— Вторак, — размышляло начальство в лице Мечислава, — ты давно догадался, что идём на драку?
— Почти сразу.
— Как?
— Два брата-кряжинца идут на север. Куда ж вам ещё идти? Правда, крюк заложили зачем-то. Но, когда вы отдали Озёрск Змеевому сотнику, всё встало на свои места. Договор?
— Договор, — хмуро подтвердил Тверд. — Откуда тебе известно о братьях-кряжичах?
Вместо ответа Вторак тихо запел, ритмично растягивая слова по-меттлерштадски:
— «Голос отца не стихал ни на миг, двинулись братья в путь». О вас песни складывают. Вы, правда, слышите зов отца? Густав-поэт ничего не приукрасил?
— Слышу, — в один голос ответили братья, переглянулись. Тверд махнул рукой, уступая старшему.
— Слышу. Только не зов. Крик. Отца убили у нас на глазах, запытали.
— А теперь вспомни, кто предложил тебе вернуться и отомстить.
— Опять ты о своём Змее песню завёл? Слушай. У Змеевых караванщиков свой интерес. Но это не значит…
Вторак перебил, завершил передразнивая:
— …что есть какой-то там Змей, которому дай только поразвлечься с человеческими судьбами? Я таких разговоров знаешь, сколько слышал? А почему все уверены, что нет никакого там Змея?
— Да потому что его нет! Любой ребёнок знает, что караванщики змеями зовут дороги!
— Любой взрослый ведёт себя как ребёнок, — Вторак устало всплеснул руками, достал флягу, глотнул. — Расскажи ему сказку о странных людях, которые только и делают, что торгуют и прекращают большие войны, потому, что лучше торговать, чем воевать и, всё! Все рады и счастливы. А намекни хоть раз на единый центр: Перст, направляющий караванщиков на свержение князей — поднимают на смех. Пойми, Мечислав: ну не бывает княжество без князя, даже если это княжество — всего лишь дорожная сеть. Хотя, нет, не сеть. Тогда бы его звали Пауком. Скажи: где появились первые караванщики?
Братья пожали плечами, Мечислав неуверенно предположил:
— Тихомир вроде бы говорил о Меттлерштадте. Только тогда они ещё не были торговцами. Делились на десятки и сотни на военный манер, а потом так и оставили.
— Когда?
— Лет пятнадцать назад. Подле города появилась Башня, в смысле — казармы.
— Да, примерно тогда. Именно туда меня переместил Гарагараахат впервые.
Говорил, ему нужен выход к западному морю за горами.
— К западному морю нет выхода через горы.
— Правильно. К морю можно пройти только через Дмитров.
— Поэтому следующим стал он?
— Да. Но с ним не получилось. Пришлось просто арендовать дорогу. Вот тогда Змеевы сотники и стали торговцами. Я не знал всего, что замыслил маг, но обрывки разговоров всегда дают пищу для размышлений. Но это — на западе и много позже. На юг маг шёл через Хинай в Раджин, где и выкупил меня из рабства.
— Так, что он, по-твоему, замыслил?
— Не знаю, — пожал плечами волхв. — Но мне почему-то кажется, что он искал край земли. Дошёл до Хиная, увидел море, развернулся на юг. Пришел в Раджин, увидел море, повернул на запад. Словно собака территорию метит.
— Тогда уж надо было идти через Озёрск. Он ближе.
— А вот это смотря, откуда он пришёл в Раджин. Может, оттуда удобнее так.
— И ты знаешь — откуда?
— С севера. Тогда понятно, для чего ему Кряжич.
— Ну?
— Так удобнее вязать Меттлерштадт с Хинаем.
— Как это? А Озеро?
— Между Озёрском и Хинаем с Раджином — пустыня. Идти рекой — да, удобнее, но проходить караванами через пески, полные кочевых племен… охраны не напасёшься.
— А его сотни?
— А сколько их, ты знаешь? В крупных городах — сотня. В селеньях поменьше — десяток. А всего их сколько? Посчитай и увидишь, не так уж и много.
— И ты можешь сказать, зачем ему носиться по всей земле от моря до моря?
— Нет, не могу. Что-то ищет. Мечислав, пойми, у него есть цель.
Тверд скривился в сомнении.
— Это, если всё, о чём ты говоришь — не твоя выдумка. Знаешь, в далёком детстве я выдумал живущего под кроватью Бабайку. И спастись от него можно было только под одеялом.
— А ты пробовал хоть раз заглянуть под кровать, убедиться?
— Да, когда чуть подрос.
— А если бы этот Бабайка тебя спас и вырастил?
Младший не нашёлся, Мечислав пришёл на помощь:
— Это если твой маг — и есть — тот Бабайка. А если ты решил, что твой, как там его… Гагарага… в общем, если ты решил, что он и Змеевы люди — одного поля ягоды, сам поверил в это и теперь пытаешься нас убедить? Ведь это не точно?
— Не точно, — признал Вторак, — но то, что это не точно, ещё не значит, что этого нет вовсе.
Некоторое время ехали молча. Твердимир хмыкнул, покосился на волхва.
— И ещё. Ты себя убедил, и уже не обращаешь внимания на одну мелочь.
— На что?
— Ладно, пусть Змей существует. Пусть Змеевы люди — его люди. Пусть он даже что-то ищет и никак не может найти — всё это я ещё кое-как могу понять. Но зачем же тогда ему вязать княжества торговлей? Искал бы себе, не мешал людям жить, как им хочется. Для чего он нас сначала выгнал из Кряжича, а теперь возвращает обратно?
— Вот этого я не знаю, Тверд. Честное слово — не знаю. Может, что пошло не так?
— Это, если говорить о нас. Выгнал, не получилось с Четвертаком, решил поставить обратно. Но это только Кряжич. Так он же вяжет в узел все земли, понимаешь?
— А зачем это Змеевым людям, если они сами по себе?
— Они сами говорят. Их страна — дороги, торговые пути. Чем больше путей, тем больше их страна. Это хотя бы понятно.
Вторак долго ехал молча, хмурился. Видно о чём-то сам с собой разговаривал, доказывал, спорил. Наконец, не выдержал:
— Не знаю. Может быть, вы и правы. Но мне всё равно надо проверить. Заглянуть под кровать. А для этого надо найти Гарагараахата. И всё у него узнать.
— Если он ещё жив. А если помер? Всю жизнь искать будешь?
Волхв с удивлением посмотрел на Твердимира. О таком он явно не подумал.
Глава третья
Доннер
— Змей, князь… — сказал кто-то за спиной.
Мечислав резко повернулся на каблуках, пытаясь отыскать говорившего. Им оказался кряжистый боярин, из тех, кто не привык гнуться.
— Держи ответ, подбоярок.
— Подбоярок Гордыня, князь. Руби нам головы, если хочешь, но тогда, десять лет назад, мы поступили правильно. Опора ошиблась, но поступила правильно! Да! — Гордыня обвёл взглядом сидящих бояр, глаза его налились кровью, и, громовым голосом, так что качнулось пламя в самых дальних светильниках, прогремел, — что молчите, Опора? Забыли, как вышел на нас Змеев сотник и предложил встать под Крыло? Забыли, как просил не трогать прежнего князя, поскольку на кордонах нам ничего не угрожает? Забыли, как Опора, испугавшись до колик, решила призвать нового князя, а Миродара выгнать взашей? Князь, руби нам головы, но и ты, будь в то время в наших шубах, поступил бы так же!
Мечислав напряг желваки. Разделённые суровой складкой, брови сшиблись на переносице. Несколько раз шумно вздохнул, видимо, перед казнью решил дослушать:
— Продолжай.
— Мы поступили правильно, потому что вплотную к нашим кордонам подошли земли Змея. Мы укрепили Кряжич новым князем, более способным нас защитить. Но мы и ошиблись! Крылья Змея — всего лишь торговые пути, что охраняются Змеевыми десятками и сотнями! И когда, при помощи Четвертака в городе появилась Змеева лавка, потом — склады, а затем и сами торговцы, мы поняли, что ошиблись. Нам ничего не угрожало.
— Так почему же вы теперь скинули Четвертака?
— Да потому, князь, что со Змеевыми сотнями на наши земли пришёл закон! Дороги, вдоль которых как шишки на ёлке висели воры, стали безопасны. Любая девка могла ночью пройти из одной деревни в другую и ничего ей не угрожало. Змеевым людям на это наплевать, им главное, чтобы купцам было спокойно. Но итог! Итог оказался иным. Мы получили больше, чем ожидали. А вот с Четвертаком… что жесток, так и ладно, не впервой.
— Чего ж не так?
— Так он же и принёс беззаконие, князь! Ни суда, ни разбора, ничего! Его постоянно сотник одёргивал! И, главное — несправедливость в суде! Мальчишка украл на базаре лепёшку — смерть! Княжеский дружинник испортил десяток девок — как с гуся вода! Пожурить перед строем, погрозить пальчиком и — всё! Змеев сотник сам его осаживал, потом перестал. А после начали появляться трупы княжеских дружинников. Что это значит?
— Крестьяне? — прищурил Мечислав левый глаз.
— Крестьяне! А это уже — бунт? Пока тихий, но в тихом омуте, да что там говорить… ты сам сегодня троих колодников под своё слово освободил. Знаешь, кто они?
— Бунтари?
— Убивали дружинников. А четвёртый?
— Насильник? Дружинник, что ли?
— То-то!
— Так он и сам колодник, ему смерть грозила.
— Так Четвертак всегда и делал: если что серьёзное — закуёт в кандалы, отдаст палачу на побои, а потом милует, находит повод. Даже не клеймит.
Гордыня перевёл дух, на миг задумался.
— Так что руби нам головы, князь. Мы ошиблись. Ошиблись, но поступили верно. Так и надо было делать десять лет назад, но в этот раз всё нужно было делать иначе. И Миродара смерть на наших руках.
Мечислав снова уселся в кресло, поставил локоть на подлокотник, подпёр подбородок.
— Что скажешь, брат?
Твердимир опёрся о спинку кресла:
— Тихомир, справишься?
— Велика наука… — буркнул от двери воевода. Бояре затравленно переглядывались, лишь шестеро, на которых положился младший брат, встали, склонили головы, ожидая неизбежного. Знали — есть на князя управа, но сейчас закон на его стороне. Заговор — преступление и нет ему прощения. Воевода перевёл взгляд на князя, прогудел, — Ты, князь, что шуту своему рот заткнул? Али речи милосердные не хочешь слушать? И правильно — этот убедит, сам потом жалеть начнёшь.
Мечислав скривился, опустил левую руку, снял повязку с волхва:
— Что скажешь, юродивый? Только не мудри, зарублю.
Вторак задумчиво осмотрел лапти, скосил взгляд на князя.
— Я в твоих делах не разбираюсь, дай лучше ты мне совет.
— Какой?
— Купил я лапти. Купец обещал, что я пешком в них до Кряжича и обратно пешком дойду.
— Ну?
— Прохудились. Даже одного перехода не выдержали.
— Клеймо есть?
— Есть.
— Так езжай, руби ему голову. Тебе коня дать?
— Тут вот в чём дело, князь. Он говорил «пешком», а я на коне ехал. Стременем натёр. Мож, пешком-то и не перетёрлись…
— А что сапог не купил?
— Хотел пешком, да за тобой разве поспеешь?
— Сталбыть, ошибся, мудрый?
Бояре недоумённо переглянулись. Что за ерунда? Волхв невозмутимо продолжил:
— Ошибся. Благо, сам и починил, трудов — меньше часа.
— В следующий раз умнее будешь. Решено! — Князь хлопнул ладонью о подлокотник.
Опора подобралась.
— Клеймить вас не буду, не того вы племени. Ошиблись. Десять лет у нас с братом отняли. Но, теперь смотрите — на душу вам своим именем клеймо ставлю. Наше с братом. Тихомир, дай им пройти. Им надо подумать.
Воевода посторонился, бухнул в дверь, открывая. Бояре вышли молча, некоторые оборачивались, но говорить никто не решился.
— Ну? — Дверь закрылась, Мечислав обернулся к волхву. — Что скажешь?
— Плохо дело. Я своими лаптями всё испортил.
— Ты же сам настоял!
— Настоял. А теперь вижу — зря. Услышав наш разговор все успокоились, даже если кто и готов был что-то сказать — замкнулся. Кара не грозит… нет, зря. И, главное — теперь нам отковырять, даже если кто что и знает, будет гораздо труднее. Главного-то мы не узнали?
— О Змее?
— О Змее.
— Не узнали.
— Значит — всё зря.
***
— Ну, что? — улыбнулся Мечислав и хлопнул брата по плечу, — пошли?
Твердимир рубанул ладонью воздух:
— Пошли, ждут же.
Крепко обнявшись, братья, словно на бой, похлопав друг дружку по твёрдым спинам, открыли дверь из верхней палаты, откуда открывался вид на Восточную, главную улицу Кряжича. Вечерняя тень упала от терема на двор, но сумерки ещё не начались.
Княжеский стол поставили на балкончике. Отсюда всё отлично видно, заодно — никто не подслушает знатных особ. С особами на балкон вышли воевода, волхв, Кордонец — как самый старший из бояр, и Змеев сотник. Для чего он появился, Мечислав понял не вполне, но волхв настоял — пусть. Мало ли, вдруг и о самом Змее что удастся узнать? Хмельные меды и не такие чудеса делают. Бывает, самая строгая девка вдруг такое учудит, что потом то заплачет, то рассмеётся. Правда, посмотрев на сотника, волхв нахмурился. Видимо, засомневался в чудесной силе медов.
Чёрный — слово, описывающее сотника Двубора. Из-под чёрного шлема длинные чёрные волосы падают на чёрные наплечники. Чёрные латные перчатки покрывают ладони, весь доспех — угольно-чёрный, а сверху ещё и измазанный беззвёздным ночным небом плащ. И от всего сотника, казалось, совершенно не отражается свет — будто вязнет и проглатывается как в глубоком колодце! Мертвенно-бледное лицо, неподдающееся загару, смотрится так неестественно, словно на угольной головешке кто-то оставил белильную кляксу, и сквозь неё просвечивают чёрные глаза и сросшиеся наборным луком брови. Тонкие черты лица подчёркивают холодную строгость, хищный нос больше напоминает клюв ястреба, тонкие губы настолько бледны, что почти не видны вовсе. Если бы Мечислав, подъезжая к воротам, не видел сотника и всю его сотню на стене Кряжича, легко заподозрил бы в них Детей Ночи. Но солнечных лучей они явно не боятся. По виду — вообще ничего не боятся, а это уже вызывало нехорошие мурашки вдоль спины.
При этом, Двубор — красив. Да, это не та красота, к которой привыкли здесь, в Кряжиче. Не золотоволосый широкоплечий красавец с простым лицом в конопушках, широким носом и голубыми глазами. На голове такого можно меч ковать, который он потом способен согнуть в турий рог, а то и вовсе сломать. Но рукояти выглядывающих из-за узких плечей сотника мечей, смотрятся так, что в способности их хозяина фехтовать усомнится лишь человек, к войне не имеющий вообще никакого отношения. А среди жителей Кряжича таких не водилось: даже самый мирный крестьянин хоть рогатину на медведя, но в доме держит, посему — на всю сотню, и особенно, на сотника все смотрят уважительно, оценивающе.
Многоголосый гул приветствовал братьев, почти одновременно помахавших толпе. Не в меру охотливые горожане очень ко времени разломали ворота и забор перед княжеским теремом. Теперь с балкончика просматривается вся улица Восточная, в два ряда заставленная столами для пира. На столешницы пошли и сами ворота, и забор, и, даже щит, приготовленный утром для приёма князя. И — десятки столов, вынесенных из стоящих вдоль улицы домов.
Между рядов ходили парни и девки из княжеской челяди, разносили еду и питьё, время от времени где-то пропадая. Наверное, доставали из подвалов бочки хмельных медов и кашеварили на заднем дворе. Парни при этом возвращались со всё более маслеными глазами, а девки всё чаще при виде князя и гостей опускали глаза и краснели. За столом на балкончике взялась прислуживать Милана, ни то дочь, а скорее внучка Кордонеца. Подходя с новым блюдом — улыбалась широко, стреляла глазами в братьев, бархатным голосом предлагала отведать то утку с яблоками, то окорок с чесноком и орехами. Ближе к терему расселись городские бояре, дальше — Малая Дружина, войско, Змеева сотня, и, у самых ворот — простой люд. Тот не сидел вовсе, там и лавок не стоит. Каждый подходит, берёт угощение и отваливает, давая место следующему. Видно, пир не княжий — общий. Еду подносят из всех домов, кто чем богат, но даже пара яичек, принесённых самой бедной старухой, воспринимаются как величайший дар, ибо принесены на Княжий Стол!
— Как в детстве, а, брат? — Улыбнулся Мечислав.
— Да, помню. Только тогда мы меж балясин смотрели.
Мечислав поднял руку, дождался, пока гул стихнет, обхватил ограждение балкончика, словно петух на насесте, подался вперёд, будто решил кукарекнуть и, неожиданно громко, без вдоха крикнул:
— Слава Кряжичу, городу свободных земель, свободного народа!
Толпа взорвалась единым «Слава!», князь отметил, как слаженно крикнули его дружинники и разноголосо — жители. Ничего. Пройдёт совсем немного времени, все привыкнут выдерживать положенную паузу, подстроятся друг под дружку, перестанут галдеть. Мельком глянул на воеводу, тот тоже отметил, оценил. Снова поднял руку, призывая к молчанию: