— А… Так я могу пройти?
Черт! Черт! Черт! Ну, я и придурок… Спешно отступив, так, что едва не свалился с подножки, я пропустил Астафьева к выходу. Он схватил новый ящик, упакованный в чехол штатив и вновь забрался в салон. В четыре руки мы погрузили все мое барахло. Удивительно, но эта суета никак не мешала Стоцкой дрыхнуть. И снова я на неё уставился.
— Понравилась? — спросил Астафьев, видя мой интерес. Светка фыркнула и повалилась на сиденье — лицом к спящей женщине. Я уселся рядом.
— Это — дочка моя. Янка… Ну и горазда спать. Умаялась, бедная.
Ага. Знаю я, как она умаялась, — подумал я первым делом, после того, как отошел от последних слов Астафьева. То есть как это дочка? Какого черта? Почему во всей этой дыре не нашлось другого гребаного проводника? Меньше всего мне сейчас было нужно общество этой женщины. Женщины, жизнь которой я по ошибке разрушил. Я и без этого места себе не находил, захлебывался виной, лез на стены. На чертовы запекшиеся песчаные стены своего карцера. О, там у меня было время подумать… Триста тридцать три дня, в течение которых я по полочкам раскладывал всю свою жизнь в попытке разобраться, за что мне дан этот ад. За какие грехи? Взвешивая свои шансы выжить. Не думая о том, что меня ждет впереди. А целиком и полностью погрузившись в прошлое.
Не дождавшись от меня комментариев, Астафьев коротко кивнул, с легкостью, удивительной для его мощного тела, спрыгнул с подножки и так же резво оббежав наш УАЗик, устроился на месте водителя.
— Сейчас дорога будет ничего. А потом часа два потрясет. По весне речка вышла из берегов и смыла, к чертям, асфальт, — бросил Валентин Петрович, перед тем как завести мотор. Я кивнул, отвел взгляд и встретился с синими, как лазурь, глазами доктора Стоцкой.
— Какого хрена? — первым делом спросила она, резко вскакивая со своего места и выглядывая в окно. Как будто и впрямь опасалась, что я мог похитить её спящую.
— Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, — фыркнул я и отвернулся.
Глава 5
Мой проводник не врал, когда сказал, что дорогу смыло. Точнее не так… Дорога была. Ее серо-черная побитая непогодой лента вилась среди двух живописных равнин, сплошь устланных желтым ковром незнакомых мне раньше цветов. Но на ней было столько ям и колдобин, что людям было проще ехать по обочине, уже раскатанной, утрамбованной и как будто запекшейся на еще ласковом июньском солнце земле.
— Это — очиток живучий.
— Что, простите? — переспросил я и едва не свалился со своего места, когда нас опять тряхнуло.
— Вот эти желтые цветущие кустарники.
Удивленный, что Яна Валентиновна соизволила со мной заговорить, я пожал плечами и отвернулся к окну:
— Красиво.
— Угу. Красиво. Но это растение ядовитое. Так что будьте осторожнее, когда пойдете в следующий раз в кустики по нужде.
Я моргнул. Опустил взгляд к собственному паху.
— А предупредить раньше вы не могли?
— Я задремала… — Стоцкая зевнула, поправила огромные очки на носу, за которыми, как пить дать, прятала последствия вчерашней веселенькой ночки, и, подложив подушку под щеку, снова сделала вид, что спит.
— Вы живете с родителями?
— А что, похоже? — вздохнула Стоцкая.
— Послушайте, это не праздный интерес, — разозлился я, забывая о том, что мы не одни, — Мы буду жить в их доме, а потому хотелось бы знать, с кем нам придется сталкиваться.
— А что, если со мной? Вы все бросите и вернетесь обратно? Кстати, зачем вы здесь?
— У меня съемка для National Geographic, — отмахнулся я.
— Поменяли специализацию?
Поначалу я подумал, что Стоцкая меня подначивает, но когда она стащила с носа очки, понял, что ошибался. В ее глазах не было злорадства. Может быть, она не знала о том, что мне довелось пережить в течение последнего года? Да нет… Вряд ли. Кажется, об этом теперь знали все.
— Решил взять паузу.
Я перевел взгляд на скучающую дочку. Светка пялилась в окно и покачивала головой в такт гремящей в наушниках музыке. Ей не было дела до нашего разговора.
— Я не живу с родителями и постараюсь сделать так, чтобы мы не пересекались, — тихо заметила Стоцкая, когда я уже решил, что ответа мне не дождаться. А после вернула очки на глаза.
Я кивнул в ответ и наткнулся в зеркале заднего вида на внимательный взгляд Валентина Петровича. Вряд ли он мог слышать, о чем мы говорили с его дочерью, из-за играющего в салоне радио. Скорее просто почувствовал окутавшее нас напряжение. Последовав примеру Стоцкой, я спрятал глаза за непроницаемыми стеклами авиаторов. Так я мог, не спалившись, разглядывать Яну, мать ее, Валентиновну. И не спрашивайте, зачем мне это понадобилось.
— Яна…
— Да? — кажется, она удивилась моему обращению даже больше, чем я сам.
— Вы простите меня. Я… неправ тогда был…
Так и не сумев договорить, я с шумом выдохнул. Растер лицо каким-то забытым, еще, наверное, в детстве жестом. Понимая, что сейчас она просто пошлет меня, и права будет… Но, к удивлению, Стоцкая молчала. Молчала, не сводя с меня глаз, а потом просто кивнула. И все? Поразительно, но я испытал странное разочарование. Как будто я вышел на ринг, а рефери сказал, что бой отменяется. Да… в этот момент я рассчитывал испытать со-о-овсем другие чувства. Может быть, облегчение. Но его не было. Скорее я почувствовал себя еще более мерзко.
Что ж так дерьмово-то, господи?
Почему из всех предложений о работе я выбрал именно это?! Да потому, что этих предложений было не так и много. Я на год выпал из обоймы. И тут либо снова горячая точка, либо… Это чертовое озеро. После всего, что со мной случилось, выбор был очевидным.
Я достал телефон, в очередной раз набрал номер Тени и, выслушав робота, утверждающего, что абонент — не абонент, отключился. Чтоб тебя, глупая баба! Чтоб тебя… Куда ты пропала? Меня раздирала тревога. С нашего последнего разговора прошел целый год. А все, что я тогда сказал, было таким… неправильным. Я остыл через пару дней, решил позвонить, извиниться, но у судьбы на меня были другие планы. Год… прошел год, и за это время с Тенью могло случиться все, что угодно. Я старался не думать о том, как буду жить, если больше никогда её не услышу. Я старался не думать о том, сколько времени упустил.
Второй раз я позвонил Тени уже из Мали. Хвала господу, при миссии ООН, в офисе которой мы зачастую бывали, имелся неплохой вай-фай. Ситуация становилась с каждым днем все тревожней. Мы ходили по краю, но никто даже не догадывался, как близка была смерть на самом деле. Сатанея от зверской жары, я пытался собрать расплавленные солнцем мозги в кучу и написать короткий очерк для своей колонки. Кондиционеров здесь отродясь не было, а вентиляторы лишь гоняли раскаленный воздух туда-сюда, не принося никакого облегчения. Жизнь — дерьмо, в который раз подумал я и уставился на лежащий поверх бумаг телефон. А потом позвонил…
— Да… Говорите, я слушаю вас?
— Привет, Тень.
— Тень? А… Специалист по похмелью, ты ли это?
— Я… Узнала?
— Ага. А ты вообще на часы не смотришь, когда звонишь?
— А что? Уже поздно? — я покосился на поцарапанный дисплей, прикидывая в уме возможную разницу во времени.
— У меня третий час ночи.
Было бы логично спросить, какого черта я ей звоню. Но Тень не спрашивала. А сам я не объяснял и вместо этого нес какую-то чепуху.
— Ну, это у тебя ночь, а у меня день-деньской. И такая адская жара… ты бы знала.
— Жара? Слушай, везучий ты, сукин сын. Я вчера печку топила, представляешь? А сейчас опять холодно так, что зубы стучат.
— А согреть некому?
— Не-а. Разве что ты мне своей жары отсыплешь.
Я улыбнулся и наткнулся на заинтересованный взгляд оператора. Черт! Заболтавшись с Тенью, я совершенно забыл, что не один в этой конуре, именуемой кабинетом. Иван пошевелил бровями. Я закатил глаза, показал ему кулак и вышел прочь из кабинета в душный коридор. И только я отошел на шаг, как началась бойня…
Это потом я узнал, что миссия ООН была подвергнута минометному обстрелу, а тогда… Тогда это был просто ад. Где-то совсем близко от меня взрывались снаряды, а я полз по полу в направлении бомбоубежища и думал о том, что если бы не вышел из кабинета — наверняка бы погиб. В тот день Тень спасла мне жизнь в первый раз… Боевики выпустили по позициям миротворцев двенадцать ракет. Всего двенадцать… Погибли семь человек, в числе которых был и Иван. Еще порядка тридцать были ранены. А у меня не было ни царапины.
Тень перезвонила мне, когда меня, оглушенного и дезориентированного происходящим, вывели из-под завалов.
— Эй! Ты как там? Я услышала какие-то странные звуки, а потом связь прервалась. Ты там, что, боевик смотришь?
— Ага… Боевик… — кивнул я головой, наблюдая за тем, как спасатели выносят раненных из-под завалов, слушая их стоны и хрипы, которые и она наверняка тоже слышала.
— Слушай, давай, я тебе потом перезвоню. Тут… тут самый интересный момент, — пробормотал я, отлепляясь от своего места. Волна ужаса схлынула, и ко мне, наконец, вернулась способность мыслить. Я не мог сидеть без дела и наблюдать, как под завалами гибнут люди. Мне нужно было действовать, чтобы не сойти с ума.
— Ага. Расскажешь потом, что за фильм.
— Расскажу… Обязательно.
Через два часа миротворческая миссия ООН дала сообщение, что ситуация взята под контроль. Я был первым журналистом, который пустил в эфир репортаж с места событий, бесстрастно озвучивая информацию о количестве жертв нападения и демонстрируя разрушения за спиной. А потом, когда все было позади, я лежал под высоким, усыпанным бриллиантовой крошкой небом Африки и плакал, как дурак, пока меня не окликнул тощий мальчонка, из местных.
— Что? — спросил я.
Но мальчик вряд ли меня понимал. Он лишь улыбался и махал рукой в сторону огней деревни. Я медленно встал и пошел вслед за ним. Бояться мне было нечего. Аборигены в этих местах были удивительно миролюбивыми. Когда мы под заинтересованными взглядами местных жителей вошли в деревню, оказалось, что со мной хотел встретиться шаман племени. Ничего не понимая, я, тем не менее, почтительно поклонился и сел, куда мне было велено.
— Ты — помогать нашим людям, — сказал мне старец на плохом английском.
— Я ничего не сделал.
— Ты — помогать. На!
Он протянул мне трубку, не принять которую по местным обычаям было бы очень невежливо. Я немного помедлил, но все равно сделал вдох.
— Три… — показал мне на пальцах старец.
Три? Да что ж такое? Я и после первой тяги чуть было не выплюнул легкие.
— Три! — нахмурился шаман.
После второго вдоха картинка мира перед моими глазами покачнулась, разбилась на сотни мелких осколков и закружилась вокруг меня с бешеной скоростью. Как делал третью тягу — я даже не помнил. Очнулся я в теле птицы, парящей высоко-высоко над землей. Подо мной проплывали города и обожжённые солнцем пустыни, джунгли и дельты рек. А больше никого не было. Лишь я и… догоняющая меня тень.
Когда я пришел в себя, шаман спросил меня, что я видел. Я рассказал, не видя в этом секрета. Под кайфом еще и не такое привидится.
Выслушав меня, шаман кивнул и закрыл глаза.
— Ты — Зусу.
— Что?
— Зусу… Птица… по-вашему? Нет… Птах! Держись своей Тени…
У меня волосы на затылке зашевелились, когда старик это сказал. У меня зашевелились волосы…
— Ну, вот и приехали! — вернул меня в реальность зычный голос Валентина Петровича.
Я растерянно огляделся. Так странно… я не помнил половины пути. Все прошло мимо. Хотя обычно я начинал приглядываться к месту, где мне предстояло работать, с первых секунд. Первое впечатление было для меня самым важным.
— Дом… милый дом.
— Ты же сказала, что не живешь здесь? — напомнил я вскочившей со своего места Стоцкой.
— Я здесь выросла… — пожала та плечами она.
Да уж… Мое замечание прозвучало довольно глупо. Я пропустил Яну вперед, дождался, пока выпрыгнет Светка, и только тогда взялся за чемодан. Пока мы на пару с Валентином Петровичем разгружали сумки, из добротного деревянного дома вышла женщина. Совсем невысокая, в джинсах и накинутой на плечи парке. Здесь, в лесу, было значительно прохладнее, чем в городе, и я поежился.
— Елена Васильевна. Моя жена… А это, Леночка, Данил Соловьев. Наш постоялец аж на целый месяц.
— Данил Соловьев? Тот самый? Валик, ты совсем из ума выжил — притащить это несчастье в наш дом?! — если бы взгляд мог убивать, клянусь, я бы тотчас упал замертво. А Валентин Петрович, кажется, растерялся. Открыл рот, беспомощно глядя на жену, перевел взгляд на меня…
— Не надо, мам, — вмешалась Стоцкая. — Дело прошлое.
— Прошлое?! Да это чудовище твою жизнь разрушило, а ты мне говоришь, прошлое?
— Мама, перестань… — в голосе Стоцкой зазвенел металл. — Мы во всем разобрались. Тема закрыта.
— Постой-постой… Что значит «это несчастье»? — отмер Валентин Петрович.
Я молчал, не совсем понимая, что тут можно сказать. Говоря откровенно, я даже не знал, как теперь смотреть в глаза этим людям. Мне вообще не стоило сюда ехать. Пока я неловко переминался с ноги на ногу, Стоцкая тяжело вздохнула и пояснила отцу:
— Данил — муж моей последней пациентки.
Валентин Петрович удивленно на меня уставился. Что ж… удивление, наверное, лучше, чем ярость? Если бы тот решил сейчас меня проучить, я бы вряд ли смог от него отбиться. Слишком здоровым тот был.
— А с виду приличный человек…
— О, да ладно, папа! Ты же не думал, что у него будут рога и копыта?
— Вполне возможно…
— Да бросьте вы! Ну? — Яна с досады топнула ногой.
— Ему не место в нашем доме! — повторила Елена Васильевна.
— Наверное, мне и правда лучше уехать.
— Ну, уж нет. Данил, вы пока проходите — во-о-от туда, это флигель для гостей. А я здесь все улажу.
— Что здесь можно уладить? — донесся скрипучий голос с веранды.
— О господи, ба, и ты туда же…
Глава 6
Что-что, а чувство самосохранения в Соловьеве было развито просто на зависть. Не став испытывать судьбу, он послушно забрал ключи и пошел к флигелю. Его шаг был неровным и каким-то дерганым, что ли? Совсем не таким уверенным и пружинистым, как я запомнила. И я не могла не думать о том, что так сильно его изменило. А моя родня, кажется, могла думать лишь о том, как поквитаться с моим обидчиком. Вот и отец, было, двинулся вслед за гостем…
— Ты это куда? — спросила я, перегораживая дорогу родителю.
— Что значит, куда? Пойду, покажу этому… как здесь все обстоит.
— Ну, уж нет, папа. Оставайся на месте!
— Да ладно, Янусь, что я ему сделаю?
Да все, что угодно! Силы в моем папке было столько, что о наличии ума в некоторых ситуациях вопрос просто не поднимался. Я тяжело вздохнула и покачала головой:
— Я сама ему все покажу. А ты остынь. И ты, мам, тоже. Столько лет прошло, а вы все злитесь.
— А что мне нужно было? Выкатить красную дорожку? — возмутилась мама, сверкая синими глазищами.
— Да не нужно никаких дорожек выкатывать! Просто отнеситесь к нему, как к своему обычному постояльцу.
— Может, прикажешь нам его на обед пригласить?
— Это ведь входит в стоимость проживания, не так ли? — не сдавалась я.
— Вот именно, Леночка. Это входит. Так, что, зови. Не будем же мы нарушать уговора… — неожиданно вступилась за Соловьева та, на кого я меньше всего рассчитывала.
— Ты вновь за старое? — подозрительно сощурилась я, ни на секунду не поверив в искренность бабушкиных порывов.
— Хе-хе… — донесся до меня её коварный, не сулящий Соловьеву ничего хорошего, смех. Я со стоном запрокинула голову к небу, где между изумрудными макушками вековых кедров виднелся синий лоскут бескрайнего летнего неба.
— Не вздумай, ба… Никаких сюрпризов! Поклянись мне! Ни слабительного, ни приворотов, ни прочего ведьмовского дерьма. Я серьезно.
— О слабительном я даже не думала, — заскрипела бабушка.