— Мы на такое не соглашались, Мегген! Мы все здесь завязаны. Пусть каждый возьмет по пять или десять плетей, но если ты возьмешь на себя все, то это будет слишком, — сказал Эппералиант.
— Я сделаю это. Я выдержу порку. Нет смысла наказывать всех. — Он пожал плечами.
— Не глупи, Мегген, ты едва на ногах держишься.
— Это лучше, чем высекут всех нас, — сказал Мегген.
— Это мое решение, Мегген, — ответил Банник.
— Знаю, Кол, но ты сам подумай. И конечно, прости, что так говорю, но, если выпорют всех нас, остальным парагонцам это совсем не понравится. Атраксийцам придется преподать урок.
— Что еще за порка, Мегген? — спросил вдруг Голлф.
— На Парагоне за совместный проступок вроде этого один может понести наказание за всех остальных, — сказал Эппералиант.
— Тогда я его понесу, — сказал Голлф, протолкавшись вперед.
— Ты не парагонец, — заметил Мегген.
— Но я в парагонском полку. Эти правила, они и ко мне относятся, да?
Банник кивнул.
— Тогда меня накажут за всех. Эти люди мои друзья. Они не дали мне умереть. Не будь их там, я бы ушел к Небесному Императору. Будет плохо, если они пострадают из-за меня.
— Не знаю, Голлф… — задумался Банник.
— Слушай! — произнес коротышка. — Я не парагонец, не атраксиец. Я босовар. Людям с Парагона на меня наплевать, люди с Атраксии будут удов… удовл…
— Удовлетворены, Голлф, — сказал Мегген, устало прислонившись головой к решетке.
— Удовлетворены. Это значит довольны, да?
— Будет больно, старина. Ты самый мелкий из нас, — сказал Мегген.
Голлф гордо выпрямился.
— Чтобы стать воином моего народа, меня тридцать четыре раза укусил паукокрыс. Он выделяет яд, что вызывает большую боль на три дня и ужасные видения. — Он посмотрел на Банника. — И что, если меня побьют палкой?
Они переглянулись между собой.
— Он дело говорит, — наконец сказал Эппералиант.
— Это ведь не вас будут бить, сэр, — отозвался Васкиген.
— Знаю, что не меня! — отрезал Эппералиант. Банник раньше никогда не видел его таким подавленным. — Но он все равно прав.
Голлф решительно уставился на Банника.
— Ладно, — согласился Банник. Наконец пришел тюремщик и отпер дверь. — Но я не хочу, чтобы это повторилось снова, вы меня поняли?
Большой палаточный лагерь, окруженный секционными стенами, был разбит на одном из посадочных полей. Экипаж «Чести Кортейна» выстроился на краю кастра принципия под рассветным небом лимонного цвета. В молчании Голлфа провели к раме в центре площади и привязали к ней за запястья. Миротворец с плетью стоял в пяти ярдах за Голлфом. Драчуны-атраксийцы с бледными лицами ожидали своей очереди к раме.
На площади собрались представители из нескольких полков, чтобы стать свидетелями свершаемого правосудия. Ветер доносил звуки из лагеря, но на принципии царило молчание, нарушаемое только хлопаньем ткани палаток. Баннику вспомнилась позавчерашняя сцена в городе, когда сожгли губернаторов Матуа Высшего. В имперском правосудии чувствовалась безжалостная предсказуемость, неважно, какой лоск ему придавали местные традиции.
Полковник Шолана из 42-го полка исполнял обязанности магистрата. Он стоял лицом к востоку, ожидая восхода солнца. Как только первые проблески диска поднялись над стеной, он развернул покрытый печатями пергамент и нарушил тишину чистым голосом:
— Второй заряжающий Голлф Босовар из Седьмой Парагонской роты сверхтяжелых танков получит тридцать пять плетей за свершенные им и его товарищами преступления, а именно: подстрекательство к насилию. Пускай же своей болью он получит прощение Императора для всех нас. Начинайте.
Это было смехотворное обвинение. Банник не сомневался, что его люди поведали ему правду. Но атраксийцы рассказали совершенно другую историю об его экипаже, а показания свидетелей предсказуемо поделились по национальному признаку. Парагонцы поддерживали танковый экипаж, атраксийцы — свою пехоту.
— Басдаково безобразие, — пробормотал он.
Два человека подошли к Голлфу, дали ему выпить из фляги, а затем вставили ему в рот деревянный мундштук.
Шолана кивнул. Миротворец размотал плеть.
— Раз, — крикнул он, с шипением послав плеть в воздух.
С обманчиво легким хлопком она поцеловала обнаженную спину Голлфа. Когда возвратилась назад, на песок брызнула тонкая струйка крови. Морщинки вокруг глаз Голлфа стали единственным проявлением его боли.
— Два, — сказал миротворец.
Плеть запела снова. Голлф уставился прямо перед собой и выплюнул мундштук.
Экипаж «Чести Кортейна» встал по стойке «смирно», мрачно наблюдая за наказанием. Движение рядом с Банником заставило его обернуться. Возле него возник Карлок Шоам.
— Где, во имя Трона, тебя носило, Шоам?
Шоам в ответ пожал плечами. Его униформа была растрепана и увешана неуставными дополнениями, а лицо было измазано маслом. В отличие от остальных, он не воспользовался передышкой в бою, чтобы привести себя в порядок.
— Занимался делами, начальник. Доделывал работу за приятелями. — От него исходил тошнотворный, приторный запах, в котором Банник узнал нитрохимический наркотик.
Банник обвел взглядом собравшихся атраксийцев-пехотинцев. Их преступление сочли более тяжелым, поэтому каждого приговорили к десяти плетям. Однако их заводиле удалось скрыться.
— Атраксиец. Лейтенант Празекс. Жалко, что его не накажут с маленьким Голлфом, — отозвался Шоам. Он говорил очень тихо, едва шевеля губами.
— Ты знаешь, кто затеял драку? — спросил Банник, неотрывно смотря вперед. — Тебя ведь там не было.
— Если человек очень хочет, он может узнать что угодно. Это было несложно.
— Шоам, ты знаешь, где Празекс?
Шоам искоса посмотрел на Банника воспаленными глазами.
— Откуда мне знать?
— Его искали весь день. И не нашли, — ответил Банник.
— И не найдут, ведь такие люди знают, что им светит петля, — сказал Шоам. — Какая жалость. Когда он полез к моему экипажу, он полез ко мне. Я мог сделать с ним такое, что он бы пожалел, что вообще на свет родился. Эти атраксийцы такие высокомерные. Они говорят, что все они одинаковы, и поэтому думают, будто лучше остальных. Какая ирония. Когда ты в грязи и крови, ты не лучше любого савларца.
— Что ты с ним сделал?
— А почему ты интересуешься? Ты меня в чем-то обвиняешь? Убийство — это тяжелое преступление. За него полагается смертный приговор, разве нет?
— Они будут искать убийцу, — заметил Банник.
— Будут. И не найдут. Это же зона военных действий.
— Ты мог найти его, — сказал Банник.
— Может быть. Как я сказал, если очень захотеть, можно найти все, что угодно.
— Ты убил его?
Шоам уставился на Голлфа.
— Я не потерплю убийства! — прошипел Банник.
— Все мы убийцы. Только не говори, что ты не такой, начальник. Только не говори, что в жизни никого не убивал.
Челюсть Банника напряглась.
— Двадцать шесть! — крикнул миротворец.
Плеть зашипела в воздухе. С розовой кожи Голлфа сочились пот и кровь, однако он не издавал ни звука.
— Но некоторые убийцы становятся героями, — произнес Шоам. — Наибольшая честь для таких людей, а, командир? Лучше стоять за ними и слушаться их. Никогда же не знаешь, когда может пригодиться их помощь.
Банник не ответил, и они оба стояли в молчании, пока на спину Голлфа не обрушился последний удар.
— Наказание завершено. Экипаж «Чести Кортейна» выплатил долг. — Шолана махнул рукой.
К Голлфу подбежали люди и отвязали запястья. Шоам оставался рядом с Банником, наблюдая за происходящим мертвыми, красными глазами. Голлф сделал шаг и пошатнулся. Семь пар рук осторожно подхватили его. Мегген и Васкиген взяли его под руки. Остальные дали ему воду, промыли раны и приготовили бинты. Волоча между собой осевшего Голлфа, они двинулись прочь с площади.
— Позовите медика! — бросил Мегген.
Эппералиант кинулся к палаткам хирургов.
Шоам лениво отдал честь Баннику и вразвалку направился следом за ними.
— Свидимся, сэр, — на прощание сказал он.
Банник остался стоять. Это был миг его людей, не его. Пусть наказание Голлфа скрепит узы между ними. Мысль показалась бездушной даже ему самому, но из этой неудачи можно извлечь выгоду.
Голлф возвратится в танк героем. Какие бы остаточные предрассудки не оставались по отношению к нему, они исчезнут. Голлф уже показал себя хорошим заряжающим, а теперь он доказал, что отличный боец, готовый на самопожертвование ради своих товарищей.
Когда первого атраксийца привязали для порки, Банник невольно почувствовал, как на смену отвращению из-за наказания Голлфа пришло удовлетворение. Разношерстный экипаж, вызывавший у него столько опасений, становился действительно сплоченным коллективом, какой и требовался для эффективного управления «Гибельным клинком». Возможно, в том, что Адептус Механикус позволяли танку самому избирать экипаж, имелся особый смысл. Его переполняла смесь чувств: вина за то, что сомневался в намерениях Императора-Омниссии, выраженных «Честью Кортейна»; вина за превращение незаслуженной кары Голлфа себе в преимущество; облегчение из-за того, что все закончилось; мрачное удовлетворение совершенным Шоамом убийством. Он понял, что ничем не отличается от парагонской знати, плетущей интриги ради укрепления власти, и был даже хуже их, ведь, чтобы осознать это, ему потребовалось больше времени.
Атраксиец жалобно застонал при первом же ударе. Банник покинул принципию.
Пока он шагал по виа Принципалис к порта Декстра, его догнал посыльный.
— Заслуженный лейтенант Банник! У меня приказы от генерала Ло Веркеригена. — Он отдал честь и протянул запечатанный тубус с приказом.
Банник сорвал металлическую пломбу и вынул бумажку. Быстро прочел ее. Оборона планеты рассыпалась, но вне столицы, Очага Магора, оставалось множество изолированных карманов сопротивления, с которыми требовалось разобраться. Их роту перебрасывали на север. Он сложил приказ и вернул тубус посыльному.
— Сообщи, что приказ принят, — сказал Банник.
Глава 11
Опасное предложение
Дворец имперского губернатора,
Очаг Магора
Гератомро
085398.М41
Достейн был планетарным губернатором, повелителем всего, что видел вокруг себя. Лорды и леди Гератомро склоняли головы и падали перед ним ниц.
— Лорд Достейн! Спаситель Гератомро! Лорд Достейн Великий! — кричал герольд. Никогда прежде человек не излучал столько искренности в своих славословиях.
Достейн гордо вздернул подбородок. Не три, которыми он обладал на самом деле, но квадратную челюсть на прекрасном лице. Лицо по-прежнему принадлежало ему, но было идеализированным, измененным, улучшенным. Лицо на голове, полной безумных идей, голове на теле, бугрившемся мышцами под приятной прослойкой жирка. Нос наполнялся пьянящим ароматом духов. Его преисполняло чувство власти. Он был полон уверенности. Никто не мог перечить его суждению, любые аргументы умирали у людей на устах. Он был несравненным, невероятно умным. Выставленные вдоль Зала Магора столы ломились от невообразимо роскошного пиршества. Вокруг него собрались его двадцать жен, самые прекрасные женщины со всей планеты, и они с обожанием глядели на него. Главной среди них была Поллейн, любимая, любимая Поллейн. Она поднесла ему наполненный до краев кубок с пурпурным вином. Он отпил и улыбнулся ей. Она застенчиво опустила голову. Не существовало чего-либо, чего бы они не сделали ради него, преклонение, которым он сполна пользовался каждую ночь.
Достейн застонал во сне.
Этого было мало! Он получил все, чего желал, но теперь хотел большего. Внутри него зияла пустота, вакуум, требовавший наполнения новой энергией, новыми ощущениями. В нем расцвела дрожь страха.
— Я могу дать тебе все, — промолвила Поллейн.
Она стеснительно подняла глаза, и он вздрогнул от удивления. Глаза принадлежали не ей — не идеально серые, но глубоко-карие. Эти глаза были ему знакомы. Он дернул головой, выбив кубок у нее из рук так, что его содержимое пролилось на его богатую одежду. Она улыбнулась, когда другая девушка принялась вытирать вино медленными движениями мягких рук. Он не мог отвести взгляда от тех карих глаз. Древняя часть его, рожденная на Терре в седом прошлом, узнала в них глаза хищника. Глаза огромной кошки.
Над идеальной верхней губой Достейна проступили капельки пота. Не существовало такого излишества, что могло наполнить бездну, увиденную им в тех глазах, даже в целой Галактике. Он со стоном стал падать прямо в них.
— Пора вставать, мальчик, — раздался резкий голос.
Он полетел к месту, считавшемуся Элизиумом. Но, приблизившись, Достейн понял, что это не что иное, как Аид.
— Достейн! Достейн! — Сладкий шепот проник во сны Достейна.
Крича, он услышал еще один крик.
— Достейн! — Его трясли чьи-то мягкие руки, заставляя дрожать живот, и не только от жира.
Второй наследник проснулся в холодном поту. Он захлопал руками по постельному белью, нервно озирая темные углы потолка. Ужасное окончание сна уже угасало в памяти. Он очнулся с привкусом несравненного вина во рту. Страх сменило желание попробовать его снова.
— С тобой все хорошо? — Над ним возникло лицо Поллейн.
— Поллейн? — просипел он.
— Она самая, племянник!
Поллейн вскочила на него, по-детски попытавшись защекотать так, чтобы он пробудился окончательно, но сам Достейн был далеко не ребенком и, быстро приподнявшись, сбросил ее с себя. Он натянул одеяло под подбородок. Поллейн обиженно нахмурилась.
— Да, это я, глупыш. Не нужно драться.
— Прости. Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Хочу что-то тебе показать. Давай, вставай.
Сердце Достейна, еще стучавшее от притока адреналина, имело собственное мнение насчет того, что ему хотелось бы увидеть. Его щеки зарделись.
— Что именно? — поинтересовался он. Он поджал ноги, наполовину свернувшись в кровати. — Трон Императора, Поллейн, который сейчас час?
— Очень поздний! Очень, очень поздний, — прошептала она и склонилась над ним. Ее ароматное дыхание защекотало его негустую бородку. Он поежился. — Он здесь!
— Кто?
— Он, — произнесла она.
Поллейн взяла его за руку и потянула на себя. Достейн едва успел подобрать ночную сорочку, прежде чем она выдернула его из постели. Она оказалась невероятно сильной для своего роста. Или, может, это просто он был толстым и слабым.
— Сюда, — сказала она. — Он в моих покоях.
Пара пошла длинными коридорами, выстеленными богатыми коврами. Наследники жили отдельно друг от друга, дабы избежать попыток убийства. Стражи в желтых плащах охраняли переходы, ведущие из покоев наследников в остальные части дворца, но между их спальнями существовали и другие пути. Убийство должно было быть сложной затеей, но не невыполнимой. Таким образом, порядок престолонаследия всегда оставался вопросом решаемым, благодаря чему выживали только самые хитрые.
Они нырнули в крошечное окошко и спустились по низкой стене. Поллейн провела Достейна по промозглому дворику, разделявшему их комнаты, оставляя на инее отпечатки босых ног, а затем через дверь, которая должна была быть запертой, однако никогда не была, и в секретный коридор, спрятанный за статуей их предка, Магора. Достейн отлично знал этот путь. Он часто пользовался им, дабы пройти к покоям Поллейн. Там он подолгу стоял снаружи, прижавшись ухом к двери, уверенный, что слышит ее дыхание, изнывая от желания войти внутрь и заключить ее в свои объятия. Более решительный наследник так бы и поступил, желала она того либо нет, а затем принудил ее к женитьбе или убил. Она стояла следующей в очереди на престол и вполне могла поступить так же по отношению к нему. Но он не знал, как вскрыть замок в ее двери. Она же могла планировать убить его прямо сейчас. Он был слишком безнадежно влюблен в нее, дабы что-то предпринять, окажись это так.