Оторопело на руки уставилась, еще более оторопело в зеркало… да так и застыла. Потому что ведьму наколдовать я наколдовала. Хорошо так наколдовала. Так что и морда вся зеленая, и нос ого-го, и бородавка на носу с поганку размером, и зубы желтые редкие страшные, и подбородок острый, и все как полагается… одна проблема – плечи широкия, руки на груди сложились мрачненько, выражение наколдованной морды – зверское.
— Ой, — только и сказала я, глядя на своего оведьмившегося охранябушку.
— Хорош? – издевательски спросил он.
— Да загляденье просто, — мгновенно соврала я.
И взмахнула рукой, убирая иллюзию. Хорошо, что на нем убирала – на нем сработало.
— Ты всю мою магию поглощаешь, — заметила, раздражено направившись за маской и перчатками.
Не люблю я их, с иллюзией лучше, ну да как есть, так есть.
— Сидеть дома, отсыпаться, ничего не строить! — скомандовала я охранябушке напоследок.
— Серьезно? – насмешливо спросил он. — Ведьма, ты на моих глазах уничтожила амулет подавления силы воли.
Удивленно моргнула, вопросительно посмотрела на мага.
Маг, рывком поднимаясь, пояснил:
— Меня здесь больше ничего не держит!
— Ааа, — догадливо протянула я. Пожала плечами и посоветовала: — Еды возьми на дорогу. И у меня там шкаф за печкой — в нем где-то было несколько мужских рубашек и штанов, тоже возьми. Бывай, охранябушка.
И развернувшись, я, подхватив корзинку, вышла на двор.
За закрытой дверью, когда я уходила, хранилось тяжелое молчание. То ли осознал, что с печатью деваться ему некуда, то ли раздумывал, что с собой взять в дорогу. В любом случае — это Заповедный лес, насилу тут никого не держат. Лесная сила правда вмешаться может, но делает она это редко, да и в целом, вряд ли потребует кого-то конкретного для продолжения рода избрать, ну и вообще — там видно будет.
С этими мыслями я ударила клюкой оземь, открывая тайную тропу, и шагнула к рыбацким домикам.
***
Жена Саврана поселилась в первом из трех домов, оттуда доносился надрывный детский плач, а на ступеньках сидел грустный мальчик лет семи. При виде меня мальчик на секунду застыл, а затем поднялся, спустился с лестницы, и низко склонился до земли.
— Здравствуй, матушка ведунья лесная, — подражая голосам и манерам взрослых, уважительно сказал он.
— И тебе не хворать, — весело, девичьим голосом отозвалась я.
И с огорчением поняла – амулет, меняющий голос, дома забыла. Вот же напасть какая. Малыш не поднимаясь полностью, удивленно на меня глянул – но нет, перед глазами его была все та же старушка с жутким носом и поганками на плаще. Глазам ребенок явно доверял больше, чем ушам.
— Идем, — стараясь сделать голос старчески дребезжащим, сказала я, — с маменькой поздороваемся.
А малыш вдруг возьми да и скажи:
— Не до нас мамке сейчас, Митятка гибнет.
И на лестницу я взбежала, даже клюку позабыв — та не обиделась, поскакала дальше. А я вбежала в лавочку рыбацкую, глянула на девочку лет четырех, держащую таз с холодной водой, бледную, дрожащую, и только потом, на вздрогнувшую при моем появлении жену Саврана — малыша она обтирала холодной водой, умница, от того и орал он. Но даже с порога видно было – жар не спадает.
— Умная ты мать, жена Саврана, — с порога начала я, торопливо сдергивая перчатки с когтями и фальшивой зеленой кожей.
— Матушка ведьма лесная… — только и прошептала я.
А вот девочка с огромными зеленющими глазами проследила за падением моих рук ложных на пол, и не ведаю, как миску то с водой удержала. Позади меня в избу вошел мальчик.
— Сестру покорми, — сказала я, указав ему на корзину, которую тоже клюка подхватила. Говорю же — замечательная клюка у меня.
А сама, торопливо к ребенку направилась. Жена Саврана поднялась, уступая мне место и я, сев на краю постели, осторожно приложила ладонь к горячей, дьявольски горячей головке. От чего жар такой? Слишком сильный жар для дитя, слишком сильный для нервного потрясения, что пережил, а в остальном — здоровый малыш был, шести месяцев от роду, крепкий. С чем же организм его сейчас боролся так отчаянно пытаясь выжечь заразу?!
— Не болел ведь, — смещая руку на грудь затихшего при виде моей жуткой маски ребенка, сказала я.
— Нет, не хворал, — подтвердила жена Саврана.
Я кивнула, принимая ответ, и спустила руку ниже — на животик. Спустила, да и вздрогнула — яд там был. Яд!
— Не своим молоком вчера накормила, да? — уже зная ответ, спросила я.
И ответ зная, и что молоко то не только дитятко пило — то-то слишком бледным мне старший савранов сын показался…
— Подойди, наклонись, — приказала я женщине.
Та приблизилась осторожно, поклонилась, я ловко ладонь на ее лбу разместила – жар. Пока не явный.
— И ты молоко то тоже пила, — очень тихо сказала я.
Жена Саврана выпрямилась да и стала белая, как саван. Что ж, до савана их всех один шаг и отделял.
Женщина пошатнулась, опустилась на пол обессилено, и прошептала бледными губами:
— Свекровь-матушка принесла поутру. Сказала молоко в священном храме благословенное, от всех хворей и невзгод поможет…
Значит нет у Саврана больше ни матери, ни отца-кузнеца…Жаль, хорошие люди были. Очень жаль, да печалиться времени нет, нужно живых спасать.
Я клюку к себе поманила, а едва прискакала та, тихо приказала:
— Лешего позови.
Она кивнула и поскакала приказ выполнять. Не то чтоб я сама лешего позвать не могла, но далеко сюда идти, пока явится долго будет, а клюка ему сходу заповедную тропу откроет.
Дети на волшебство смотрели со смесью живого интереса и благоговения, а вот жена Саврана глядела только на меня. В глазах ее дрожали слезы, губы были белыми как у мертвеца, а спросить она боялась. Понимаю, о таком спрашивать страшно. Говорить страшно тоже, но я сказала:
— Тебя и старших спасу, а Митяя… не знаю.
Опустив голову и едва не взвыв, женщина вдруг отчаянно попросила:
— Детей, детей спаси сначала!
Укоризненно поглядев на нее, спросила:
— Совсем сдурела? Ну спасу я детей, а кто о них позаботится? Детям мать нужна.
Женщина сникла. А затем тихо, едва едва слышно, словно ветер донес издали, прошептала:
— А Савран?
— Коли вернется в Заповедный лес пущу, из Заповедного леса куда нужно выведу… я не бог, женщина, — так же тихо ответила ей.
— Уля, — поправила она.
— Я не бог, Ульяна, — приняла своеобразное знакомство, и закрыла глаза, осторожно вторгаясь в тело ребенка.
Яд был в нем. Окрасил мертвым цветом стенки крошечного желудка, пытался прорваться в кровь, но кровь горела, организм старался сжечь заразу из последних сил. А сил тут требовалось… А примерно столько же, сколько и когда границы леса расширяла. Тут оно как – лес, это жизнь, и тут вот тоже жизнь…
Дверь распахнулась слишком резко — леший так не приходит. Не он и пришел – уверенную поступь охранябушки я различила, даже головы не поворачивая.
И когда он, пройдя в дом, поставил на пол деревянное ведро с ключевой лесной водой, лишь спросила насмешливо:
— Что, рубашки не нашел? Али по ночи в путь снаряжаться страшнова-то?
— А я теперь свободный человек, ведьма, хожу там где вздумаю. Рубашки нашел, спасибо.
Даже отвечать не стала — мои силы сейчас на ребенка шли, помочь смогу или не сумею — время покажет, но прежде чем за мать его браться и сестру с братом, хотя бы боль снять, да жар снизить немного – силы ребенку еще потребуются.
Архимаг постоял рядом, постоял, да и не выдержало сердце любопытное:
— Что с ребенком? Почему леший мне ведро отдал, а сам в лес кинулся?!
Тут уж я удивилась.
Держа ладонь на животике младенца, повернула голову, удивленно на мага поглядела, тот ответил напряженным взглядом синих глаз.
А в следующее мгновение видеть охранябушку я перестала, взглянув на лес глазами Ворона.
Птица сидела на верхушке самого высокого в лесу Мудрого Дуба, показывала мне, как вдали, в той части, где маги и Славастена на лес мой заповедный посягали — горит он. Лес мой! Заповедный! То-то леший ведро магу всунул, а сам помчался деревья спасать, как-никак его вотчина.
— Ведьма, в чем дело? — раздался голос мага и меня тряхнули за плечо.
Мотнула головой, намекая, что слышу отлично, орать на ухо не надо, и позвала чащу. Заповедная не дремала от слова вообще никак, и ныне, под отвлекающий маневр своего псевдо-горения, кралась под землей, собираясь атаковать находящихся в неведении и абсолютно уверенных, что уничтожили зловредные насаждения магов.
И все бы ничего, но едва чаща нанесет удар, магию и силу для рывка она возьмет у меня!
И распахнув глаза, я, одну руку держа на ребенке, вторую протянула над ведром с ключевой водой и торопливо, быстро, вливая свою силу, сколько могла, начала читать заговор.
«Здравствуй при встрече,
Здравствуй при прощании,
Здравствуй в разлуке,
Здравием обернись возвращение».
Чаща ударила, когда я произносила последние звуки. Ударила лихо и радостно, со всем торжеством почуявшего крови хищника, вырвавшись из-под земли коснулась ног магов безобидными ростками и в стремительном росте оборачиваясь лианами, сплошь усеянными острыми шипами. И меня скрутило так, что не продохнуть ни выдохнуть, на чем сила держалась – не ведаю.
— Ведьма, что ж ты… — встревожился архимаг, едва я на пол на одно колено рухнула.
На оба не могла, если отпущу ребенка — погибнет.
Вот только и чащу звать, когда на младенце руку держу не самое верное дело — чаща у меня детей любит. В прямом смысле. Жуткой материнской любовью. Этой только волю дай — так заберет себе и вырастит, причем и молоком поить будет, и растить, и даже баловать. И не отдает. Пока дите не вырастит, вообще отдавать отказывается! Меня поначалу тоже все пыталась, да и сейчас… недалеко ушла.
Но делать нечего.
«Стой!» — взмолилась я, призывая чащу.
Зловредина остановилась, оглянулась на меня, словно бы через плечо на букашку мелкую и тут засекла дитятко! В следующее мгновение смола с огнем, успешно имитирующая горение чащи, перекинулась на магов, которым и так приходилось не сладко, в том смысле, что вообще неприятно, когда по тебе растут лианы с шипами, а заповедная мгновенно оказалась тут.
И в единый миг над кроваткой склонилась условно обнаженная девушка. Очень условная девушка, потому что сплетенная из ивовых прутьев и покрытая листочками чаща в принципе девушку напоминала разве что изгибами. И вот это чудище, восторженно приоткрыв условно губы, склонилась над младенцем.
— Так, вот давай без этого! — потребовала я. — У него вообще мать есть!
Зловредина дернула плечом, демонстрируя все, что думает об этой матери, и протянула загребущие ручонки к младенцу.
Вообще исстари лесные ведуны и ведуньи получались именно так — чаща подбирала брошенных в голодные годы младенцев, растила их, отдавая все тепло своей истинно женской материнской души, и вырастали ведуны как бы на грани миров — лесного и человеческого. Но голодные годы миновали, детей более в лес на смерть никто не выбрасывал вот уже много лет, вот чаща и тосковала, а потому оберегала вообще всех детенышей — то и дело периодически приходилось отбирать у нее оленят, медвежат, волчат, зайчат, а в последнее время даже птицы прилетали жаловаться.
— Не смей! — приказала я чаще.
Та выпрямилась, витые ивовые руки на груди сложила и с вызовом в пустых глазницах посмотрела на меня. Намекая на очевидное — а почему бы и нет?!
— У этого ребенка есть мать, — повторила я очевидное.
Чаща в ярости топнула ногой, не желая соглашаться с этим очевидным. Постояла, зло сузившими глазницами взирая на меня, и вдруг хлопнула себя ладонью по лбу, словно вспомнила о чем-то, запрыгала радостно, указала на меня, на стоявшего в некотором оцепенении мага, сложила ладони вместе недвусмысленным жестом, даже подвигала, имитируя явно зачатие, после чего обрисовала живот на себе, указала на меня – ну чтобы если кто не понял, обозначила что речь о моем животе, и радостно запрыгала снова.
Даже у меня челюсть отвисла, что уж об остальных говорить.
— Господи помоги, — прошептала жена Саврана, и добавила, — мужику.
«Мужик» промолчал, но выражение лица у охранябушки стало непередаваемым, а вот мальчик проявив удивительную для его лет осведомленность, со вздохом произнес:
— Да, не повезло вам, уважаемый.
Архимаг очень выразительно посмотрел на меня.
А я поняла две очень важные вещи: первая — Лесная сила сплетница, и вторая — я попала. Еще я поняла, что очень зря давала чаще на почитать книгу о человеческой анатомии… дочиталась. И главное не возразишь же никак.
— Хорошо, если забеременею, так и быть возьму в няньки, — сдалась я.
Зловреднючая чаща, даром что заповедная, радостно запрыгала, с разбегу обняла оторопевшего архимага и вымелась из избы и далее проводить наказательно-обучающие мероприятия.
Когда за ней дверь захлопнулась, охраняб очень тихо произнес:
— Ведьма, а ты не могла бы…
— Чего не могу, того не могу! — сходу сделала я заявление.
И выдохнула с облегчением, едва появился леший.
— Ребенка возьми и пои водой ключевой, — приказала я.
Леший тяжелой громоздкой массой ввалился в избу, и сменил меня на посту удержания одновременно разных степеней контроля.
— Ребенка мог поить и я, — произнес вдруг архимаг.
— Не мог, — возразила, тяжело поднимаясь, — нет в тебе магии.
И встав над ведром с водой, я простерла над ним уже обе ладони и зашептала:
«По небу ветрами,
По земле ногами,
По ночи светом,
Дождем летом.
Вдохом полным,
Выдохом легким,
Криком рождения,
Счастьем свечения…»
И вода в ведре начала светиться легким зеленовато-бирюзовым сиянием. На самом деле страшные вещи творю — сплетаю воедино магию ведьм и магию леса, за такое меня бы с первого курса вышвырнули не глядя, но суровые времена требовали суровых решений.
— Начинай, — приказала я лешему.
И из ведра потянулся первый ручеек, маленький, чуть ли не каплями, в сторону ребенка. Я не следила — знала, что леший контролирует, чтобы каждая капелька попала в рот малыша. И продолжила, используя исключительно ведьминское заклинание:
«Ассарда кеанар,
Аруна аргевар,
Дейшар нэквахар,
Дайсун аграхар!»
И ведро забурлило, вода в нем практически вскипела от магии, а я приказала жене Саврана:
— Подойди, встань на колени между мной и водой.
И едва женщина заняла нужное место, приказала:
— Пей.
Я видела слезы в ее глазах, видела мольбу. Она словно вся, всем телом просила «Детей, детей сначала!». Но я не могла. Первой следовало спасать мать.
— Пей! — приказала повторно, притянув магией притянув кружку и швырнув ее на руки женщине.
И она начала пить. Захлебываясь слезами и рыданиями, пить, старясь не смотреть на детей. А мне оставалось лишь следить, чтобы скверна, сейчас черным пятном пожиравшая ее желудок, была уничтожена… одна проблема — скверна уходить не желала.
Кружка, кружка, еще кружка, и еще…
Женщина уже едва ли могла пить, но каждый раз я, стараясь не смотреть на то, сколько воды осталось в ведре, повторяла:
— Еще.
Она пила. Но глупой жена Саврана не была, и видела как все меньше и меньше воды остается в ведре. Видела и понимала — ее детям практически ничего не останется.
— Я могу еще воды принести, — тихо сказал мне подошедший архимаг.
— Да и леший бы мог, вот только у меня на большее количество сил не хватит. Это ведро рассчитано конкретно под мои возможности, — хрипло ответила ему.
Женщина вздрогнула услышав это, подняла на меня заплаканные глаза, но мой приказ был неизменен:
— Пей.
Тьма покинула ее тело, когда от ведра оставалось меньше четверти.
— Все, — сказала я.
И женщина метнулась на улицу — вода волшебная, пока пьешь не ощущаешь, а как волшба схлынет… Рвало жену Саврана знатно, но никто из нас на такие мелочи внимания не обратил.
— Мальчик, — позвала я.
Сын Саврана насупился, он был смышленым мальчиком, все уже понял, и даже решение принял, сказав: