— Как думаешь, в этом году будет сложнее или как всегда? — спросил я.
Обычно скупой на эмоции васпа сегодня выглядел перепуганным и каким-то взъерошенным. Он раздумывал над фразами дольше обычного и говорил, нехотя выталкивая из себя слова:
— Не знаю. А ты боишься?
— Боюсь, — признался я. Причем совершенно искренне.
— Я тоже. А если не смогу убить? Нельзя бояться. Страх — слабость. Сомнения. Нельзя.
Опасения подтверждались. Услышав про убийства, я подумал о поединках между неофитам до смерти. Жестоко и глупо. Зачем тратить время на обучение будущих солдат, а потом убивать их? У цзы’дарийцев до смерти сражаются только в поединке за звание генерала. И то мне всегда этот обычай казался дикостью. Умирали лучшие офицеры. За что? За то, что не смогли сравниться по силе с генералом? Васпы не лучше со своим экзаменом. Я с ужасом представлял, как пойду туда, и меня поставят в пару с Дином или Тезоном. Что тогда? Бежать? Прорываться с боем? Дело даже не в риске самому погибнуть. Я боялся так же, как Дин. Не приходилось убивать еще. Смогу ли я, если понадобится, ударить какого-нибудь васпу ножом? Выстрелить? Сломать шею?
— А если не убивать?
— Нельзя, — мотнул головой Дин. — Преторианец вырвет печень. Он обещал.
Я в ответ скептически покривился. Подобные угрозы всегда были фигуральными. Ну, сделают мне выговор с занесением в личное дело, посадят в клетку. В самом худшем случае Грут снова повесит на дыбу, делов-то. Не смертельно.
— А если не сдавать экзамен? — очень тихо спросил я.
— Это как? — Дин удивился настолько, что сбился с шага.
Я медленно втянул носом воздух и мысленно сосчитал до десяти. Только бы васпа не шарахнулся от меня, как от огня.
— Сбежать из Улья.
Дин вытаращил на меня глаза, до хруста в костяшках сжав кулаки. Открыл рот, потом снова закрыл и, дернув головой, жарко зашептал:
— Нельзя. Нельзя. Слышал про рядового Норта? Хотя куда тебе. Пе-ри-фе-ри-я. Был у нас Норт. Сбежал. Его поймали. Отдали преторианцам. Полгода от него в претории по кусочку отрезали и Королеве скармливали.
Я шумно сглотнул и поморщился. Однако какие кровожадные метафоры в страшилках о преторианцах ходили по Улью.
— Говорят еще бегали. Всех ловили. Всех убивали. Преторианцы умные. Не повторялись. Одного на части разорвали. Привязали руки и ноги к разным воротам. Крутили, тянули, пока не разорвали. А перед этим год дыба, крючья, угли. Не сбежать. Поймают и убьют. — Дин перевел дух, облизнул высохшие губы и продолжил: — Нельзя бежать. Глупо. Васпы лучшие бойцы. Сила и ярость. Милостью Королевы избраны. Без королевы никто. Червь. Слизняк. Человек. Слабый и жалкий. Ты хочешь стать человеком?
— Хочу, — ответил я, закипая. — Хочу человеком. Жил бы с родителями. Отец всегда рядом. Дом, семья. Жил бы. Форму не надевал, оружия в руки не брал, не убивал! Никогда.
Проклятье, сорвался. Дин остановился, как вкопанный, а поток бегущих по кругу васп подхватил меня и унес дальше. Гимнастерка взмокла, дышать стало тяжело. Я все испортил. Я мог спасти его и все испортил. Верно говорил Тезон в лесу на подходе к Улью, молчать нужно. Не умеешь — не берись! Теперь испуганный васпа доложит обо всем сержанту, и меня убьют раньше, чем пустят на опыты. Ну, какой же я дурак!
— Лар, — услышал я тихий голос Дина за спиной. — Лар, я бы тоже хотел. Человеком.
Я обернулся, рискуя получить от дежурного сержанта по затылку, и увидел испуганные глаза васпы. Чистые, как горные колодцы.
— Давай уйдем, — повторил я севшим голосом, — к людям. Туда, где дом.
— Нет дома, — нахмурился Дин и его взгляд потух. — Мамы нет, папы нет. Васпы забрали меня. Дом сожгли. Не помню. Маму не помню. Пела мне, когда темно. Красиво. Рисовала красиво. Весь дом в рисунках. Потом кокон. Все время кокон. Ты что помнишь?
Я стиснул зубы и закрыл глаза. Скольким детям сломали жизни? Ради чего? Может быть, я тупой и многого не понимаю, но кто-нибудь объяснит мне ради чего все? Королева, Улей, тренировки, мародерство — и так по кругу. Вырастали неофиты, становились преторианцами и уже сами собирали рейды за новыми неофитами. По кругу. Бесконечно. Васпы, цзы’дарийцы. Нет разницы. У нас в Училищах тоже самое. Я вспомнил свое детство и повторил, как робот:
— Меня тоже забрали от матери, отца не было. Я не помню его. Даже дом не помню. Но он есть. Где-то там. Я верю. Давай сбежим из Улья.
Васпа молчал, поджав губы. Не ответил ни да, ни нет. Но бежал рядом и больше не пытался затеряться в толпе. Думай, Дин. Времени мало, но оно еще есть.
— Двести тридцатый! — раздался голос сержанта Грута от дверей тренировочного зала. — На выход!
А вот и анализы пришли. Ошибся я, времени больше нет. Надеюсь, Тезон вытащит меня из лап господ экспериментаторов и любопытных исследователей. Хотя бы в виде подарка для отца в черном полиэтиленовом пакете.
Выйдя из круга и одернув гимнастерку, я пошел к сержанту. На лысине Грута в свете потолочных ламп поблескивала испарина. Некрасивое лицо с длинным крючковатым носом перекосило, а сам Грут был каким-то напряженным и подтянутым. Задрав подбородок, он проверил, застегнута ли верхняя пуговица, и тоже одернул гимнастерку. Что это? На свидание собрался? Со мной? Тезон соврал про отсутствие повадок гнарошей у доблестных сержантов головного Улья? Думаю, что все гораздо хуже. К начальству идет Грут и меня с собой тащит. Иначе плевал бы он на внешний вид.
Грут оглядел меня с ног до головы и недовольно цокнул языком. Ну, не цзы’дарийский генерал в парадной форме, да. Бледен, избит, грязен и вонюч. Однако второго странного неофита со странными анализами нет.
— За мной, — коротко приказал Грут и вышел из тренировочного зала.
Никогда в жизни я так сильно не боялся. Может, неизвестность мучила, а может, наслушался в Училище страшных историй об ученых, лишенных моральных принципов и понятий, что можно делать с живым существом, а что нельзя. Грезились сетчатые клетки, молчаливые призраки в белых халатах, шприцы, таблетки, холод и бесконечная череда тяжелых галлюцинаций. Я представил себя мутантом с жвалами вместо рта, огромными черными фасетчатыми глазами и телом, покрытым не то шерстью, не то чешуей.
Грут работал навигатором, направляя меня окриками и болезненными тычками по коридорам, а затем в лифт. Ехали высоко, мне показалось, что до ангаров не доехали, но не стоило верить таким ощущениям всерьез. Двери открылись на площадке с массивной дверью. Возле нее замер столбом васпа с нашивками рядового.
— Сержант Грут, — представился мой тренер. — Неофит номер двести тридцать. По приказу.
Дежурный снял с пояса рацию и повторил фразу слово в слово. В ответ из динамика раздался скрежет, мало похожий на голос. Я ничего не понял. Должно быть, биопереводчик не справился с уровнем помех и не сработал. Скверно, но не критично. Дежурный открыл замок и с усилием толкнул дверь. Тяжелая, толстая, не удивлюсь, что бронированная. За перегородкой показался другой дежурный. Грут снова толкнул меня в спину. Да иду я!
Еще один лабиринт, как в казарме неофитов, только все ячейки закрыты дверями. Дежурный доложил о нас кому-то по рации и всю оставшуюся дорогу вел молча. Я категорически не понимал, где нахожусь. Коридоры пусты, безлики и стерильны. Ни одной детали, за которую можно зацепиться и расшифровать назначение помещений. В какой-то момент я ошалел от обилия догадок и просто перестал думать. Дежурный довел до такой же толстой двери, как на входе, и остановился. Мы ждали. Через пять минут мне надоело рассматривать стены и я сосредоточился на Груте. Он смотрел в одну точку, нервно играл желваками и выглядел так, будто его, а не меня сейчас будут рассматривать под микроскопом. Наконец, рация дежурного что-то проскрежетала. Нам разрешили войти? Да, дверь открылась.
Если бы не Грут за спиной, я бы и шага не сделал, потому что в комнате стояли десять преторианцев в красной форме. Пятно крови на серых стенах, мой сон про Королеву в худшем воплощении. Зал пуст: ни трибуны, ни мест для зрителей. Только нарисованный на полу круг, куда встал Грут, буквально втащив меня внутрь за шиворот. На ватных ногах, с бешено колотящимся сердцем я смотрел на господ офицеров и все время их пересчитывал, не в силах поверить, что передо мной Совет Десяти. Проклятье, увидеть рассвет и умереть. Вот они, Тезон, твои капитанские погоны, а я даже рассказать никому не смогу.
— Сержант Грут, — бесцветным голосом сказал преторианец, стоящий в центре и чуть впереди остальных. — Доложить!
— Слава Королеве! Неофит «Три, Е, двести тридцать, пятнадцать, три плюс». Группа крови не определяется. Низкая регенерация тканей. Нехарактерные изменения в анализах. Разрешите прочитать рапорт?
Я поплыл в карусели бесстрастных лиц преторианцев, пустых взглядов, плотно сжатых губ. Советники смотрели сквозь меня, рождая холод и страх. Тьма клубилась за их спинами. В каждом я узнавал ледяной взгляд отца, его надменно поднятый подбородок. Ни жалости, ни сострадания, только Сила и Воля. Я подвел тебя, отец. Я не выйду из Улья.
— Нет, — сухо ответил преторианец и протянул руку.
Сержант с опаской вложил в открытую ладонь сложенные листы бумаги. Член Совета безразлично их пролистал и передал дальше по кругу. Рапорт разлетелся по рукам ворохом сухой листвы, шелестя и забивая тихие слова офицеров. Биопереводчик не читал по губам, я не мог узнать, как решается моя судьба. Только стоять и ждать. Говорить в свое оправдание нечего, а дергаться и бежать — бессмысленная истерика.
— Совет изымает неофита «Три, Е, двести тридцать, пятнадцать, три плюс» из Вашего подведомства, сержант Грут. И передает преторианцу Яну. Слава Королеве.
— Слава Королеве, — безликим эхом отозвался Грут.
Одноглазый! Кто угодно, только не он! Верните меня сержанту, посадите в катакомбы шудр!
Дальняя дверь у противоположной стены со скрипом отворилась, впуская в зал Совета одноглазое лихо в кровавом кителе. Мне казалось, что от его шагов застонали половицы. Тьма облизнулась и пристроилась за спиной, а внутри нее слабым огоньком блеснул единственный глаз Яна.
— Преторианец Ян. Принимайте неофита. Рапорт сержанта Грута. Разберитесь и доложите. Срок четыре дня. Слава Королеве!
— Слава Королеве, — повторил Ян и забрал сложенный аккуратной стопкой рапорт, а заодно и неофита. Просто взял меня за шиворот, и я поплыл за преторианцем, с трудом удерживая равновесие. Потолочные светильники меркли в глазах, форма членов совета сливалась в сплошное красное пятно. Сил не было радоваться, что приговор отложен на четыре дня. Васпа волочил меня по коридору с упрямством и безразличием танка, наматывающего на гусеницы тела врагов. Остановился только для того, чтобы открыть дверь в крошечную комнату с таким же арсеналом инструментов для допроса, как у Грута.
— Разде…вайся, — тяжело обронил Ян. — Форму в ведро.
Расстегивая гимнастерку, я осматривался. Стылый воздух стелился по выскобленным стенам, огибал заботливо разложенные на тележках крючья и щипцы. Ледяной изморозью лежала серая зола на давно остывших углях в жаровне. Жалобным стоном ей вторили свисающие с потолка цепи. Ян случайно задел их белобрысой макушкой. Его красный китель горел ярким пламенем в царстве серой стужи, но глупо было ждать тепла. Все время, пока я раздевался, одноглазый читал бумаги с застывшей маской безразличия на лице. Как посмертная статуя в усыпальнице старой империи.
— Низкая регенерация…говоришь, — тихо пробормотала статуя, шурша рапортом. — Проверим?
Глава 15. Ян
Одноглазый подвесил меня на вывернутых за спиной руках так, чтобы ноги еще стояли на полу. Неприятно, но терпимо. Не успевшие срастись ребра все еще причиняли страдания, однако не в моем положении приговоренного к смерти жаловаться на то, что вскоре должно показаться мелкой неприятностью.
Мир я видел перевернутым, слышал тяжелые шаги и чувствовал удушливо сладкий запах, исходящий от васпы. Господин преторианец появился у меня за спиной. Вернее, его начищенные до блеска сапоги, красные брюки выше колен и длинная трость у бедра. Я считал ее признаком статуса, наградным оружием, но трость преподнесла сюрприз. Выбросила острое металлическое жало, когда Ян нажал на кнопку. Человек-оса? Теперь верю.
Моя спина превратилась в холст для безумного художника. Или в чистый лист для будущего рапорта преторианца. Я стонал и морщился, пока Ян вырезал лоскут кожи. Теплая струйка крови покатилась по спине и ягодице, капая на чистый пол алыми кляксами. Я тоже стану художником, рисуя свое полотно боли.
Преторианец разжег жаровню и положил рядом с резаной раной красный уголек. Кожа зашипела, наполняя допросную вонью паленой плоти. Это пятно я посвящаю тебе, Грут, за мои ожоги от раскаленного прута. Белое пятно обморожения добавили кубики льда. Я едва не закричал, пока они таяли один за другим, пуская струйки воды. Я запомнил свое появление в Улье и освежающий душ. Желтую краску принесла кислота, разъедая кожу немилосердно. Я взвыл и задергался.
— Тихо, — приказал офицер, плеснув на ожог водой, но и после стало не намного легче.
Одноглазый ходил вокруг меня, наблюдая за своим шедевром. Иногда садился на табурет и делал пометки на листе бумаги. Молча, методично, сосредоточенно. Бездушный механизм, выполняющий заложенную программу.
— Как попал… в головной Улей?
Где-то я уже это слышал. Ладно, повторю ответ. Простая легенда не успела стереться из памяти. Я снова рассказал о крушении вертолета и гибели командира. Надеюсь, убедительно. Ян молчал, а я не видел его лица. Хотя, что я там надеялся разглядеть?
— На экзамен …летели?
— Не знаю.
Преторианец сидел неподвижно и явно никуда не спешил. Выдержу ли я долгий разговор с по-настоящему умным и въедливым собеседником? Таким, который и должен вести допрос. Все же Грут больше бил, чем действительно пытался меня подловить или запутать.
— Сержант не сказал?
Может, настоящий сержант и рассказал все своим неофитам, у трупов теперь не спросишь. Голова болела, наливалась свинцовой тяжестью, спина горела огнем. Тезон придумал бы как выкрутиться, а я мог ответить только:
— Нет.
— Распустилась пе-ри-фе-ри-я. Неофитов на вертолетах, — сказал Ян. Ни раздражения, ни сарказма. Пустой, выстуженный голос. — Кто там такой умный? Личный номер командира?
— Три, Е, девяносто восемь, два, два минус, — спокойно ответил я.
— Девяносто восемь, два? Вурс? Рыжий?
Проклятье! Я не помнил цвет волос убитых. Отрезанные головы — не самое приятное зрелище, чтобы разглядывать их во всех подробностях. Да, большинство васп светловолосые, но Дин темный, и рыжих я среди неофитов видел. Твердить, что не знаю я уже не имел права. Лик командира всегда должен стоять перед глазами. Все шрамы и трещинки наизусть, не то, что цвет волос. Ответить я мог либо да, либо нет. Кхантор бэй.
— Да.
— Помню. Он руку неофиту оторвал. На Совете разбирали.
А с облегчением выдохнул, а преторианец снова взял рапорт и стал перебирать листы.
— Еще раз. Номер командира, — уточнил Ян.
— Три, Е, девяносто восемь, два, два минус.
Преторианец замер. Наверное, задумался. Мне снова стало плохо и жарко. Сейчас что-то будет.
— Сержанта «три, Е, девяносто восемь, два, два минус» зовут Шин, — задумчиво проговорил офицер. — Я вспомнил. Вурса год назад убили люди.
В моих глазах черный диск тени от планеты пожрал светило. Время остановилось, мое затмение будет вечным. Офицер медленно поднялся и пошел ко мне, каждым шагом сотрясая ставшую немыслимо тесной допросную.
— Кто ты такой?
Я знал, как сильно это будет злить палача и сколько дополнительной боли принесет, но я должен молчать. Не может сын генерала сдать отца и всю группу. Тезон еще в Улье, у него есть шанс уйти. Я буду молчать, одноглазый. Кроме криков и стонов ты от меня ничего не услышишь.
Не дождавшись ответа, Ян окунул палец в свежую рану на моей спине, вдоволь его там провернул и поскреб мясо ногтем. Я до хруста стиснул зубы, но не издал ни звука. Не дождется.
— Кто ты такой? — повторил вопрос преторианец. И, послушав тишину, со всей силы заехал кулаком по схематичным цветным отметинам, сбивая меня с ног и роняя вес тела на вывернутые руки. Перед глазами поплыли красные пятна, крик прорывался через закушенную губу, но я снова промолчал. Не торопился Ян поднимать меня выше на дыбу. Не из жалости, нет. Таких слов как жалость, милосердие и сострадание в Улье никто не знал. Исключительно из практического соображения. Если я слишком быстро потеряю сознание, то тем более ничего не расскажу.