Адмирал Дэвид Битти стоял на мостике новейшего сверхдредноута Бэрем типа «Квин Элизабет», одного из самых мощных боевых кораблей мира с тяжелыми 15-дюймовыми орудиями главного калибра и внушительным бронированием. Это был его флагман, а в руке у него был его чай… точнее чайные помои с молоком, которые так уважают англичане. Руки грела кружка, а душу – чувство скорой мести русским за все… Простить Меншикову унижение, которое тот учинил ему в Константинополе Дэвид не мог. Как и отделять Максима от остальных представителей его народа. В его сознании, за те дерзкие слова и резкие поступки отвечать должны были все, смеющие себя именовать русскими, вне зависимости от их реальной национальности.
Было два часа ночи, но адмиралу не спалось. Излишнее чувство возбуждение никак не оставляло Дэвида. Он смотрел вдаль, в кошмарную и жутковатую черноту этой ночи и предавался грезам. Тучи, затянувшие небо, прятали практически полную луну. Поэтому за бортом было темно и мерзко, что олицетворяло Битти Россию. Из-за чего он смотрел на эту непроглядную черноту и улыбался своим мыслям, казалось, не замечая всех окружающих его неудобств.
Удерживая обеими руками кружку, Дэвид отхлебнул из нее горячих чайных помоев… и едва не подавился из-за совершенно неожиданных выстрелов, разорвавших тишину этой ночной идиллии. Многих выстрелов. Явно крупным калибром. Хуже того – они практически слились с всплесками и взрывами. А потом, почти сразу, продолжили стрелять чем-то полегче.
Он бросился к левому борту рубки и замер, вглядываясь в ночную тьму. А там время от времени раздавались вспышки выстрелов орудий калибров около пяти дюймов. Чуть-чуть подсвечивающие силуэту кораблей. Русских кораблей. Старых дредноутов типа «Севастополь», которые находились на удивительно малой дистанции от ордера Гранд-Флита. Кабельтовых десять-пятнадцать или около того. Эти четыре дредноута шли кильватером, продолжая сближаться. Из-за чего вели огонь практически прямой наводкой по хорошо подсвеченным огнями английским кораблям.
И вновь беглый, слегка рассеянный и растянутый по времени залп орудий главного калибра. И сорок восемь снарядов в полтонны весом каждый вновь устремились к своим целям. Кинжальная дистанция. Считай прямая наводка. В упор. Поэтому они не только слишком часто попадали, но и легко вскрывали броню как линейных крейсеров, так и сверхдредноутов, не рассчитанных на столь ближний бой.
Шок немного прошел, и Дэвид услышал, как по всему кораблю звонят тревогу и раздаются боцманские дудки. Авральный подъем. Люди спали. И теперь им было нужно проснуться и добраться до боевых постов, приведя последние в боевую готовность. А это минуты… долгие минуты. Что-то подобное наблюдалось и на других кораблях. Свистки и гудки побудки покрыли акваторию, сливаясь воедино с выстрелами.
Дежурные крейсера дали ход, так как держали котлы разогретыми. Начали разворачивать башни орудий. Но тут прозвучал третий слитный залп главных орудий «Севастополей» и сорок восемь снарядов двенадцатидюймовых пушек вновь устремились к своим целям. Точно. слишком точно. До тошноты и бессильной ярости. Ведь в упор по стоящим кораблям на таком расстоянии попасть несложно. Да и многочисленные 120-мм противоминные пушки на такой дистанции были удивительно действенными, буквально заливая английские корабли ливнем снарядов, вскрывающих небронированные надстройки и слабо бронированные оконечности. Вон как стучали! Как барабанные палочки – непрерывной, рассеянной дробью. Видно били по готовности, надрываясь, как последний раз в жизни, пытаясь «надышаться перед смертью».
Дэвид Битти не знал, что незадолго до начала огня на «Севастополях» к орудиям заранее подняли запас выстрелов «первой очереди». Что к главному калибру, что к противоминному. А еще в помощь заряжающих на стодвадцатки подтянули с бездействующего борта людей, дабы из-за усталости бойцов не снижать темпа огня. Из-за чего скорострельность оказалась на уровне, превышающем паспортные данные, особенно у противоминной артиллерии.
Медленно… ужасно медленно тянулось время.
Вот башни главного калибра сверхдредноута Бэрем начали поворачиваться. Вот зазвучали выстрели противоминных калибров с линкоров и линейных крейсеров Гранд-Флита. Дэвид замер, до боли сжав кружку со своими чайными помоями. И тут крик!
– Опасность с права по борту!
– Что?! – Воскликнул адмирал, вздрогнув и, быстрым шагом перейдя к правому борту боевой рубки вгляделся в темноту. – Где?
Все корабли Гранд-Флита, ожившие с началом обстрела, врубили свои прожектора, начав активно подсвечивать напавшие на них линкоры. Поэтому с противоположной стороны продолжала царить непроглядная тьма, характерная для этой ноябрьской ночи.
– Вон же! Вон! – Воскликнул какой-то щурящийся морячок и указал рукой в темноту.
Дэвид Битти проследил по руке, прищурился и вздрогнул, потому что отчетливо увидел в отблеске пожара одного из его линкоров летящий по воде хищный низкий силуэт эсминца. В стороне. Причем идущий со стороны берега.
– Shit… – процедил адмирал, роняя кружку с чайными помоями на пол. Его вдруг пробил ледяной пот. Он понял всю глубину той задницы, в которую он с разгона влетел.
Бум! Бум! Бум! Захлопали торпедные аппараты, отправляя свои гостинцы. Бум! Бум! Бум! Продолжали они хлопать почти непрерывно. Ведь все легкие силы, что крались по темноте у берега по сигналу резко развернулись строем фронта и решительно атаковали английские корабли. В полной темноте. У них у самих имелся только тусклый кормовой красный огонек, за который держался мателот на марше. Их сорвали с места три одинокие точки морзянкой с паузой в несколько секунд. Эти точки ждали… и их услышали. Поэтому легкие силы успели вовремя… как раз к тому моменту, когда англичане в полной мере отвлеклись на дерзкие линкоры.
Бах! Бабах! Бах! Начали рваться торпеды, поднимая тугие столбы воды. Подарки получали не только корабли первого ранга, а все подряд. Все, кого можно было достать с ходу. Благо, что и эсминец или легкий крейсер, пущенный ко дну – уже польза.
Русские эсминцы отстрелялись и отошли, потеряв на развороте несколько кораблей от столкновений. Но это было капля в море, по сравнению с тем, какой урон они нанесли англичанам. Чуть погодя в сторону берега начали стрелять из небольших калибров, преимущественно противоминных. Но без особого энтузиазма. Ничего же не видно. Да и хватало дел и без этого. Столько пробоин! Экипажи лишком многих кораблей начали героически бороться за живучесть и пытаться компенсировать опасный крен своих кораблей. С одной стороны, а с другой – перед ними было четыре активных и вполне целых линкора типа «Севастополь» которые никак не затыкались и колотили из своих орудий на пределе скорострельности.
Адмирал нервно вытер пот со лба, слушая донесения. Прошло каких-то несколько минут с начала боя, а ситуация уже была мрачная донельзя. После позора адмирала Джона Джеллико ему этого погрома не простят. Расстреляют. Как пить дать, расстреляют. Или повесят.
И тут Дэвид побледнел и шагнул назад. Потом еще. Еще. Он увидел, как в огне очередного взрыва из темноты выступил броненосец. Старый, древний броненосец типа «Андрей Первозванный», который с погашенными огнями шел прямо на его «Бэрем…» На таран. И расстояние оставалось очень небольшое…
Битти как завороженный смотрел на приближение броненосца, не в силах выговорить ни слова. Едва заметный и молчаливый этот корабль надвигался как какое-то морское чудовище, внезапно вынырнувшее из морской пучины. Словно какой-то летучий голландец. Ни огонька. Ни всполоха. Только едва просматривающийся силуэт. А рядом метались и суетились люди. Звучали какие-то команды. Никто не замечал этого ужаса, кроме побледневшего и покрывшегося ледяным потом адмирала…
У тут на броненосце раздается пронзительный гудок. Секунда. Две. Три. Удар!
И адмирал словно детская игрушка отлетает к стенке рубки, словно какая-то игрушка. Ударился головой и затих на полу, немного подрагивая конечностями. С проломленным о поручень черепом много не набегаешь. Таких упавших хватало, пусть и не столь фатально. В то время как на «Андрее» гудок возвестил всех о таране и люди успели схватится и зафиксировать свои тела, избежав травм.
Грохот. Треск. Противный скрежет.
И на палубу «Бэрема» с «Андрея» посыпали люди с оружием. Это была морская пехота под руководством Колчака. Та самая, которая высаживалась у Пилау и участвовала в большой десантной операции в Мекленбурге. Вооруженная, как и штурмовики Меншикова, по самому последнему писку моды. Тут и самозарядные карабины, и самозарядные дробовики, и ручные гранаты. В общем – все что надо для крепкого боя в стесненных условиях.
Морпехи перебирались с «Андрея Первозванного», а это был именно он, на палубу «Бэрема» и сразу устремлялись к заранее обозначенным им целям. Таран был страшный, но не фатальный. Сверхдредноут легко должен был выдержать такие повреждения из-за множества поперечных водонепроницаемых перегородок. Да и «Андрей Первозванный» хоть и изуродовал себе переднюю оконечность, но, тоже не тонул. Поэтому парой минут спустя с его задней башни главного калибра открыли огонь по соседним кораблям англичан. В упор. Двенадцатидюймовыми снарядами. Да и прочие орудия его не молчали, за исключением головной башни, которую после тарана сорвало с погона и перекосило.
Парой минут спустя подвиг «Андрея Первозванного» повторил «Император Павел I», врезавшись в «Ворспайт». Там, правда, не было лично Колчака, но морская пехота присутствовала. Точно такая же. И она также бросилась вперед, на абордаж…
Утро 13 ноября, наступившее в районе 8 часов утра, открывало наблюдателю вид на совершенно кошмарную картину морского побоища. Огромное количество кораблей в полузатопленном виде чадило. Между ними плавал в изобилии какой-то мусор. Кое-где из-под воды торчали только верхушки надстроек утонувших кораблей. Они осели неглубоко из-за малых глубин Финского залива в местах стоянки Гранд-Флита.
Колчак, стоял на мостике опасно накренившегося «Бэрема» и каким-то безумным взглядом смотрел на солнце, освещающее Андреевский флаг на флагштоке этого сверхдредноута. Они сделали это! Они захватили флагман и предотвратили его затопление. Едва-едва успели, так как кто-то из англичан догадался начать открывать кингстоны. И сейчас команды моряков с «Андрея Первозванного» боролись с затоплениями, откачивая воду и выравнивая киль «Бэрема».
Александра Васильевича трясло мелкой дрожью. Он шел на верную смерть, врываясь вместе со своими людьми в первых рядах на этот линкор. Он дрался. Стрелял. Резал. Кого-то даже душил и бил кулаками. Кусал. Он был словно одержим какой-то яростью, стараясь, как можно дороже продать свою жизнь. В бою. Но он выжил. Из той роты, что ринулась в атаку первой, выжило всего три десятка. И он среди них…
Наконец он оторвался от Андреевского флага, заляпанного кровью, особенно заметной в этих лучах солнца, и с какой-то жуткой улыбкой посмотрел на панораму побоища. Четверка «Севастополей» чадила, застопорив машины, но была жива и более-менее боеспособна. Во всяком случае половина башен главного калибра у них могла заявить о себе. Николай Оттович, возглавивший эту эскадру, был дважды ранен, но так и не покинул рубки, оставаясь на боевом посту до конца. Даже сейчас ему оказывали медицинскую помощь там, а он сам, хоть и был слаб, но продолжал пытаться командовать флотом, точнее тем, что осталось после этого побоища.
Между чадящих железяк медленно курсировали русские эсминцы, собирая людей с воды. Всех подряд. И русских моряков, и английских. А вдали виднелись дымы – это отходили английские корабли, пережившие ночной бой. Очень немногие… В основном легкие крейсера и эсминцы. Они еще ночью стали отходить, после поднятия Андреевского флага над «Бэремом» и за эти несколько часов уже смогли достаточно далеко удалиться. Зря. Остались бы – переломили ход сражения. Но они не остались. А русские эсминцы, перезарядив торпедные аппараты, вернулись, и это стало концом всему… слишком много торпед в упор. Да и подошедшая колонна крейсеров, преимущественно старых, поддержала их огнем, войдя в ближний бой, нивелирующий многие их недостатки…
Колчак облизнул рассеченную губу и громко начал декламировать ту самую песню, которую орал Максим после своего «воскрешения»:
– Причалим ли мы, к чужим берегам? Иль сгинем в пучине на радость врагам? Валькирии о подвигах наших расскажут Великим Богам!
Все в рубки на него озирались, но без осуждения. Кто-то даже улыбался и торжествующе ухмылялся. А потом, когда известные Колчаку два куплета и припев закончились, Александр Васильевич во всю глотку заорал:
– Ура!!!
И к нему на первом повторе присоединилась уже вся рубка и те, кто был рядом. На третьем повторе орал практически весь корабль. А дальше – этот громогласный рев стал распространяться с корабля на корабль и охватывать всю акваторию, превращаясь в своеобразный гул. Это была победа… тяжелая, страшная, но удивительно славная победа!
Глава 10
1916 год, 14 ноября, Москва
Москва задержала Максима основательно.
Новость о восстание в Петрограде вынудило его начать подготовку к сложной силовой операции по наведению порядка. Требовалось дать людям отдохнуть, отремонтировать технику после огромного перехода и боевых операций, да и пополнить запасы топлива с боеприпасами не мешало.
Но это все мелочи по сравнению с тем, что Максим растерялся. Впервые в этом мире по-настоящему растерялся. Поэтому и постарался отвлечься в мелких суетных заботах, чтобы не подорвать доверие людей к нему.
Как-то так складывалось что всегда пусть и смутно, но он представлял, что делать. Лавировал между центрами силами. Дерзил. Играл. Провоцировал. Даже Временное правительство он по сути признавал вполне себе правительством. На уровне подсознания и не стремился к неразрешимым противоречиям с ним. Искал вполне себе реалистичные объяснения, уловки, оправдания. Максим только сейчас это понял, когда внезапно оказался вакуум власти.
Раз и все.
Гудящая пустота.
Керенский мертв, как и все Временное правительство. Брусилов тоже, и заменить его не кем. Так уж сложилось, что у Юго-Западного фронта не было нового лидера, способного устроить большинство полевых командиров. В итоге там стоял Каледин не потому, что он был подходящей личностью, а потому что его поставил Максим…
Черноморский флот… он центром сил не был, держась максимально пассивной позиции. И этой осенью он при первом случае перебежал на сторону «обычного генерала». Балтийский флот? Николай Оттович фон Эссен был личностью и очень значимой, но он оказался тяжело ранен после славной победы и в ближайшее время не мог руководить своими людьми. Телеграфировали, что слег совсем слабый. Много крови потерял в бою, да и возраст сказывался.
Кто еще? Ренненкампф? Но с ним тоже все было не так однозначно… Выйдя на определенный политический уровень он достиг предела своей компетентности и стал предельно осторожен. В военных операциях он еще старался не зевать, но вот в политике – увы. Более того, он старался быть подальше от всего этого.
Оставались, конечно, еще эти революционеры, но никаких значимых вождений, популярных в народе они не имели. Более того, судя по слухам, приглашали Меншикова к переговорам, дабы его сделать своим символов. Своим флагом. И все. Больше никого не имелось общеимперского масштаба.
Максим оказался в пустом поле совершенно дезориентирован.
Куда идти? Кто виноват? А главное – что ему делать?
Наш герой вдруг осознал весь ужас своего положения, которое вышло далеко за рамки обычного, пусть и очень удачливого полевого командира. Когда ему дали статус вассального Великого князя Вендского он не переживал. Это ведь чистая формальность. Игра юридическими нюансами, чтобы закрепить землю за собой. Когда он уже сам качал права и отжимал по полной программе себе титулы царя Иерусалимского, Восточно-Римского, Богемского и Вендского, то не воспринимал это в серьез. Скорее понарошку. Как игру какую-то. Просто чтобы хапнуть любой ценой максимум. Без оглядки на завтрашний день.
А теперь его что-то придавило к земле… практически распластало…