— Шутите! Это хорошо. — Жульет справилась со своим неожиданным испугом. Холодное презрение и ненависть исказили её прекрасные черты, и она принялась обличать меня, разумно выбирая стиль нападения, нежели защиты. — Почему Вы так невежливы в обществе дамы? Безосновательно злы и пытаетесь говорить о разных мерзостях? В прежние времена Вы умело оживляли общество у Градоначальника своими шутками, да и в одном известном амбаре повели себя на редкость галантно, хоть и необычно. Я с пиететом отношусь к необычным людям.
"Поверь, уж я-то постараюсь соответствовать этому образу, — подумал я, протирая крупное зелёное яблоко платком, — отвлечь бы тебя на секунду. Кто знает, что ты там в своей голове припрятала".
Момент настал буквально сразу же. Жульет продолжала нести всякую чушь и, не вставая с кресла, сунула руку в ридикюль пытаясь что-то достать. Именно тогда, почувствовав для себя опасность, я стремительно закрутил платок вокруг яблока и получившийся кистень обрушился на голову гостье. Безусловно, бить женщину даже в такой ситуации не совсем правильно (Жульет и в голову не могло такое прийти), но в своё оправдание могу лишь сказать: я действовал с минимальным для неё ущербом. Причём при явной угрозе своей жизни — спрятанный в её сумке стилет тому подтверждение. Кстати, обещания даме надо выполнять, где там шнурок для вызова? Ага, вот он. Хороший дом у Есиповича и, главное, комнат много.
Буквально звенящая тишина прервалась стуком молотка по чему-то мягкому и влажному, а за этим раздались громкие и продолжительные вопли. Затем вой и крики уже не прерывались. Свыше четверти часа тянулись жуткие терзания, пока леденящие душу свидетельства агонии не стихли до неразличимых стонов и слабых всхлипов, от которых мороз пробирал слушателей до костей.
И опять все смолкло. Дверь в оружейную комнату медленно раскрылась, явив взору Жульет тело её любовника Альхена, бывшего чиновника казённого завода, привязанного к стулу с высокой спинкой. Пытки исказили его черты и превратили в самое пугающее зрелище, какое может представить человек. Капли холодного пота, выжатые перенесенными страданиями, проступили на посиневшем от вздутых вен лбе и увлажнили перекошенное лицо. Остро пахло испражнениями и горелым мясом. Глаза, выкатившиеся из орбит, и растопыренные пальцы без ногтей словно укоряли её, допустившую подобное.
— Меня интересует, — произнёс я, — в какой комнате особняка в Шмолино Вы держите Анну Викентьевну. И ответ я хочу получить в течение этого получаса, пока не пришёл конец моему терпению. Время пошло, через пять минут смогу пообещать лишь безболезненную смерть.
— Вы негодяй! — крикнула Жульет, переминаясь босыми ногами. — Идите к чёрту!
— Тимофей, мой вопрос ты знаешь. Принимай клиентку. И да, передние зубы говорить не мешают, но могут укусить.
Я взял стоящую в углу железную кочергу, загнутую на конце буквой "г", оценил баланс и с размаха, словно в руке оказался клевец, всадил в макушку привязанному к стулу насильнику и изменнику.
— Быстрая и безболезненная смерть, — прокомментировал я свой удар.
— Она не в особняке! — завизжала Жульет, как только рука Тимофея схватила её за шею. — В особняке засада. Её заперли в конюшне, в чулане конюха.
— Продолжай, — сделав знак Тимофею отпустить даму.
— C´est affreux, c´est affreux, — бормотала она, и, перейдя на русский, всхлипывая, произнесла: — Мне нужны гарантии.
Француженка польских кровей рассказала достаточно много. Уверен, во все тёмные дела своей службы она никого посвящать не собиралась, но даже полученного откровения хватило бы на немедленную смерть. Воистину, под личиной ангела скрывался дьявол. Не спорю, ей было за что мстить, и в какой-то момент я даже проникся её рассказами, сопереживая и понимая неотвратимость и правильность содеянного. В каждом из случаев она показывала мотивацию своих поступков с такой стороны, что, ставя себя на её место, волей-неволей начинал осознавать: поступил бы так же. Ибо из всего услышанного выходило, что справедливость явно на её стороне и лишь стечение роковых обстоятельств заставляло её совершать неблаговидные поступки. Если б я не представлял характер Жульет и ее пылкую страсть к расчёту и манипуляции, то не смог бы противостоять ей и четверти часа. Восприимчивое воображение ее постепенно разжигалось, она бессознательно вступала в эту привычную для нее сферу, осваивалась в ней и почти незаметно входила во вкус новых, неведомых ей доселе ощущений. Она умело поддерживала в собеседнике мысль, внезапно мелькнувшую перед ним, что она раскаялась, и встала, наконец, на путь истинный, что до сих пор она жила поддельной жизнью, теша своё самолюбие, а не сердцем и душою. "Вот оно, настоящее-то счастье, — твердила она мне, — делить жизнь с человеком благородным, возвышенным, отдавать себя всю, без остатка, черпать свои наслаждения в одних чистых источниках первобытной простоты. Как слепы женщины, которые предпочитают пустой блеск в свете мирному счастью, которое они могут доставить любимому человеку! Я пренебрегала своим настоящим назначением. Судите меня!" Как бы то ни было, всё это похоже на откровения рецидивистов, маньяков, насильников и убийц, — ищущих себе оправдания. И когда я предложил Жульет оформить всё сказанное на бумаге или вновь оказаться в известной комнате, из неё словно вылетел стержень воли. Впрочем, мне могло и показаться.
Вечером мы уселись за стол в гостиной и стали держать совет.
— Ситуация сложная, — говорил Полушкин. — Это не простые наёмники, они все из одного полка. Гвардейцы Макроновского. Тот иуда с казённого завода, Пономарёв, много чего про них рассказал. Помните, когда наши уже подходили к мятежной Варшаве, случился бой под Кобылкой, и Александр Васильевич взял пленными почти тысячу. Думаете, ляхи долго разгребали снег в Сибири? Так что они здесь больше за идею: "Литва от можа до можа", чем за деньги.
— Спасибо, что просветили, Иван Иванович. Значит, станем планировать со всей тщательностью, — только и сумел я из себя выдавить.
— Вы полагаете, что и я взялся бы за это дело просто так, с налёта?! — усмехнулся Полушкин. — Милостивый Вы наш Алексей Николаевич, если б я мог только с ружьём и саблей, я бы давно очистил весь уезд от каторжного сброда. Даже наше приключение месячной давности было по большому счету пустяковым дельцем. Теперь же нам предстоит своего рода состязание, я бы даже назвал его благородным поединком. Когда мы попытаемся проникнуть туда, куда, по хвастливым уверениям мадам Жульет, посторонним все пути заказаны, супротив нас встанут первые сабли. Взять штурмом это гнездо, оплот ублюдка Понятовского, например, является для меня вопросом чести, но для осуществления такого замысла потребуются полдюжины отставных солдат моей роты и две недели тщательной подготовки, в то время как с Анной может произойти непоправимое. Вполне возможно, что у Жульет есть подельник, следящей за ней, и если он уже несётся во весь опор в Герцогство, сообщить, что что-то пошло не так, тогда поверьте, всё станет бессмысленно.
— Безусловно, — согласился я, — этот вариант также нужно рассмотреть. Теперь, что мы знаем? Противник прекрасно вооружён и имеет боевой опыт. Их тринадцать, включая старого привратника, сына Понятовского и двух его цепных псов: Ярослава и Леха. Они ждут нас, и, скорее всего, каждый аршин усадьбы доставит нам неприятность. Но иного выхода у нас нет.
— Дело будет не из легких, — пробурчал Полушкин. — Уж поверьте мне.
— Но что с того, дорогой мой Иван Иванович, что с того? Урзернская дыра также считалась неприступной, однако русское оружие праздновало викторию на Чёртовом мосту. Мужчине свойственно стремиться к подвигу, а иначе, зачем нам жить?
— Предпочел бы пока не прыгать выше головы, — рассмеялся Полушкин в ответ, — а подвиги совершать исключительно в других местах.
— А придётся, насчет этого не сомневайтесь, — ответил я. — Давайте-ка я введу Вас в курс своей задумки и сообщу то, что вы упустили. Я полагаю, что все трудности вполне преодолимы. В системе охраны усадьбы всё же есть одно уязвимое место: пристрастие к горячительным напиткам внебрачного сына Понятовского. Кстати, как отзывалась о них Жульет, пьют они все, но хозяин и телохранители — как фавны, что несколько упрощает нашу задачу. Причём Ярослав и Лех чередуются как собутыльники, и один из них всегда трезв. Надо хорошенько присмотреться к ним и ни в коем случае не спешить. Сдаётся мне, они не только в качестве кампании приставлены к байстрюку. Однако это не помешает нам послать им несколько "заряженных" бутылок. Вполне возможно, что наклюнется с десяток вариантов, как можно провернуть это дельце, так что мы даже сможем выбирать. Это значит, что в любом случае за домом надо будет понаблюдать как минимум пару дней, поскольку могут открыться обстоятельства, на разрешение которых уйдет куда больше времени. Далее, меня интересует некий пан Збышек, о котором упоминал Понамарёв.
— Обыкновенный разбойник! — громко высказался Полушкин. — Слышал я о нём. Этакий Юрай Яношик для польских дурней, собрал вокруг себя таких же, как и он сам, дезертиров да учинил вольницу где-то возле Величек.
— Не скажите, Иван Иванович. Не совсем он обыкновенный, коли через него Арещенков перевозил фальшивые сотенные.
— Воровскую натуру не изменить, — возразил Полушкин. — Поверьте моему опыту. Просто Збышеку подвернулась возможность обогатиться, и он её не упустил. Забудьте о нём, у этого татя полусотня сабель, пусть ляхи сами между собой разбираются.
— Тем не менее, Иван Иванович, чует моё сердце, что мадам Жульет, Арещенков, Понятовский и Збышек — это один клубок гадов.
— Тогда мне надо срочно скакать в Смоленск, — слегка задумавшись, произнёс Полушкин. — Добуду Вам Арещенкова, да ребят соберу.
— Обождите минутку, — произнёс я, достав из секретера пачку ассигнаций. — Здесь достаточно, дабы снарядить Ваш отряд по высшему разряду. Денег не жалейте, всё самое лучшее: лошади, повозки, амуниция, продукты.
— Да на эти средства можно эскадрон… — пробормотал Полушкин.
— Иван Иванович, — строго произнёс я. — Я знаю, что можно. Просто постарайтесь негде не задерживаться и подготовить Ваших людей не за две недели, а в два раза быстрее. И вот ещё что… мадам Жульет. Её надо перевезти отсюда и поместить под домашний арест в каком-нибудь особнячке, чтобы спустя месяц она смогла благополучно сбежать с одной интересной для лягушатников вещью.
— Тут я Вам не советчик, — не задумываясь ни на секунду, ответил поручик. — Этот вопрос с Генрихом Вальдемаровичем надо решать. Он человек всеми уважаемый и уж точно лучше меня знает и разбирается в подобных вещах. Впрочем, в конце прошлого года у баронессы как-то гостила одна дама, которую никому, кроме меня не удалось увидеть. Да и исчезла она так же, как и появилась, — в полной тайне от всех соседей.
— Однако! — вырвалось у меня удивление. — Анастасия Казимировна действительно подошла бы, как никто другой. Попросите Генриха Вальдемаровича подсобить?
— Я-то попрошу, но Вы сами знаете, что баронесса просто так и пальцем не пошевелит.
— Да уж… попечительница… её погорельцы-подтопленники не иначе как в три горла едят и на пуховых перинах спят. Всё равно попросите, ибо эта выдра Жульет любого другого вокруг пальца обведёт, а у Анастасии Казимировны где сядешь, там и слезешь. Кстати, а как вам удалось эту таинственную даму рассмотреть?
Полушкин выдержал паузу, подкрутил усы и с улыбкой ответил:
— Ответ прост: я сам подбирал для этой дамы охрану.
* * *
Последующая неделя превратилась в самую настоящую чехарду, где полем игры стало поместье Есиповичей. Образно, конечно же, но люди бегали и прыгали на самом деле. Сюда стали прибывать незнакомые мне личности, подолгу задерживающиеся у Полушкина и посыльные, останавливающиеся буквально на пару минут, требовавшие для замены лошади и передачи донесения, либо получения очередного задания и средств. Такого количества разнокалиберной публики в этих местах уж точно никогда не было. Приезжал даже Генрих Вальдемарович, забравший пленницу и кто-то из аппарата полицмейстера Смоленска, имевший при себе жутко засекреченный портфель. Стол поручика обрастал документами и записками, двор транспортом, конюшня животными, а моя карта кружочками и стрелочками от красного карандаша. В кратчайшие сроки были проведены розыскные мероприятия и спустя девять дней после истории с мадам Жульет мы с Полушкиным в сопровождении пятерых бойцов оказались в двадцати двух верстах от губернской столицы в разрушенном имении невдалеке от деревни Плехтино. Родовое гнездо шотландского искателя российских милостей, лишившись своего хозяина, медленно приходило в упадок, а после пожара и вовсе прозябало в когтях разрухи, превращаясь в склад бесхозного кирпича и брёвен. Близился вечер, и свет уходившего солнца, с трудом проникавший сквозь густую листву деревьев, придавал всему окружающему какой-то таинственный, грустный оттенок, будивший в душе щемящее чувство страха и суеверия. Даже паривший высоко в поднебесье ястреб издавал зловещий, пронзительный крик. Время от времени то здесь, то там тукал дятел, долбя высохшее дерево; гудя и мерно раскачиваясь пушистыми боками, собираясь на покой, чуть в стороне недовольно жужжал шмель; а наверху, в кронах сосен, тревожно суетились белки. Где-то здесь, по донесению агентуры Иван Ивановича, скрывался в развалинах разыскиваемый нами Арещенков. Мы подошли к ограде, внутри которой был когда-то плодовый сад. Он тянулся вдоль палисада, мало отличаясь от диких зарослей, и лишь кое-где попадался увитый вьюнами розовый куст, или персиковое дерево, или слива, одичавшие, косматые и поросшие мхом.
— Не давеча как вчера, — поведал нам проводник из местных, явно бывший солдат, — новый управляющий снова к склепу Якова Лермонта, царство ему небесное, хоть и не нашей веры, своего дружка повёл. Повозку, понятно, у меня пристроили. А куда ж ещё? Четыре избы в деревне. Мешки с собой взяли, да сюда. Обратно не вернулись, — и добавил, жалуясь: — а скотина уже весь овёс припасённый сожрала, хоть в поле выводи и оставь…
— Давно у вас новый управляющий? — перебил проводника я.
— С конца лета вашблагородие. Как Александр Ильич, Пономарёва пасынок, именье приобрели, так почитай и этот… боров здесь наездами.
— Спасибо за службу, Петро, — сказал Полушкин, протягивая солдату гривенник. — Выпей чарку за покойного Лермонта, знатным храбрецом поручик был. Дальше мы сами, а ты в избу ступай, да забудь про всё, что видел и слышал. Повозка и лошадь, что на постое стоит — теперь твоя забота.
В дальнем конце сада мы наткнулись на построенный из грубых камней склеп, обращенный фасадом на восход. Он был похож на погреб для хранения зимних запасов, вот только запах оттуда шёл немного смердящий, как от только что затушенного сального светильника, и мёртвая тишина наводила на неприятные мысли. Дверь, хотя и обветшала, все же была еще крепкой — ее, по-видимому, недавно чинили. Полушкин толкнул ее и, потерпев неудачу, потянулся к закреплённому на поясе тесаку. Два-три энергичных движения — и вскоре она заскрипела на петлях. Расшатавшийся косяк буквально выпал из кладки, и спустя минуту вход стал доступен.
— Эй! Там, внизу! На выход, черти! — крикнул поручик. — Считаю до трёх, иначе подожгу гнилую солому и сброшу вниз!
В ответ не раздалось ни звука.
— Не спешите, Иван Иванович, — тихо произнёс я, ставя затушенный фонарь на землю и вынимая револьвер.
— Не беспокойтесь, я знаю, что делаю, — произнёс в ответ Полушкин, поджигая наспех сделанный факел из пучка травы с толстой веткой, и смело шагнул вперёд.
"Сглазил", - через секунду подумал я, страхуя Полушкина.
Шедший впереди поручик, не пройдя и метра, вдруг споткнулся и громко выругался, выпуская из рук факел. Послышалось какое-то громыхание, и по ступенькам в подземелье покатилось чьё-то тело. Иван Иванович в ужасе отпрянул назад, но вскоре любопытство пересилило. Он наверняка старался успокоить себя, довольствуясь моим объяснением, что склеп как раз для мертвецов и предназначен. Дым от тлеющей травы хоть и мешал, но вид громоздившихся внутри помещения раскрытых гробов разных размеров подтвердил его мысли. Все это выглядело настолько естественно, что когда я зажёг карбидный фонарь, Полушкин уже без всякого самокопания принялся осматривать тело. Процесс проходил несколько увлечённо, хотя и с явным удивлением на лице поручика. На какое-то время он застыл, рассматривая смерть, прежде чем выпрямился и оглянулся вокруг. Следы времени оставили на стенах склепа абстрактные узоры в виде паутины, однако в нескольких местах были проплешины, словно от прикосновения ладони. Всё выглядело так, будто покойный старался опереться на что-то, прежде чем рухнул на ступеньки.
— Недавно убили, — сказал Иван Иванович. — Алексей Николаевич, посветите-ка вот сюда. Хмм… обыкновенным гвоздём пырнули. Один укол и точно в почку. А вот, кстати, и он, — указывая на длинный, сантиметров двадцать четырёхгранный костыль. — Под прокладкой сюртука какие-то бумаги, все в крови. Посмотрите?