Где-то на краю сознания бьётся мысль, что нужно остановиться, потому что до греха доведу. Мне не это нужно, совсем не это, но тело не слушается, и я плюю на все попытки удержать себя в границах дозволенного.
Вдруг до слуха доносятся странные звуки: визг какой-то, приглушённый лай, а Марго напрягается.
Не знаю, где силы нашёл разорвать поцелуй, хотя это и дико сложно — особенно, когда член стоит колом. Чёрт, хрень какая-то происходит.
— Маргарита Олеговна, доброго вам вечера, — раздаётся совсем рядом, а я отхожу в сторону, уходя в тень.
Так лучше, так привычнее.
— Семён Иванович, — отзывается Маргаритка, улыбаясь. — Гуляете?
— Да вот, с Мотей на прогулку вышли, — скрипуче смеётся маленький старичок в сером плаще, доходящем ему до пяток. — Погода великолепная, а меня снова бессонница одолела.
Присматриваюсь, и замечаю мелкую кудлатую собачку, смирно сидящую у его ног. И правда, сплошь приличные люди. Только я здесь, как не пришей кобыле хвост — чужеродный элемент, короста.
Когда дедок скрывается из вида, Марго обходит автомобиль и открывает водительскую дверь. Ныряю следом в салон, а он и правда, не такой тесный, как казалось вначале.
Чёрт, как же хочется курить.
Называю адрес единственного места, которое Марго можно показать. Я купил этот дом недавно, и о нём мало кто знает. Почти на отшибе, в отдалении от всех и всего. Не к Промзоне же Марго гнать на её крошечной и смешной машинке, и не в “Магнолию”. И не в бордели свои, в самом деле. Вот в этих местах ей точно делать нечего, да и не готов я к тому, чтобы обнажать душу. И не потому, что Маргаритка может в неё плюнуть, а потому, что не хочу, чтобы из-за того, что слишком близко подпущу Марго к своему миру, ей кто-нибудь вздумает попытаться двинуть грязным сапогом по сердцу. Нет уж, у меня достаточно врагов, чтобы держать Марго подальше.
Марго смотрит впереди себя, напряжённо следя за дорогой, а мне интересно, что она думает о том, что сделал совсем недавно. Чёрт, она вообще отдаёт себе отчёт, что я бы трахнул её, не сходят с места, если бы не этот дед?
И надо ж было этому старому хрычу нарисоваться на горизонте…
— Приехали, — говорю, когда в предрассветной дымке возникают очертания знакомых мест. — Вот, сворачивай направо.
Марго кивает, следует моим указаниям, ничего не спрашивая и не уточняя. Просто слушается, и это так привычно для меня, правильно. Но покорность Маргаритки в корне отличается от всего того, что испытывают ко мне окружающие. Все её эмоции замешаны на доверии, ни на страхе. И это пугает уже меня.
— Это твой дом? — спрашивает, останавливая машину у двухэтажного дома, обнесённого высоким забором.
— Да.
— Красивый.
— Обычный.
Мы молчим, а я понимаю, что должен уйти, прямо сейчас, и забыть о том, что когда-то в моей жизни случилась Маргаритка — девочка с плюшевым медведем под мышкой.
— Спасибо, что подвезла, — говорю, берясь за ручку двери.
— Не за что.
Поворачивается ко мне всем корпусом и прямо в глаза заглядывает, пытаясь, как мне кажется, до печёнки достать.
— За байком пришлю кого-нибудь, — говорю, а голос кажется не моим вовсе: слишком хриплым.
— Хорошо.
Распахиваю дверцу, ступаю на землю, а свежий предрассветный воздух наполняет лёгкие. Делаю шаг вперёд, к дому, а Марго заводит мотор. Чёрт возьми, сейчас она уедет, и мне наконец-то полегчает. Я снова стану собой — привычным. Чёрный ангел не имеет права на нормальность, такова вся суть. Но мне впервые, хоть ненадолго, но хочется попробовать, каково это — быть обычным человеком.
Разворачиваюсь, делаю пару шагов и становлюсь перед капотом готовой сорваться с места машины Маргаритки. Стёкла без тонировки, и сквозь них вижу огромные глаза. Ничего больше в этом долбаном мире не вижу, только их.
Делаю ещё один шаг, кладу руки на капот, наплевав на то, что ещё пара мгновений, и Маргаритка может расплющить меня по асфальту. А она глушит мотор и распахивает дверцу.
Я идиота кусок, но я не хочу её отпускать. Во всяком случае, не сейчас.
— Маргаритка, пошли меня, на хер пошли, стукни, разозли, — говорю, подходя к ней совсем близко. — Ну не будь ты такой…
— Какой?
— Вот такой… заботливой, смелой и охрененной.
Она задирает голову, проводит пальцами по моим щекам, будто ослепла и пытается наощупь понять, как я выгляжу. Не мешаю — просто впитываю каждое её движение, порами в себя вбираю, не в силах остановить и остановиться.
— Ты ведь всё тот же, — говорит тихо, а я усмехаюсь. — Не спорь со мной, я чувствую.
— Чёрт, Маргаритка…
И снова целую, потому что не хочу больше сопротивляться. Пусть почти наступил новый день, наполненный, как всегда, дерьмом до предела, но пока мой телефон выключен, а никто из собратьев не знает об этом доме, позволю себе эту глупость.
Марго обхватывает мою шею руками, привстаёт на носочки, а я подхватываю её на руки и иду в сторону дома, не разрывая этого бешеного поцелуя. Какая-то дикая жажда, словно напиться не могу и сдохнуть могу в любой момент.
Когда-то давно, когда со всех сторон неслись гневные окрики вохры, и собаки лаяли на вышке, голодные и злые, я часто вспоминал Маргаритку. На недолгих прогулках, наматывая круги по бетонному пятачку, смотрел в небо и верил, что такой финал моей непутёвой юности стоит того. Ведь я её спас, а остальное было неважно.
Потом, откинувшись в восемнадцать, я хотел найти её, в интернат ломанулся, чтобы просто увидеть и понять, что с ней всё хорошо, но узнал, что её взяла под опеку тётка. Больше я Марго не искал, хоть и мог, тысячу раз мог пробить данные. Но не хотел, потому что понимал: вчерашний принц превратился в жабу — холодную и скользкую.
Я целую её так, как не целовал никого уже лет триста, а рука, будто мимо воли, уже находит дорогу к обнажённому участку тела на пояснице, под задравшейся кофточкой. Кожа тёплая, шелковистая, а Марго вздрагивает, когда принимаюсь оглаживать её спину, вычерчивая кончиками пальцев круги и завитушки.
Прижимается теснее, обхватывает мой торс ногами, а тонкие пальцы зарываются в мои волосы, ерошат. Мне хочется скорее попасть в дом, чтобы ни одна живая душа не нашла нас. Хотя бы несколько следующих часов.
Не помню, когда в последний раз мне было настолько необходимо взять женщину. Обычно, мне слегка насрать на плотские утехи, а тут аж в висках ломит.
Ставлю Марго на землю, лезу в карман за ключами, но вдруг рёв мотора нарушает тишину. Чёрт, кого притащили демоны?
Оглядываюсь и замечаю, как здоровенный чоппер Роджера снижает скорость, пока не останавливается рядом с машинкой Марго. Ну вот, какого хрена?
Роджер тем временем слезает с мотоцикла и, стукнув ногой по переднему колесу, прячет ключи в карман. Он усиленно делает вид, что занят очень важным делом и вообще, совершенно случайно здесь оказался.
— Подожди меня здесь, хорошо? — спрашиваю у Марго, а она кивает и поправляет одежду.
Улыбаюсь про себя тому, что, несмотря ни на что, не кажется смущённой. Озабоченной больше, но не смущённой.
Иду к Роджеру, приглаживаю на ходу волосы, а друг бросает на меня быстрый взгляд, пряча хитрую улыбку в ярко-рыжей бороде.
Он — один из немногих, кто знает об этом доме. Просто потому, что Роджер — тот редкий человек, которому я научился доверять. И пусть это было сложно, но у меня получилось.
— Чего приехал?
Роджер хмыкает, мельком смотрит мне за спину, но никак не комментирует то, что видит. Вообще-то он единственный, кто знает о девочке с плюшевым медведем — я однажды проболтался по пьяной лавочке, но ни разу мы к этому разговору не возвращались. А сейчас он вряд ли сможет сопоставить тот мой рассказ с тем, что может наблюдать сейчас. Вот и славно.
— Ты телефон зачем вырубил?
— Достали, вот и выключил.
— Это понятно, только Фома всех на уши поднял, даже до меня добрался.
Чёрт бы их всех задрал.
— Что-то стряслось?
— Без понятия, — пожимает плечами и разминает могучие плечи. — Сам с ним свяжись и узнаешь. Меня попросили найти, я нашёл.
— Ладно, разберусь.
— Давай, брат, — улыбается Роджер и хлопает меня по плечу. — А баба красивая, извини, что помешал.
— Язык держи за зубами, ясно?
Не знаю, что меня так взбесило в его словах, но Роджер хмурится и кивает.
— Понял, не дурак. — Снова садится за руль, заводит мотор и говорит: — Бывай, не кашляй. И нервы лечи.
И срывается с места, оставляя после себя пыльное облако.
Что там стряслось, что Фома всех на уши поднял? И да, понимаю, что сейчас точно не до романтики, а значит, что Марго нужно уезжать. У меня как всегда нет ни времени, ни возможности просто жить. Но я сам поставил своё существование на такие рельсы, и вот уже двадцать лет несусь вперёд, не оглядываясь.
Тянусь за телефоном, включаю его, и буквально через секунду он разрывается от кучи уведомлений о пропущенных звонках от Фомы и прочих заинтересованных лиц.
— Что-то срочное? — спрашивает Марго, а я вздрагиваю, когда она дотрагивается до моего плеча.
— Очень срочное, — киваю и прячу телефон в карман. Пять минут Фома ещё подождёт, не облезет. — Извини, что так получилось, дела.
— Да всё в порядке, — отмахивается и улыбается, — я же всё понимаю. Просто…
— Что?
— Не пропадай больше, хорошо?
И медленно уходит, а я смотрю ей вслед и понимаю, что больше не хочу пропадать. Чёрт знает, чем это всё закончится, но попробую. И да, мне снова придётся её защищать, потому что слишком много гадости вокруг, но я очень постараюсь не облажаться.
Когда она берётся за ручку двери, обнимаю сзади и притягиваю к себе. Целую в макушку, вдыхаю аромат волос, а Маргаритка замирает в моих руках.
— Я боюсь сделать тебе больно, — говорю, наклонившись к уху, — очень боюсь. Но я очень постараюсь не уничтожить твою жизнь.
6. Марго
Еду в сторону дома, а мысли в голове кружатся в безумном хороводе. Что это вообще было? Губы горят и — чего скрывать? — саднят, а лицо пылает, словно мне лет семнадцать, и меня впервые поцеловал мальчик после школьного выпускного. Господи ты боже мой, с ума сойти можно.
Не могу понять, что на нас вообще нашло. Вроде бы, взрослые люди, а тискались, как подростки какие-то. Наверное, даже мой сын уже не так пылок, как его сумасшедшая мамаша, потерявшая голову, стоило мальчику из далёкого прошлого поцеловать её. А мальчик ведь давно превратился в хмурого молчаливого мужика, тело которого покрыто татуировками, как стена заброшенного дома — граффити.
Всё это жутко странно и, возможно, неправильно, но я ни капельки не жалею, что позволила Карлу поцеловать себя. Даже мысли не было оттолкнуть, ударить, а он…
В детстве я была влюблена в него. Ну, он же принц, рыцарь, герой — мальчик, защитивший меня. Но это была такая глупая и очень детская влюблённость, не несущая с собой и тени сексуальности. Просто казалось важным, чтобы у него всё было хорошо. Когда он пропадал по ту сторону забора, я “висела” на окнах, выглядывая его, дожидаясь. А, когда приходил, бросала всё и неслась по коридору, навстречу, чтобы повиснуть на шее. Просто потому, что в Вороне сосредоточилось всё хорошее, что тогда было у меня в жизни. Но к обжиманцам и поцелуям под луной это не имело никакого отношения. Наверное, сделай он подобное по отношению ко мне, впала бы в священный ужас и зашлась в истерике.
Но сейчас… сейчас я словно с цепи сорвалась. Так хотела его, аж в глазах потемнело. Забыла о том, что мы чужие люди, о своём возрасте забыла и том, что, как бы хорошо ни выглядела, с молодыми девушками вряд ли смогу конкурировать. Время — оно ведь беспощадно расставляет свои метки на наших лицах и телах.
Нет, ни о чём подобном я не думала, только ощущала огонь, сжигающий изнутри и головокружительное желание, потребность даже.
Так, ладно, может быть, и хорошо, что приехал его друг, отвлёк, так сказать. Избавил от неловкости, которая могла бы прийти после, как следствие безрассудных поступков и глупых ошибок.
Размышляя, заезжаю во двор, а первые лучи солнца уже расцвечивают небо в нежно-розовый. Миша, наверное, ещё спит, уставший с дороги. У меня замечательный сын, слишком умный и правильный для этого жестокого мира. Но в нём, определённо, есть стержень несгибаемой воли — то, чем наградила его я, помимо внешнего сходства.
Вспоминаю, что в доме закончились шоколадные конфеты, а Миша без них жить не умеет, потому иду в соседний круглосуточный магазин, чтобы, пока он не проснулся, пополнить запас.
Обхожу дом, бросаю взгляд на бар, а у входа трётся какой-то мужик весьма уголовной наружности: ёжик русых волос на голове, татуировки, а на угрюмом небритом лице странное сосредоточенное выражение. Он явно кого-то выглядывает, только почему возле моего бара? Свидание, что ли, назначил кому-то?
Замедляю шаг, а мужик замечает меня и расплывается в довольно мерзкой улыбке. Ох ты ж чёрт. Аж мороз по коже, насколько он неприятный.
Давно, казалось, уснувшие инстинкты самозащиты всплывают, и я подбираюсь, готовая отразить угрозу. Как тогда, в далёком детстве, когда пришлось в одночасье выживать без Карла. И да, я научилась отстаивать своё право на жизнь.
Но мужик не торопится подходить, лишь смотрит на меня, сложив руки на груди, будто предупреждает о чём-то. Что вообще происходит? Ещё и улыбка эта мерзкая, из-за которой себя голой чувствую.
— Вы что-то хотели? — спрашиваю, хотя по-хорошему мне нужно убегать от этого странного мужика. — Помочь чем-то?
Спрашивать-то спрашиваю, но назад шаг делаю. На всякий случай. Не нравится мне этот незнакомец, хоть убей — не нравится. В полицию, может, позвонить? И что сказать? “Возле моего бара стоит утром мужчина, посадите его в тюрьму!” Ага, конечно, так они и приехали, если он даже за ручку не дёргает. Скорее, меня после таких вызовов в психушку упекут, чем его отгонят.
Вместо ответа он отрицательно мотает головой, снова улыбается и, отвернувшись, быстро уходит. Брр, жуткий тип. И чего только тёрся возле “Приюта”?
Почему-то кажется, что он здесь неслучайно. Но зачем ему понадобилось что-то высматривать, когда бар закрыт для посетителей? Может быть, ограбить хотел? Район хоть и тихий, люди сплошь приличные, но никогда не знаешь, кого занесёт на твой порог и с какой целью.
Ладно, не о чем тут переживать. Мало ли, кто мне внешне не понравился, официально этот товарищ ничего не сделал, потому можно расслабиться.
Иду к магазину, но на душе всё равно неспокойно. Глупости какие-то лезут в голову из-за недосыпа. Сколько я уже на ногах? Сутки? Понятное дело, и не такое померещится.
В магазине в рассветный час пусто, а продавцы, работающие здесь в ночную смену, медленно передвигаются по торговому залу, находясь будто в сонном оцепенении. Беру корзинку, складываю туда упаковку пряников, пачку сухих хлопьев, пару бутылок молока, килограммовый пакет любимых Мишиных трюфелей, три пачки вишнёвого сока, ещё какие-то мелочи, которые, живя большую часть времени одна, вечно забываю покупать. Рука чуть не отрываются от сустава, пока волоку свою ношу в сторону кассы. Я, наверное, мать-наседка, но, когда Миша возвращается на каникулы, готова его закармливать всем, что он любит, лишь бы улыбался.
Мой мальчик слишком тяжело когда-то пережил смерть своего отца, потому во мне неистребимо это чувство: защитить, уберечь, дать тепла столько, чтобы он не чувствовал себя обделённым. И пусть ему уже двадцать и в моей опеке уже, вроде как, не нуждается — вон, даже уехал от меня за сотни километров, — но любить себя он мне не может запретить.
Расплатившись, складываю многочисленные покупки в большой пакет, а охранник, стоящий возле кассы, неотрывно следит за моими движениями.
— Я за всё заплатила, — говорю, устав от его пристального взгляда.
Парень — на вид ему не больше двадцати пяти — кивает и отворачивается. Дурдом какой-то сегодня творится.
Хорошо, что магазин совсем близко от дома, потому, кое-как, но дотаскиваю пакет до подъезда, а там, до квартиры, рукой подать.