А потом посмотрел на нее. Биквин не свойственно было выглядеть настолько жизнерадостной в такую рань.
– Выкладывай! – сказал я.
Она протянула мне инфопланшет.
– Эмос расстарался. Наверное, работал всю ночь.
– Несмотря на грозу?
– Она была локальной и до него не дошла.
Я почти не расслышал ее слов, настолько меня увлекло содержимое планшета.
Не сумев извлечь пользы из подробностей, в которые я его посвятил, Эмос явно приуныл. Список гостей не обнаружил никаких взаимосвязей, никаких соприкосновений с подпольной деятельностью или активностью культистов, никаких преступлений или прегрешений, за исключением самых обыденных безобидных и незначительных правонарушений. Один из бродячих актеров был замечен в нарушении общественного спокойствия несколько лет назад, другой – осужден за нанесение тяжких телесных повреждений. Ничего более примечательного мы не обнаружили.
Повод для раздумий давало только описание смерти Эна Фрогре. К этой неясной зацепке и обратился Эмос, когда ему пришлось отбросить все остальные.
За последние двадцать месяцев на Гудруне в регионе Друннера, куда входила прибрежная территория, охватывающая Менизерр, Дорсай и Гостеприимный Мыс вплоть до храмового города Мадуи, от такого же загадочного недуга скончалось уже одиннадцать человек. Лишь столь тщательный целенаправленный поиск, какой провел Эмос, мог выявить это, учитывая обширность охваченного пространства и численность населения. Но когда все случаи были сопоставлены…
С этого момента Эмос перехватил инициативу. Другой клерк отправил бы мне свои находки и стал ждать указаний, однако Убер, жаждущий самостоятельно найти ответы, пошел дальше, пытаясь найти систему в происходящем. Задача оказалась непростой. Жертвы ничто не связывало ни на географическом, ни на демографическом уровнях. Домохозяйка там, мельник здесь, землевладелец из одной небольшой деревушки, общинный врач из другой, расположенной в семидесяти километрах от первой.
Их объединяла только жестокая и необъяснимая природа их внезапной гибели: припадок, быстротечность, летальный исход.
Я отставил кружку и стал листать дальше, понимая, что Елизавета усмехается, поглядывая на меня.
– Переходи сразу к заключению, – посоветовала она. – Эмос снова наносит удар.
В самом конце Убер обнаружил еще одну взаимосвязь.
За день или два до каждой смерти в местность, где проживала жертва, приезжала «Выездная ярмарка Сансабля».
Леди Фрогре очень встревожилась, увидев, что мы собираемся уезжать:
– Но ведь вопросы до сих пор не решены…
– И я отправляюсь искать на них ответы, – сказал я. – Доверьтесь мне. Кажется, моему научному сотруднику удалось на что-то выйти.
Она с несчастным видом кивнула. Ринтон шагнул вперед и обнял мать за плечи.
– Доверьтесь мне, – повторил я и пошел по аллее к ожидающему меня флаеру.
По пути я услышал рев цепных клинков и свернул в сторону, направившись в обход замка. Одно из деревьев, повалившихся во время подозрительной ночной грозы, обрушило часть конюшенного блока, и теперь слуги пытались распилить огромный ствол и очистить его от ветвей.
– Это здесь ты обнаружила следы семян пеншля? – спросил я у Елизаветы, которая подошла узнать, что привлекло мое внимание.
– Да, – ответила она.
– Принеси мой меч.
Я приказал слугам приостановить работу и зашел в развалины конюшен, перебираясь через груды занозистых опилок. Распростертые ветви увитого плющом дерева все еще виднелись в разломах крыши.
Елизавета принесла мне Ожесточающую, и я поспешно выхватил ее из ножен. Как раз в этот момент Фрейл и Ринтон подошли узнать, чем мы заняты.
Ожесточающая загудела в моей руке громче и надрывнее, чем прошлой ночью. А как только я вошел в тот блок, на который повалилось дерево, меч задергался в моих руках. Здесь побывал Хаос.
– Как использовалось это помещение? – спросил я. – Что тут было во время торжества?
– Хранилище, – сказала леди Фрогре. – Люди с выездной ярмарки пожелали держать оборудование и пожитки подальше от посторонних глаз. Думаю, что и еду тоже. Один не хотел выставлять на свет свое имущество: несколько подносов со свежими фигами.
– А еще среди них был гололитограф, – произнес Ринтон. – Он использовал одно из стойл в качестве камеры-обскуры.
Итак, как найти бродячую ярмарку на такой обширной территории, как регион Друннера? Если у вас есть копия самого последнего выписанного ими счета, все просто. Директор ярмарки, рассчитывая получить оплату за услуги, оказанные в Фрогре-Холл, оставил координаты постоялого двора в восьмидесяти километрах, в Сиабраде. В счете указывалось, что Эна просили выслать деньги в течение пяти дней. Ярмарки постоянно перемещаются с места на место, и бродячий люд не слишком верит в кредитные счета.
В Сиабраде мы установили местоположение ярмарки Сансабля.
Они разбили лагерь на лугу за пределами деревни Брадмартен, крошечной сельской общины пастухов и ткачей, к которой с востока подступали холмы, поросшие густым лиственным лесом, а с запада – истоптанные стадами болотистые поля, спускающиеся к разлившейся реке.
Жаркий, удушливый день заканчивался, и воздух сгущался, как обычно бывает перед грозой. Небо над нашими головами затягивали тучи, но злаки на деревенских полях золотились каким-то своим внутренним светом, а слабый ветерок колыхал их тяжелые гривы. Укрывшись в траве, кричали коростели. По границам полей метались маленькие певчие птицы ярко-синего окраса.
Габон посадил наш лимузин на дорожке позади деревенской кирки – невзрачного храма в низком готическом стиле, требующего капитального ремонта. Посреди непомерно разросшегося кладбища возвышалась величественная статуя Императора Пречистого, которую облюбовали лесные голуби. Я пристегнул меч и спрятал его под длинной полой плаща. Габон запер машину.
– Держись рядом со мной, – сказал я Елизавете, а затем обернулся к Фелиппу: – Прикрывай нас.
– Да, сударь.
Зашагав по дорожке, мы направились в сторону ярмарки.
Даже на расстоянии был слышен ее шум и чувствовалось воодушевление людей. Прибытие ярмарки взбудоражило всех обитателей Брадмартена и окрестных поселков. Музыка, хлопки и треск фейерверков, громыхание аттракционов и смех, звон конкурсных колокольчиков и детские крики, пьяные скандалы и шипение пневматических поршней. Из шатра таверны доносился запах подогретого эля.
Ворота, ведущие из деревни на луг, теперь украшала нарисованная от руки пестрая вывеска, гласящая, что «Чудесная Ярмарка Всех Ярмарок Сансабля» открыта. Вертлявый белоглазый хлыщ в воротах взял с нас плату за вход. Уже внутри, на лугу, нас приветствовало еще больше ярких и вульгарных вывесок. Здесь был ринг, освещенный газовыми лампами. Игра в подковы. Изящная прямоугольная палатка ясновидца. Вращающийся диск карусели, с которой неслись пронзительные детские визги. Крики зазывалы, приглашающего на шоу уродов. Запах горелого сахара, исходящий от лотков сладкой ваты. Лязг аппаратов, предлагающих испытать свою силу.
За пенни здесь можно было прокатиться на плечах «Боевого Титана», чью роль исполнял аграрный сервитор, на который надели броню из кусков стального силосного контейнера. Еще за пенс можно было пострелять в зеленокожих в лазерной галерее, или потрогать Настоящую-Без-Сомнения-Подлинную берцовую кость Махария, или понырять за плойнами. Два пенса позволяли заглянуть в Око Ужаса, и вашу отвагу при этом оценивал заикающийся мужик в рясе с капюшоном, который утверждал, что прежде служил космическим десантником.
В роли Ока Ужаса выступала яма, выкопанная в земле и наполненная химическими лампами и фильтрами из цветного стекла.
Неподалеку за небольшую плату демонстрировали, как натертый маслом человек высвобождается из цепей, или горящего мешка, или бочки с битым стеклом, или из колодок.
– Один пенс, сударь, всего один пенс! – провыл мужчина с размалеванным лицом, бредущий мимо нас на костылях. – Только для юной дамы!
Я предпочел не спрашивать, что же он предлагал за один пенс.
– Хочу сходить на шоу уродов, – сказала мне Елизавета.
– Побереги деньги… Уроды тут повсюду, – прорычал я.
Мы принялись проталкиваться дальше. Над полем, в направлении приближающегося грозового фронта, проплывали разноцветные шары. В траве истошно стрекотали сверчки. Нас окружали пьяные загримированные лица, щербатые улыбки и сверкающие аугментические глаза.
– Сюда, – прошептал я Елизавете.
Позади жаровни, за которой женщина продавала конические свертки с засахаренными орешками, и большой тележки с клетками, полными певчих птиц, виднелся киоск, обтянутый тяжелой красной тканью и примыкающий к ярко раскрашенному трейлеру. Рядом с ним, на оплетенных полосами цветной ткани жердях была прикреплена деревянная табличка, гласившая: «Гололиты! Точно живые! Максимальное сходство!» А чуть ниже меньшее по размерам объявление: «Лучший подарок или сувенир на память – снимок, созданный волшебным мастерством профессионального гололитографа». Перед киоском на раскладном стуле сидел хрупкий старик с клочковатыми белыми волосами и в узких очках. Он ел пирожок с мясом, такой горячий, что ему постоянно приходилось на него дуть.
– Попытайся заинтересовать его, – попросил я.
Елизавета протолкалась через шумную толпу и подошла к киоску. Перед лотком был вертикально установлен фанерный лист, на котором хозяин вывесил многочисленные образцы гололитических снимков: миниатюры, пейзажи, семейные портреты. Елизавета с мнимым восхищением стала рассматривать их. Старик немедленно соскочил со стула, спрятал недоеденный пирожок за стенд и отряхнул крошки со своего балахона. Я принялся расхаживать поблизости, стараясь не выделяться из толпы. А затем остановился, делая вид, что разглядываю птиц в клетках, хотя на самом деле смотрел мимо них на киоск.
Старик учтиво обратился к Биквин:
– Добрый день, мадам! Как погляжу, ваше внимание привлекли образцы моих работ. Скажите, разве композиции снимков и оформление рамок не великолепны?
– Просто потрясающи!
– У вас хороший глаз, мадам. Как правило, работы гололитографов, работающих на ярмарках, не отвечают необходимым стандартам. Композиция обычно невыразительна, да и качество пластины со временем ухудшается. Но только не тогда, когда за дело берется ваш покорный слуга. Я выполняю и продаю портреты уже тридцать лет и, полагаю, накопил кое-какой опыт. Вот, видите этот снимок? Побережье озера в Энтриве?
– Приятная работа.
– Вы очень добры, мадам. Раскрашен он вручную, как и большинство моих гололитов. Тем не менее снимок этот сделан летом… триста двадцать девятого года, если мне не изменяет память. Заметьте, он не потускнел и не утратил четкость и цвет.
– Он хорошо сохранился.
– Так и есть! – радостно согласился старик. – Мной запатентованы уникальные технологии, к тому же я вручную смешиваю химические составы для снимков в скромной студии, примыкающей к киоску. – Он показал на трейлер. – Так я и добиваюсь необходимого качества и великолепной точности гололитов, а еще копирую их так, что невозможно найти разницу между оригиналом и дубликатом. На этом и держится моя репутация. Фамилия Бакунин повсеместно ассоциируется с высоким качеством.
– Очень впечатляет, мастер Бакунин, – улыбнулась Елизавета. – И сколько стоят ваши услуги?
– Ага! – усмехнулся он. – Так и знал, что сумею вас заинтересовать. И скажу, что было бы преступлением не запечатлеть подобную красоту! Мои расценки вполне умеренны.
Я снова двинулся в обход киоска. Вскоре гололитографа и Елизавету заслонил от меня навес, но я слышал, как он улещает ее.
Еще больше самоуверенных лозунгов и объявлений красовалось на боку трейлера. Огромный плакат гласил: «Портреты – две кроны. Групповые сцены – три кроны. Позолоченные миниатюры – всего полкроны. А за дополнительную крону вы можете приобрести превосходные прославленные фоновые слои».
Я обошел трейлер, припаркованный на самом краю ярмарочного круга, рядом с рощей финтлей и тиса, которая отгораживала луг от пастбищ, начинающихся за рвом. Здесь было влажно и сыро, а в кустарнике шуршали какие-то мелкие зверушки. Я попытался заглянуть в одно из небольших окон, но оно оказалось занавешенным. Прикоснувшись к борту трейлера, я почувствовал, как Ожесточающая дернулась у меня на бедре. В дальнем конце машины виднелась дверь, но она была заперта.
– Что вы здесь делаете? – прорычал чей-то голос.
Трое крепко сложенных охранников ярмарки приближались ко мне от киоска вдоль рощи. Они вышли на перерыв, чтобы покурить лхо за трейлером.
– Вас это не касается, – заверил их я.
– Лучше бы вам оставить в покое трейлер мастера Бакунина, – сказал один из них.
Все трое отличались борцовским телосложением, а обнаженные руки покрывали грубые татуировки. Времени на разговоры у меня не было.
– Уходите немедленно, – сказал я, подкрепляя команду пси-усилием.
Они заморгали, не слишком понимая, что происходит с ними, а затем просто развернулись и ушли, будто и вовсе не заметили меня.
Вновь направив все свое внимание на дверь, я быстро взломал ее замок при помощи мультиключа. К моему удивлению, тонкая деревянная дверь все равно отказалась открываться. Вначале мне даже показалось, что ее изнутри удерживает задвижка, но когда я навалился посильнее, дверь немного поддалась – в самый раз, чтобы я понял, что ничто физическое ее не удерживает. А затем она снова закрылась, словно на нее давила некая огромная сила. Мой пульс участился. В воздухе ощущалось гнетущее присутствие чар варпа, и Ожесточающая завибрировала в своих ножнах.
Пришло время задействовать мой план.
Я вернулся к киоску, но там уже не было ни Елизаветы, ни старика. Пригнувшись, я скользнул за входной полог. Еще один, внутренний, занавес из черной ткани препятствовал проникновению внешнего света.
Я отпихнул его в сторону.
– Сейчас займусь и вами, сударь, – прокричал Бакунин. – Всего одну минутку.
– Я не клиент, – оглядываясь вокруг, произнес я.
Небольшое помещение заливало зеленоватое свечение газокалильных сеток, вероятно, получавших энергию от источников питания трейлера. Елизавета сидела у стены напротив входа, на стуле с дощатой спинкой, а позади нее ниспадала занавесь кремового цвета. Бакунин стоял перед Биквин, аккуратно подстраивая гололитическую камеру – облицованную латунью и тиком машину, установленную на деревянном треножнике. Старик с удивлением оглянулся на меня, а его руки продолжали протирать линзы, вставленные в латунь. Елизавета поднялась со своего стула.
– Грегор? – спросила она.
– Сударь, эта достойная леди всего лишь заказала свой портрет. Все очень цивилизованно. – Он растерянно посмотрел на меня, а затем он улыбнулся и протянул руку: – Я - Бакунин. Художник и гололитограф.
– А я – Эйзенхорн, имперский инквизитор.
– Ой, – сказал он и сделал шаг назад. – Я… я…
– Вам интересно, чем вы обязаны визиту служителя ордосов, – закончил я фразу.
Сознание Бакунина было словно открытая книга. Мне сразу же стало понятно, что он не испытывает чувства вины ни за что, кроме банального ярмарочного надувательства. Но, чем бы он там ни занимался, Бакунин не был еретиком.
– Это вы на днях делали портрет лорда Фрогре во время праздника, проходившего на его землях? – произнес я, вспомнив об изображении, стоявшем на клавесине в замке.
– Да, я, – ответил старик. – Его светлость остались довольны. Я ничего не взял за работу. Это был подарок в благодарность за радушие его светлости. Впрочем, я еще подумал тогда, что, если его благородные друзья увидят мою работу, они могут тоже захотеть свои портреты, а я…
«Он не знает, – подумал я. – Он понятия не имеет, что происходит. Он пытается сообразить, чем для него обернется это расследование».
– Лорд Фрогре умер, – сказал я.
– Нет, это… это… – Он побледнел.
– Мастер Бакунин… известны ли вам другие случаи того, чтобы ваши клиенты погибали вскоре после того, как вы выполнили работу?