— Я, князь Мечислав, сын князя Миродара, изгнанного предателем Четвертаком, и мой брат — боярин Твердимир, счастливы приветствовать родной город, и говорю вам: теперь будем жить по строгим правилам и законам нашего справедливого отца!
Народ поднял руки, мужики кричали «ура», бабы голосили невпопад, но с балкончика хорошо видно — князя приняли, с первым его заявлением согласны, жить по-старому готовы.
— А теперь, — возгласил Мечислав голосом, привыкшим с коня командовать боем, — пир, вольный Кряжич! И чтобы никто не ушёл на своих ногах! Чтобы ночью нас можно было брать голыми руками! Чтобы завтра никого на работах не видел! Ну-ка, покажите мне, как умеет праздновать мой город!!!
Князь поднял серебряный кубок и, в полной тишине, проливая, большими глотками, осушил до дна. Замахнувшись, бросил как можно дальше от терема, чтобы мужики убедились — хмельной мёд, не враньё, князь гуляет вместе со всеми!
Покончив с обязательной частью, Мечислав пригласил гостей за стол, уселся во главе, деловито отрезал от зажаренного целиком поросёнка заднюю ногу.
— Ну, дорогие гости, теперь можно спокойно всё обсудить, никто не помешает.
Кордонец достал из-за сапога деревянную ложку, начал неспешно помешивать в миске овсяную кашу с жареным луком, усмехнувшись, заметил:
— В таком гвалте? И никто не помешает?
— В таком гвалте, — подхватил Твердимир. — Самые важные беседы мы с братом вели в корчме, где ругался, дрался и пел песни местный люд. И, скажу тебе, через такую стену ещё ни одно слово не пробилось наружу.
Змеев сотник вскинул бровь:
— Шептаться в окружении шума? Разумно.
— Почему — шептаться? Говорили в полный голос, если кто и услышит слово, всё равно ничего не поймёт. Возьми себе на заметку, сотник. Мы с князем проверили: сила толпы — в гвалте. А слабость… — Тверд вскинул брови и глубокомысленно замолчал.
Змеев сотник охотно угодил в простую ловушку:
— А слабость?
— Тоже в гвалте! — Твердимир весело рассмеялся.
Двубор вежливо улыбнулся, перевёл разговор:
— Скажи, Твердимир. Вы с братом — родные?
— А разве не видно?
— Видно. Со спины вообще спутать можно. Так почему он зовётся князем, а ты — боярином? Разве это не сословная разница?
— Эх, сотник… — Мечислав жестом попросил у брата слово, чем удивил всех, кроме волхва и воеводы. — При жизни отца у нас не было сословий. Может быть, Четвертак ввёл, но мы разделяемся на князя и бояр по старинке.
— Как же это — «по старинке»?
— Князь всегда один. А бояр и воинов у него — все, кто в бою, — проскрипел Кордонец, уважительно посмотрев на князя. Перевёл взгляд на сотника, прищурился, — это помогает в бою и в управлении княжеством. Мечислав старше, он стал князем…
Твердимир, извиняясь перед возрастом боярина, перебил:
— Нет. Мечислав сильнее меня. Опытнее в бою, не раз выручал всю битву, заранее всё обдумав и выбрав место для битвы. Я сам стал боярином, убедившись в его знаниях.
— А если бы ты был опытнее?
— Стал бы князем, — просто ответил Тверд. — У нас возраст — не помеха.
— Князь! — раздался голос снизу. — Князь! Явись дружине, княже!
— Что-то они рановато, — пробормотал Мечислав, вставая. Подошел, осмотрел пирующих:
— Чего вам? Почему трезвые? А ну, навались на мёд да пиво!
Ёрш поднялся с кубком, осмотрел присутствующих нетрезвым взглядом, и, остановив жестом весёлый гвалт, закинул голову:
— Князь! Мы, дружина, хотим знать!
— Ну? Чего вам, братья?
— Грабить город нельзя?
— Нельзя!
— А если сами отдадут?
— А тебе с мечом в руке кто откажет?
— А как же награда за взятие, князь?
— А ты, остолоп, город мечом или кубком брал? Тебе Четвертакова обоза мало?
Пьяный воин ничуть не смутился общим хохотом:
— Обоза не мало. Хватило обоза. А скажи, князь. Вот мы пришли сюда, нас тут встретили, уважили. А дальше что?
Дружина притихла. Действительно, а что дальше? С надеждой смотрят на предводителя. Через столько битв он их провёл, столько всего вместе пережили. А теперь, когда достигли цели…
Мечислав поморщился. Не ожидал, что так быстро придётся отвечать на неудобный вопрос. Хотел завтра всё объяснить, когда напразднуются и проспятся.
— А дальше вот что, други. Наёмники берут добычу и идут, куда глаза глядят. Остальные…
— А мы все тут наёмники, князь! — воскликнул другой воин.
Князь рукой остановил начавшего, было распаляться дружинника:
— А остальные, все, кто хочет харчей пожирнее, да бабу под бок — беру на службу к себе, да в пограничные города княжества сотниками да боярами!
Пьяный воин прервал раздавшееся, было «Слава!»:
— Князь! А вот ты скажи. Там, на кордонах, своих сотников да бояр нет? Прийти, мы туда, придём. А нам тама по загривку оглоблей? А?
— Мечислав, — Змеев сотник так неслышно подобрался сзади, что князь даже вздрогнул, — У меня есть решение твоей новой беды.
— Да? Поделись.
— Иди к нам на службу со всей дружиной. Платим мы щедро, воин ты справный. А за княжеством Твердимир присмотрит.
Голубые глаза князя мечут молнии, кажется, он готов прямо на месте задушить наглеца:
— Присмотрит? Кряжич — не вещь, чтобы за ней присматривать. Мы вернулись и с места больше не сдвинемся, понятно? А вы, — Мечислав повернулся к ожидающей дружине и повысил голос, — дружина верная моя! Сегодня и три дня гуляйте и веселитесь! А на четвёртый день я вам придумаю, что делать. Никого не обижу, клянусь!
Дружинники сдвинули кубки и веселье началось с новой силой. Мечислав мысленно вытер лоб: избежал большой драки. Вот только Змеев сотник почему-то смотрит как-то странно. Как будто он, Мечислав — упрямый конь, которого надо плетью. А то и шпорой.
Неожиданно стало душно, надо прогуляться.
Блиц
Мамина ладонь беспокоилась. Пальцы до боли сжимали плечо, поднимались по шее к голове, ворошили волосы, похлопывали по макушке, успокаивали, снова опускались. Тогда ухо чувствовало тяжёлый, шитый золотом парчовый рукав. Краем глаза видел Тверда, стоящего под левой рукой мамы.
Брат обеими руками нелепо сжимает глупого змея со свисающим до земли хвостом. Мама очень просила, чтобы углы шкатулки не выпирали, сама помогла спрятать, улыбнулась, потрепала младшего по щеке и попросила не бояться. Всё будет хорошо. И папа на крыльце, увидев испуганных детей, тоже подмигнул, и сказал, что всё будет хорошо. И дядя Четвертак, услышав слова папы, расхохотался и тоже сказал, что всё будет хорошо. Даже лучше, чем ожидалось. И только толпа горожан впереди ничего не говорила. Наверное, не знала, хорошо теперь будет или не хорошо. И папина Малая Дружина ничего не говорила, потому что мертва: по всему терему лежат зарубленные или заколотые в спину тела. Двое — у ворот, вросших в землю. Закрыть не получилось. Папа доверял горожанам.
— Ну, что, брат, — хлопнул в ладоши дядя Четвертак. — Сам видишь, не твой день.
— Брат брата в спину ударил?
— Не ударил — пощадил. Ступай, не доводи до греха. Я и так сделал больше, чем надо.
Дядя Четвертак похлопал папу по спине, подтолкнул с крыльца терема.
— Иди, Миродар, не искушай Недолю.
Папа оглянулся на маму, окинул взглядом детей, посмотрел на Восточную. Молчаливый народ стоит вдоль улицы, ждёт. Руки отца сжались в кулаки, но звук покидающего ножны меча остановил. Плечи Миродара опустились, сам съёжился, поник.
— Пойдём, Ждана. Идёмте, дети… — Повернулся к дяде Четвертаку. — Прощай брат. Что жизнь сохранил, на том и спасибо. Как же так получилось, что все бояре с дружинами на кордонных весях оказались?
— Не ты ли хотел с Змеевыми землями союз заключить? — Хмыкнул дядя, заправив большие пальцы за пояс. Шумно вздохнул, расправил рубаху, собрав на спине складку. Так по-хозяйски и оставил руки за спиной. — Переполошились бояре.
— Змеевы земли неопасны. Сам ещё поймёшь, что пользы от них больше, чем угрозы.
— Ну, раз там безопасно, так и ступай туда с миром. А мы тут сами как-нибудь управимся. Тебе телегу в дорогу дать? Да что это я. Не пешком же женщине с детями идти. Эй!
Четвертак обернулся, махнул воину, тот убежал на задний двор.
— Ночи сейчас тёплые, да берегись, князь, разбойники поймают, припомнят тебе дружков своих, по ветвям развешанных.
— На убой гонишь?
— Это уж как получится. Я своё дело сделал. А там, как вам Доля совьёт.
С заднего двора привели телегу, запряжённую серой кобылкой. Кобылку эту, Чыдамлы, Мечислав знал хорошо: самая низкая в конюшне, неприглядная. Некрасивая, не понять, почему папка её не продал. Миродар усадил детей на повозку, помог маме устроиться, забрался на передок, взялся за повод.
— Эй, князь!
Папка повернулся, нахмурился. Едва слышно шепнул маме:
— Начинается, пригни детей. Чего тебе, брат-благодетель?
— Возьми в дорожку, пригодится. — Четвертак достал из-за спины крупную репу. Бросил в кузов телеги. — Эй, кряжинцы! Нешто дадите своему князю в дороге с голоду помереть?
— Прячь детей, Ждана!
Крикнув, папка так хлестнул лошадку, что та дёрнула телегу. Толпа только этого и ждала. Репа полетела со всех сторон, народ кричал, улюлюкал, смеялся. Несколько плодов попали по испуганной кобылке, ударили папку в плечо и голову, но тот нахлёстывал Чыдамлы, не давал врезаться в толпу, правил к воротам. Тверд заплакал, увидев искажённое болью лицо матери. Мечислав терпел, нельзя княжичу реветь на людях, но слёзы потекли против воли.
***
Репы хватило на неделю. Последний плод мама сварила утром с травками в котелке, кинутом в телегу кем-то сердобольным. Тогда казалось, что кинули со зла, но разбирая под утро вещи, увидели котму с небольшим котелком, черпаком, огнивом и сушёным мясом. Поблагодарив за глаза добродея, Миродар развёл костёр, набрал из ручья воды. Мясо Ждана есть не разрешала, варила похлёбку. С водой получалось сытнее. Но всё равно гостинца хватило лишь на четыре дня. Пару раз удавалось поймать русака, тогда ели дважды в день: ползайца на ужин, да ещё с утра. Настоящий пир. Из оружия Миродару оставили лишь нож, и на том спасибо. Поговорил с женой. Поспорив, решили ехать к Тихомиру, старому боевому товарищу.
***
Отца убивали долго. Повесили за руки на столбе, и издевались так, что ни один зверь не придумает. Выведывали, откуда такой златотканный купец взялся, да где его караван потерялся. Отец кричал, ругался, направлял воров к Кряжичу, но ни разу не взглянул сторону кустов, где пряталась семья.
Мечислав, откуда и силы взялись, держал маму и брата, зажимая им рты, шептал, чтобы закрыли глаза. Брат закрыл, а мама не могла, смотрела и старела прямо на глазах.
Убедившись, что шум стих окончательно, Мечислав поднялся, взял безвольную руку матери и дрожащую брата. Повёл из кустов к указанной отцом тропинке.
Отец не дожил всего три перехода. Не знал, что между кряжицким княжеством и Змеевыми землями есть узкая полоска без закона и правителя. Даже не полоска, островок. Потом, научившись читать карты, Мечислав не мог взять в толк, почему из десятка дорог они выбрали самую опасную.
По Змеевым землям к Тихомиру добирались ещё три недели. В постоялых дворах их принимали радушно. Украшения мамы из шкатулки помогали с ночлегом и едой. Только мама всё молчала, ела неохотно, иногда вовсе забывала, приходилось заставлять. Хозяева дворов, сначала улыбчивые, глядя на Ждану замолкали. Рты раскрывали, только если их о чём-то спрашивали.
Лишь у дяди Тихомира мама впервые разомкнула губы.
— Дошли, — сказала она охрипшим голосом. — Довела.
Выцветшие глаза шарили по светлой горнице, оглядывали братьев, кряжистого неприветливого дядьку.
— Миродара не сберегла.
Стянула платок и Мечислав с ужасом увидел, что она совсем поседела.
Глава четвёртая
Доннер
В Кряжиче дураков не водится, вряд ли кто отважится подкрасться к бывалому воину со спины, надеясь остаться незамеченным. Словно в ответ на мысли Мечислава, сзади шумно засопело, зашуршало одеждами и стало понятно, что это — женщина. Значит, пусть заговорит первой, решит, что оторвала от дум об отечестве.
— Чего загрустил, княже? — По бархатному девичьему голоску узнал Милану, прислуживавшую за княжьим столом. — Уж ли не угодили мы гостям своим гостеприимством?
Князь оторвал взгляд от стремнины, серебром женихающейся с лунным светом, обернулся на голос. В свете луны девушка казалась загадочной и беззащитной. Жестом пригласил сесть рядом.
— Угодили, красавица, всем угодили. Устал от шума, столько лет слушал лишь говор боевого железа да пение стрел.
— Тишины захотелось?
— Захотелось.
— Не больно-то тут тихо. — Девушка рассмеялась, запрокинув голову, мотнула головой в сторону города. Каштановые волосы рассыпались по плечам. — Люди на медах уже всех соседей побили, да на Змея войной пошли.
— Хорошо — на медах, не на деле.
Девушка поёжилась, Мечислава коснулось тёплое плечо.
— Отчего же? Разве ратный подвиг не пьянит настоящего воина?
— Кто не видел крови да огня на стенах града, тому в битвах лишь куш мерещится. А что же в такое тёмное время дочь боярина у речки гуляет? Или внучка?
— Правнучка.
— Ого! Кордонец не похож на такого старика!
— А я, значит, похожа? — Девушка наигранно наморщила носик.
Мечислав понял, что сморозил, смутился, сказал поспешно:
— Нет-нет, я не это имел ввиду!
Звон бронзовых колокольчиков разнёсся по реке. Милана смеялась так чисто, что князь и сам развеселился. Успокоившись, лёг на живот лицом к девушке, та сидела, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Мечислав устроился поудобнее, отчего боярская правнучка снова улыбнулась, в лунном свете на щеке отчётливо проступила ямочка.
— Никого не боишься, красна-девица?
— Не боюсь, князь. С приходом Змеевой сотни нам уже давно ничего не угрожает. И, потом… — Милана многозначительно замолчала, стрельнула зелёным глазом.
— Что?
— Что же мне будет, если рядом такой сильный витязь? А пришла я к тебе с вопросом.
— Чего же сказать тебе, милая?
— Люди наши всё гадают, зачем ты в воротах щит велел поставить?
— Не догадываешься?
— Догадываюсь. А ты — всё равно скажи.
— Есть города, что приходится брать силой. Не люблю я этого — кровь и огонь, сопротивление и насилие.
— Да, это ужасно. А если города сами отдаются?
— А если они сами ворота отворяют, без сопротивления, тоже не люблю.
— Силой не любишь, и когда сами — тоже? Как же тебе угодить, а?
— А вот так. Все знают, чем закончится, но создают видимость сопротивления.
— Любишь сопротивление? Когда во врата силой?
— Нет, врата открыты, а я ладошкой едва-едва. Тогда вроде бы — и я взял — и город сопротивлялся. Не битва получается, а игра и все при своих, видишь?
— Да, едва-едва ладошкой. Но, зачем, князь? Разве не нравится, когда по добру?
— Нравится, милая, очень нравится. Добротой да лаской можно потом, когда и так всё понятно. Но впервые войти в город я должен сам, хоть раз, но — сам, сам, сам… по своей воле, своим решением, понимаешь, Миланушка?
— Понимаю, Мечислав, понимаю…
***
Бояре разошлись, сославшись на поздний час и ранние дела. Мечислав ушёл прогуляться. Воины внизу тоже разошлись, но иначе: орут песни, обнимаются с горожанами, ещё чуть — драться начнут. Девки подливают, заглядываются на витязей-освободителей, примериваются, прикидывают задумчиво, на кого будут похожи детки. Точно драки не миновать.
Тверд лениво поглядывал по сторонам, делал вид, что присутствие Змеева сотника его совсем не беспокоит. Тот не спешил начать разговор, словно присматривался к молодому боярину, думал, стоит ли. Боярин решил — разговору не миновать, отчего бы не начать первым.
— Ишь, Ершака разошёлся. Стол проломит.
— Да, гулять кряжичи умеют. Кряжичи и, пожалуй, блотинцы.
— Мы братья, вернее — родственники. Боги одни, обряды, наречие.
— Как же так получилось, что всё едино, а княжества разные?
— Ну, как? Старший брат остался княжить здесь, младший — набрал дружину, ушёл внаём. Поскитался, пообтрепался да осел южнее, в блотинской деревеньке. Так и породнились. У нас и на меттлерштадтских границах родни много, и на дмитровских. На западе.