тут почти такая же, да только в волосы ее зеленые человеческие головы вплетены, пальцы в крови несвежей, на лице оскал звериный, в глазах пустота и мрак, а еще несло от нее гнилью и разложением, и затошнило меня так, словно и правда в положении… я даже рукой рот прикрыла, сдерживая то ли рвотный позыв, то ли крик ужаса.
И чаща изменилась в тот же миг!
Исчезла с пальцев ее кровь, из волос головы мертвые, запах гноя сменился ароматом травы мятной, а глазницы засияли светом радостным, и выражение на морде стало, прямо как у моей чащи. Наклонилась она резво, к животу моему присмотрелась, выпрямилась, засияла улыбищей, и руками жест изобразила, словно ляльку покачивает.
Вот те раз!
Я была уверена, что эта чаща меня не тронет, только если решит, что я беременная. Такое случалось в прошлые времена, если ведун или ведунья лесная гибли, одичавшая чаща могла выбрать себе женщину беременную, завести заманить в лес с помощью нечисти, да приняв роды, забрать себе ребеночка, чтобы из него вырастить хозяйку себе, али хозяина. Так вот о таком я думала, что заманит-закроет выходы из Яра гиблого, но нет — все оказалось хуже. На порядок хуже. Неземное счастье сияло на морде чащи Заповедной, жуткие ядовитые пауки уже трудились над чепчиками да пеленками, прямо здесь, от пути проложенного мечом и огнем не отходя, лианы начали соревнование на кто лучше люльку сплетет, а чаща начала мне радостно вкусняшки подсовывать — ягоды малины, к слову скверной не отравленные, землянику даже достала откуда-то…
И это ошеломило страшным осознанием — чаща знала, что отравлена.
Чаща знала, что прогнила.
И чаща не хотела такой оставаться.
Несмотря на яд, несмотря на скверну, несмотря на весь ужас Гиблого яра — чаща была не просто умная, она оказалась еще и достаточно сообразительная, чтобы осознать, что происходящее не есть норма от слова совсем.
Я сжала клюку, с болью глядя на чащу.
Думала не долго — говорю же, глупая с меня ведьма вышла, вот и ведунья не лучше.
— Я вреда не причиню, — прошептала, всю искренность в каждое слово вкладывая.
И она поверила. Застыла передо мной, все так же протягивая на двух листах малину и землянику, а я, руку протянув, прикоснулась ладонью к ее щеке.
И пошатнулась, на клюку опираясь — плохо дело было.
Чаща это защита, а опора и суть чащи — лес Заповедный. Гиблый яр Заповедным уж давно не был… Но в воспоминаниях чащи я уловила отголосок тех, прежних времен, когда этот лес был наполнен волшебством и жизнью, а затем все светлое накрыл знак, тот самый знак Ходоков, от которого уберег меня охранябушка…
Хозяйку этого леса не уберегли!
Стара была, подслеповата, да подлости такой не ждала вовсе… Это мы, современные ведуньи, уже наученные, ведаем и про ловушки, и про попытки лес отобрать, а тогда… не ведала она. В знак жуткий вступила живой, а отступила полыхающим огнем умертвием. Ведунья была стара, но от того и опытна — последнее, что она смогла сделать для своей чащи, это уберечь ее от скверны, и потому подожгла себя прежде, чем стала умертвием. Да сгорела не сразу. И от нее скверна как яд по всей территории леса растеклась, вот так в миг один Светлый яр Гиблым яром обернулся. А дальше — кто из зверей да птиц сбежать успел, тот выжил, а кто нет… В лесу этом нынче только смерть хозяйкой была. А чаща… чаща все так же лес охраняла. Какой был, такой и охраняла. Как могла, так и охраняла, изо всех своих сил.
Опустила я руку, клюку сжала с силой, словно себя пыталась в руки взять, да на чащу, стоящую передо мной, посмотрела с болью.
И что сказать ей, отчаянием и горем отравленной? Как помочь, как утешить? Все войско ее вот оно, передо мной. Страшная сила, да только, если в контексте всей территории леса рассматривать… это уже не сила, так, остатки. Гнилью поеденные, ядом отравленные, тленом захваченные. Долго ли ты простоишь еще, чаща? Лет десять, не более… а то и менее…
Об одном жалею — знала б раньше, если б только знала раньше, что эта чаща правильная, что сохранила разум и жизнь, я бы волков своих сохранила, я бы… я бы раньше сюда пришла.
— Не враг я тебе, чаща Заповедная, — с болью сказала, с трудом. — И вреда не причиню. Я за своим пришла, свое возьму и оставлю лес твой. Пропусти меня.
Призадумалась чаща, смотрит пристально, взгляд нехороший… не понравился мне взгляд ее, ох и не понравился. Но в сторону шагнула, путь указала, и поклонилась даже мне, хозяйке лесной… а вот это уже не понравилось вовсе. Чащи Заповедные, они собственницы зверские. Такая коли хорошую хозяйку найдет, то вовек не отпустит — по своей знаю. Ну да ничего, поутру леший выдернет, никакими путами не удержит меня чаща.
А вот сейчас, чащу следовало удержать мне. Да так, чтобы следом не кинулась, чтобы здесь осталась, лес оберегая.
— Благодарствую, Заповедная, — ответила с поклоном.
И ударила клюкой о стену из воды. И понеслась та волной — гниль уничтожая, скверну вымывая, яд обращая смолой, шипы острые — цветами весенними, мох гнилостный — грибницами, лианы ядовитые — побегами деревьев молодых.
И на глазах расцветал лес, обновлялся, оживал.
И хорошее это дело, да только все, что мне теперь оставалось — бежать! Да так быстро, что ветер свистел в ушах, а капюшон давно упал за спину.
И помчались мы с волками быстро, так быстро, как только могли.
Сида и Хоен впереди, парой мчались, в паре атаковали — чаща нам больше не препятствовала, но в этом мертвом лесу, нежити оказалось поболее, чем в моем живности всяческой!
Теряла я амулет за амулетом, голос охрип от заклинаний, мне бы воды сейчас, хоть глоточек, да не было, хрипели, рычали, бросались в бой неравный волки, падая безмолвно в случае поражения. Бежала вперед я, бежала отчаянно, уж и в боку кололо да так, что хоть криком кричи, в глазах темнело, но все что мне оставалось — бежать.
Бежать, зная что каждая пядь земли уносит жизни моих волков, бежать, боясь, что могу не успеть, бежать, в какой-то миг осознав, что возле меня лишь Сида и Хоен… других волков больше не осталось. А вот врагов — хоть отбавляй.
И наступил страшный миг — миг, в который я вынуждена была остановиться.
Тяжело дыша, не падая лишь по одной причине — за клюку держалась, и с ужасом понимая, что кажется теперь, я единственный противник всех тварей Гиблого яра. Я. И судя по тому, как дрожала земля под ногами, нежить все собиралась и собиралась, мчалась ко мне изо всех сил, да со всех сторон. Гиблый яр лес огромный, двадцать дней пешего пути от центра к выходу, это поболее моего Заповедного леса будет, и вот сейчас все монстры яра желали растерзать меня. Только меня, это-то и пугало. Так пугало, что дышать стало вконец больно — если они все против меня восстали, кто же тогда против охранябушки? Никого? Неужто мертв он? Неужто не успела?
Зарычала Сида, шагнула вперед, готовая кинуться в бой, что проигран заведомо, но я остановила. Волки что могли уже сделали, теперь, Валкирин, твой ход.
— В бой не вмешиваться, — приказала волкам, — вы у меня одни остались.
Одни, это правда.
А впереди стоит лич, щитом своих тварей накрывает, в бой снаряжает. Слева ходоки рычат неестественно, с губ пена ядовитая зеленая капает, но хуже всех — твари. Много их, слишком много, и каждый в прошлом маг, а значит не с тупой нежитью дело имею, а с хитрой, коварной, ученой. Выберусь ли?
Свела ладони вместе, зажмурилась и крикнула, вливая силу ведьмовскую в заклинание свечения:
— Meridiem!
И засиял яркий белый дневной свет посреди отравленного ночного леса. Взвыла нежить, упал ослепленный лич, ходоки забились в припадке на земле, и только тварям свет не помешал ничуть. Ну да ничего, для вас иная магия пригодиться.
И упав на колено, ударила ладонями о земь и прошептала:
— Восстань!
И потянулись из черной мертвой земли яркие зеленые побеги, побежали вверх, оплетая нежить, сковывая по рукам и ногам тварей, в кокон укутывая лича, прорываясь среди врагов.
А я уже мчалась вперед, Сида и Хоен за мной по пятам.
Последний рывок, последний. На большее сил нет!
И ликующее чувство в изнывающей груди — успела!
Успела!
Мы с волками вырвались на поляну, в то самый миг, когда охранябушка, стоял в середине прорисованного кровью круга и собирался сжечь себя и весь Гиблый яр заодно.
Он стоял в центре пятиконечной звезды, что заняла весь охранительный круг, запрокинув голову, раскинув руки, и медленно, нараспев читая заклинание… Повсюду были останки его врагов, вражеской кровью он охранительный круг начертал, да такой, что и я, живая, с трудом через его грань переступила, волков чуть ли не силой загнать пришлось, преследующая нас нежить на ту же поляну примчалась. Но поздно уже — мы успели! Мы перешагнули контур охранительного круга и теперь были в недосягаемости. Абсолютной недосягаемости для нежити. И та, осознав это, разразилась взбешенным воем, да выть могли уже сколько угодно. Вот они и выли теперь.
И маг, обернувшийся на вой взъяренной неудачей нежити, потрясенно глядел на меня, и с губ его сорвалось только:
— Веся…
Не ответила. Рухнула на земь, и дышала, пытаясь отдышаться хоть как-то. Рядом натужно хрипели волки, но они хоть стояли — гордые. За пределами круга защитного, носилась и ревела от бессильной ярости нежить, да только охранябушка явно истинный архимаг, дело свое знал хорошо, от того никто и не мог прорваться через периметр, даже твари.
— Веся!
Вмиг охранябушка рядом оказался, меня подхватил, усадил, флягу из-за пояса достал, поднес к моим губам… И ох, как же рада я была воде ключевой, студеной. Да только всю не выпила, не одна же я тут была.
— Волков напои, — попросила задыхаясь.
Напоил. Так потрясен был, что и возражать не стал.
Потом ждал, пока отдышусь. И лишь после, тихо спросил:
— Ведьма, ты письмо читала?
— Нет, — я встать попыталась, не с первого раза получилось, охранябушке помогать пришлось. — А что там было?