Напрасно. Нанна твердо усвоила, что хорошая жена должна быть осведомлена о всех мелочах, происходящих с ее супругом. Бальдр ненавидел ложь, но милая женушка со своей заботливой подозрительностью не оставляла ему иного выхода.
Взять хотя бы сегодняшнее утро, одно из множества.
— Ты уходишь? Скоро ли вернешься? Куда ты идешь, дорогой?
— К Браги.
— Как замечательно. Передай Идунн мой поклон и проси заходить почаще. И скажи ей… Ах, что же я думала ей сказать? Ой, лучше я схожу с тобой, зачем тебе забивать голову женскими пустяками! Обожди немного, я сейчас буду готова!..
— Милая, прежде мне надо заглянуть к моим друзьям…
— Конечно-конечно. Не волнуйся, я найду, чем занять себя, пока вы будете беседовать. Я вам ничуть не помешаю.
— Дорогая, если хочешь повидать Идунн, то ступай к ней прямо сейчас. Я закончу свои дела и присоединюсь к вам.
— Женщине неприлично одной ходить в гости.
— Эта традиция не распространяется на Браги и Идунн. В их дом можно приходить когда угодно и кому угодно.
Нанна взмахивает длинными ресницами, кротко потупляет глаза:
— Я просто хотела прогуляться с тобой…
— Прогуляемся потом.
— А почему не сейчас?
— Потому что у меня есть свои дела!
— Прости, — Нанна смотрит умоляюще. — Не сердись. Хорошо, я останусь дома, а ты — ты ступай по своим делам, — но, стоит Бальдру сделать шаг к дверям, в спину прилетает отравленная стрела: — Но не позабудь, что обещал Форсети провести вечер с ним. Я-то переживу, а мальчик так обижается, когда ты забываешь данные обещания.
— Я всегда выполняю обещанное!
— Конечно, дорогой, — взгляд Нанны ясен и невинен, но там, на самой глубине синих омутов, нарезает круги что-то черное, хищное, готовое разить исподтишка. — Разве я спорю? Я просто говорю, что по дому дел невпроворот. Будь у нас девочка, все было бы проще, но мальчик нуждается в отцовском присмотре. Он еще мал, ему трудно понять, что отцу порой бывает не до него…
— Я скоро вернусь, — терпеливо повторяет Бальдр. Беззвучно кляня милую женушку последними словами — теперь и вправду придется тащиться к чертогам Браги. Предупреждать вдохновенного скальда и его подругу о том, что, если Нанна вздумает спросить, он гостил у них. Потому что Нанна непременно спросит. Нет, она всецело доверяет своему мужу… но любому слову мужчины должно сыскаться подтверждение. Так ей растолковала матушка, а достойная Неп дурочек не рожала.
Нанна расставляет силки и натягивает повсюду тончайшие нити с колокольчиками. Стоит ему сделать неосторожное движение — и раздастся тихий, зловещий звон, а тонкие брови Нанны сойдутся на переносице.
Бальдр выдумывает новые и новые причины отлучек из просторного, светлого, постылого дома. Он не в силах растолковать Нанне, что ему не нужно ни к Браги, ни к друзьям, ни на Поле Стрелков, ни в сады Фрейи. Место, куда его влечет — высокий утес над бескрайним морем. Бальдр сидит там, слушая шум волн и пытаясь понять, как же все так обернулось. Задаваясь вопросом, на кой предмет Нанне сдались бесконечные подвалы с запасами к зиме, штуки льна и холста, меха и сундуки с золотом и серебром. Нанна копит и копит, тщательно собирает монетку к монетке, шпыняет слуг, ведет учет, бегает по коридорам, звеня ключами. Если пророчества верны и Девять Миров все равно падут, она что, намерена прихватить накопленное добро с собой?
Вот если бы она хоть раз пришла на пустынный берег. Села рядом, свесив ноги в бездну, клокочущую яростным прибоем. Заговорила о чем-нибудь, не касающемся дома, грядущего торжества у Одина, ярмарки в Альфхейме. Свежий ветер трепал бы ее косы, выдергивая из них вьющиеся прядки, и дергал за подол. Чайки кричали бы над их головами, а заходящее солнце чертило огненную дорогу по волнам. Может, им бы посчастливилось увидеть стаю косаток или кита. Мир так огромен, так удивителен, а Нанну ничего не интересует, ничто не занимает. Маленькой хлопотливой курочкой она бегает по дому или бесконечно обсуждает с подругами незначащие глупости. Она улыбается, но в ее улыбках совсем нет радости. Она всегда поступает так, как дОлжно поступать доброй жене.
В начале их супружества Бальдр честно пытался что-то изменить. Расспрашивал женатых друзей, прислушивался к болтовне девиц, собирающихся в доме Фрейи. Хотел, чтобы Нанна была счастлива с ним. Чтобы позабыла наставления матери, бабки и тетушек, перестала изображать хорошую жену и стала просто Нанной.
Ничего не вышло. Наверное, он был недостаточно убедителен. Или не смог подобрать правильных слов, таких, чтобы Нанна ему поверила.
Разойтись бы миром, но как? Нанна честна и чиста. Не изменяет, не убегает тайком из дома, не попрекает мужа за его спиной, не злословит, не ворчит.
Просто она — не та.
Она — другая. Рядом с ней скучно и тоскливо. Бальдру все чаще хочется ответить на вежливые укоры Нанны резкостью. Просто чтобы узнать, вспылит молодая жена или сумеет удержать себя в руках. Нет, Нанна никогда не опустится до семейной склоки. Она не повысит голоса, не шмякнет тарелкой об пол, не будет кричать, что возьмет сына и уйдет к родителям. Нанна просто душу из него вытянет и на прялку намотает.
Надо было внимательнее прислушиваться к словам матери. Когда велись переговоры с семьей Нанны о будущем браке и позже, когда шли приготовления к свадьбе, Фригг была совсем не радостна. Казалось, в кои веки она готова нарушить гюйс-обет, приоткрыв перед младшим сыном завесу над тайнами грядущего. Фригг повторяла, что жениться всегда успеется, что спешка в этом деле ни к чему — но Бальдр, ослепленный и оглушенный собственной болью, твердил, что хочет только одного, взять Нанну в супруги. А отец всячески поддерживал и укреплял его в этой мысли, твердя, что брак и молодая жена быстро выбьют из сыновьей головы юношеский вздор.
— Стерпится — слюбится, — удрученно вздохнула тогда мудрая провидица Фригг, покровительница семейного очага. И вполголоса, чтобы не услышал любимый сынок, добавила: — Может быть.
Не срослось.
Бальдр вздохнул. Если б не сын… Если бы не сын, может, он и оставил Нанну. Вернул бы ее приданое, все, до последнего медяка, и щедро приплатил бы сверху. Пусть она и Форсети безбедно живут в Брейдаблике до конца дней своих. Пусть Нанна отыщет себе нового мужа, который станет с восторгом взирать на нее. Да только как в Асгарде посмотрят на того, кто ради своей блажи бросает жену с маленьким ребенком? Что скажут отец и мать? Что скажет огромное семейство Нанны во главе с асиньей Неп, женщиной строгих правил, железной рукой правящей своим многоголосым кланом?
Представив возможную стычку с грозной матушкой Нанны, Бальдр содрогнулся.
Море яростно вгрызалось в скалы, протачивая глубокие пещеры в каменной тверди.
Бредя в сумерках домой, Бальдр вспоминал, растравляя память. Вспоминал Ее. Ту единственную встречу в прошлом, когда и он, и Она были так молоды. Так невинны и неопытны.
Юную деву впервые привезли к асгардскому двору. Пока ее отец договаривался с Одином, Тору и Бальдру поручили занимать гостью беседой. Ну, и присматривать за ней. Потому как гостья была весьма странной, и это еще мягко сказано. Тор косился на чужачку с неприязнью, без необходимости оглаживая рукоять висевшего на поясе Мьёльнира. Бальдр же был покорен и очарован Ее таинственной красотой. Тем, как отважно она пыталась скрыть свой страх перед грозными асами. Он был готов днями напролет вслушиваться в звуки ее голоса — хрипловатого, словно подернутого инеем, и вместе с тем невыразимо мелодичного. Бальдр утонул в омутах ее очей, прозрачно-зеленых, точно ягоды молодого винограда, просвеченные солнцем. Запутался в черных как ночь локонах, перехваченных кожаными ремешками.
Юный ас влюбился с первого взгляда. Для него не имело значения ни ее имя, ни происхождение. Бесстрашный старший брат Тор содрогнулся, заметив на Ее тонких запястьях следы бурой коросты и иссиня-багровые пятна, что расползаются по осклизлым телам разлагающихся покойников, Бальдру было все едино. Он просто принял к сведению эту особенность девушки, и тут же позабыл о ней. Он хотел только одного: сидеть в цветущем саду под мирное жужжание пчел, говорить с Ней и смотреть на Нее.
Но Ее увезли. По решению Одина юную деву увезли навсегда. Она отправилась навстречу судьбе в Нифльхейм, в мир скорбящих теней и блуждающих призраков. На ее черные косы возложили корону тусклого серебра с острыми шипами, до скончания веков замкнув деву в пределах царства мертвых.
Хель — таково было ее имя. Хель, дочь хитроумного Локи и колдуньи Ангрбоды из леса Мюрквид. Хель Локисдоттир, печальная королева погибших душ.
Бальдр нашел способ увидеться с Хель до ее отъезда. На окнах комнаты были решетки, но все же она сумела протиснуть тонкую кисть сквозь прутья и дотронуться кончиками пальцев до ладони Бальдра. Ее прикосновение обжигало холодом и огнем. Она словно пометила его своим знаком — до самой смерти, до конца времен, до наступления Рагнарёка.
— Я напишу тебе, — обещала она. — Еще не знаю как, но я придумаю способ. Только ответь мне, пожалуйста.
— Я буду ждать, — поклялся он.
По воле Одина ни одно живое или некогда бывшее живым создание не могло покинуть пределов Хельхейма. Однако быстрая разумом Хель отыскала лазейку в законах и прислала в Асгард своего вестника — ястреба, мертвого, но оживленного ее волшебством. К лапе ястреба был прикручен кожаный тубус, а в тубусе лежало ее своеручное послание для Бальдра.
К тому времени он успел многое разузнать о Хель. Говорили, дочка Локи обещает вырасти великой чародейкой — но ее душа не в ладах с разумом. Шептались, она выпала из чрева своей измученной родами матери мертвой. Три дня и три ночи ведьмы Мюрквида ворожили над трупиком новорождённой, принося жертвы и выпевая заклятья. В глухую ночь новолуния Хель сделала свой первый вдох и испустила первый крик, навек оставшись не живой и не мертвой. Болтали, что уже малым ребенком она возлюбила смерть превыше всего на свете. Странствуя с отцом и братьями по Девяти Мирам, девица убивала приглянувшихся ей людей ради развлечения. Выбирая лучших, любовно подбирая, как цветок к цветку. Хель обладала умением говорить с умершими и боялась живых. Она была чудовищем, чья сила возрастала день ото дня. Заточение в мире мертвых было единственным способом избавить Девять Миров от грозной колдуньи, не лишая Хель жизни. Один и Локи заключили сделку, во исполнение которой Хель ушла во тьму.
Ее письмо было исполнено сдержанной печали. Она писала, что Нижний Мир не так уж страшен, как ей казалось. Ей дозволили взять с собой своего питомца, огромного пса Гарма. Теперь он будет сторожить мост через реку Гьёлль. Великанша Модгуд, здешняя хранительница, зверообразна ликом и не расстается с огромной дубиной, но вроде бы добра душой. Модгуд весьма обрадовалась тому, что Нифльхейм наконец получил законную правительницу, и обещала рассказать Хель, что тут и как.
Бальдр ответил на письмо и с замиранием сердца стал дожидаться следующего.
Года незаметно скользили мимо. Из подростка Бальдр стал юношей, а неизменный ястреб по-прежнему совершал долгие перелеты между Асгардом и Хельхеймом. Стопка писем в закрывающейся на секретный замок двергской работы шкатулке становилась все толще. Бальдр тщательно оберегал свою тайну — вряд ли отцу и матери пришлась бы по душе дружба между их ненаглядным сыном и отродьем Локи. Знакомцам и приятелям Бальдр тоже не доверился. Они бы в недоумении вытаращились на него, не в силах понять, как такое возможно — год за годом обмениваться посланиями с женщиной. Без надежды увидеться, зная, что им никогда не суждено встретиться.
Перо скользило по пергаменту, Бальдр и Хель писали друг другу. Она упомянула о том, как бесцветен и уныл Хельхейм — Бальдр всякий раз старался как можно красочней описать ей Асгард и те дальние края, где ему доводилось побывать. Асинья Рута из свиты Фрейи умела рисовать — и по просьбе Бальдра охотно изображала виды Асгарда, животных и птиц. Бальдр вкладывал в письма яркие рисунки, засушенные листья и цветы, напоминая Хель о мире, который она потеряла. Хель рассказывала о своих подданных — в ее царство стекались души обычных людей, не воителей, павшие с оружием в руках уходили в Вальхаллу, к Одину. Она выяснила, что многие из призраков не теряют память о прошлой жизни, вполне сознают свое положение и даже здесь, в краю теней, умудряются вести некое подобие прежней жизни. Хель восхищало упрямство смертных. Она собрала себе маленький призрачный двор из бывших скальдов и рассказчиков, прекрасных дев и умерших мудрецов. Она продолжала учиться чародейству, упрямо стараясь не терять бодрости духа. Порой у нее случались скверные дни, и тогда строки ее писем переполняла удушливая, мертвенная тоска. Хель все душой стремилась обратно — к солнцу, звездам, гулу морского прибоя и пропахшим солью ветрам — но королева мира мертвых не в силах пересечь тонкий мост над темными волнами Гьёлль.
Может, она плакала, выводя эти строки. А потом поскорее запечатывала послание и подбрасывала ястреба в мертвенный, стылый воздух, крича: «Лети, лети прочь отсюда!»
Бальдр беспомощно скрежетал зубами. Она не заслужила такой участи. Но что он мог изменить? Хель — всего лишь игрушка в руках всемогущего Одина и своего отца, Хельхейм — ее тюрьма до скончания времен. Он мог только писать ей. Думать о том, какой она стала теперь. Остались ли ее косы такими же темными, а глаза — бездонными и прозрачно-зелеными?
Ей он мог рассказать о чем угодно. Поделиться любым секретом своей жизни. Незаметно, исподволь Хель стала его лучшим другом. Старший братец Тор хмыкал, рассуждая о том, что Бальдр в своей правильности аж сияет как начищенный медный таз, и интересовался, когда же малец обзаведется подружкой. Бальдр воспитанно отмачивался, смакуя мысль о том, что у него давно уже есть девушка. Такая, какой не может похвалиться ни один парень в Девяти Мирах. Единственная. Удивительнейшая. Которая понимает его. С которой можно говорить обо всем на свете, а не только глупо хихикать, держась за руки, и творить вопиющие глупости, именуя их подвигами в ее честь.
Бальдр не знал, как называется это новое чувство, которое он испытывает к Хель. Может, это и есть любовь? Но не оскорбится ли она, если он начнет писать ей о любви? Ведь они никогда не смогут быть вместе. Он — ас. Она — королева мира мертвых.
Но как же ему хотелось ее увидеть. Она снилась ему ночами. Она была разной — печальной и грозной, задумчивой и разъярённой. Бальдр узнал, как она ворожит, заглядывая в толстую растрепанную книгу, как вершит суд над приходящими к ней душами, как одиноко бродит по пустынной равнине, утонувшей в сыром тумане. Он представлял ее всякой, но никогда — улыбающейся. А ведь у нее должна быть чудесная улыбка. Чуть смущенная и робкая.
Невесть как Хель догадалась об обуревающих его чувствах. Ее письма стали пронзительно честными, обескураживающими, сводящими с ума. Она вторила его словам: нет, они должны вернуться к прежней дружбе, иначе они оба сойдут с ума, они не должны даже мечтать об этом, подобное невозможно. Родители строго накажут его, если узнают. Ей-то ничего, она сама себе хозяйка. Даже Всеотец не может без ее дозволения ступить на земли царства умерших.
Бальдр держал в руках очередное письмо и видел струящиеся строчки невысказанного, недосказанного. Слышал ее умоляющий шепот: приди ко мне. Хотя бы раз. Один-единственный. Я задыхаюсь здесь. С каждым днем моя клетка становится теснее.
Друзья и близкие в один голос твердили, якобы Бальдр унаследовал отцовскую рассудительность.
Бальдр сел, заставил себя успокоиться и начал размышлять, каким образом добиться желаемого. Ему нужно повидать Хель. Письма — это одно. Живой человек — совсем другое. Может, если он встретится с ней, ему полегчает. Он поймет, что заблуждался. Что слишком увлекся песнями скальдов об одиноких девах, тоскующих в ожидании своего героя.
Первое, что приходило на ум — Биврёст, Радужный мост, соединяющий миры Иггдрасиля. Стоящий на страже Хеймдалль, прежде чем открыть путь, пожелает узнать, куда это собрался младший из отпрысков Одина. Отвечать придется честно, а, услышав ответ, мрачный и не разумеющий шуток Хеймдалль либо сопроводит его прямиком к отцу для не слишком приятной вразумительной беседы, либо посоветует не маяться дурью и отправит восвояси. Владения Хель, скажет он, не лучшее место для прогулок, и будет совершенно прав.