Генерал готов был задушить этого идиота, но он выдавил из себя улыбку.
— Очень верный совет, я уверен.
Он и все вышли. На город уже опускалась темнота. Димка сказал Тане:
— Здесь у меня мотоцикл. Я отвезу тебя домой.
— Да, пожалуйста, — ответила Таня. Очевидно, она хотела поговорить с ним.
Дядя Володя не мог прочитать ее мысли, как Димка, и он предложил:
— Я отвезу тебя в моей машине — ты слишком потрясена для езды на мотоцикле.
К удивлению Владимира, Таня сказала:
— Спасибо дядя, но я поеду с Димкой.
Генерал пожал плечами и сел в ожидавший его «ЗИЛ». Даниил и Петр попрощались.
Как только они удалились на достаточно большое расстояние, Таня обратилась к Диске с трезвого в голосе:
— Они что-нибудь спрашивали о Василии Енкове?
— Да. Они сказали, ты была с ним. Это правда?
— Да.
— Черт! Он что — твой дружок?
— Нет. Ты не знаешь, что с ним?
— У него в кармане нашли пять экземпляров «Инакомыслия», так что он нескоро выйдет из Лубянки, даже если у него есть друзья наверху.
— Ты думаешь, они будут докапываться?
— Уверен, что будут. Они захотят знать просто раздает ли он «Инакомыслие» или издает его, что было бы намного серьезнее.
— Будут ли они обыскивать его квартиру?
— Они будут простофилями, если не обыщут. А почему ты спрашиваешь? Что они там могут найти?
Она посмотрела по сторонам — вокруг никого не было. Тем не менее она понизила голос:
— Пишущую машинку, на которой печатается «Инакомыслие».
— Тогда я рад, что Василий не твой дружок, потому что следующие двадцать пять лет он проведет в Сибири.
— Неужели?
Димка нахмурился.
— Я вижу, ты не любишь его… но он тебе небезразличен также.
— Послушай, он смелый человек и замечательный поэт, но наши отношения — это не роман. Я даже ни разу не поцеловала его. Он один из тех, кому нужно много женщин.
— Как моему другу Валентину. — Димкин сосед по комнате в студенческие годы, Валентин Лебедев, был настоящим донжуаном.
— Да, точно как Валентин.
— Так… Тебя в какой — то мере касается, если будут обыскивать квартиру Василия и найдут машинку?
— В большой. Мы выпускали «Инакомыслие» вместе. Я написала заметку в сегодняшний выпуск.
— Черт! Этого я и боялся. — Сейчас Диска узнал то, что она скрывала от него последний год.
Таня сказала:
— Нам нужно сейчас поехать на ту квартиру, забрать машинку и избавится от нее.
— Это абсолютно невозможно. Забудь об этом, — сказал Димка, отступив назад.
— Мы должны!
— Нет. Ради тебя я готов рискнуть чем угодно и многим — ради того, кого ты любишь, но я не собираюсь рисковать головой ради этого парня. Кончится тем, что мы окажемся в Сибири.
— Тогда я сделаю это сама.
Димка Нахмурился, оценивая риски тех или иных действий.
— Кто ещё знает о тебе и Василии?
— Никто. Мы осторожны. За мной никто не следил, когда я приехала к нему. Мы никогда не встречались в общественных местах.
— Значит, КГБ не сможет установить, что вы каким — то образом связаны друг с другом.
Она задумалась, и в эту секунду к ней пришло осознание того, что им грозят большие неприятности.
— Да или нет? — настаивал он.
— Это будет зависеть от того, насколько профессионально они работают.
— То есть?
— Сегодня утром, когда я пришла к Василию, меня видела одна девушка — Варвара.
— Очень некстати.
— Она выходила из его квартиры. Она не знает моего имени.
— Но если они покажут ей фотографии людей, арестованных на площади Маяковского сегодня, она узнает тебя?
Таня изменилась в лице.
— Она окинула меня взглядом с ног до головы, предположив, что я ее соперница. Да, она могла бы меня узнать.
— Тогда нам нужно забрать пишущую машинку. Если она не попадет им в руки, они подумают, что он всего лишь распространитель «Инакомыслия» и не станут искать его девиц, тем более, что их так много. Тогда ты, может быть, выкрутишься. Но если они найдут машинку, тебе придется плохо. — Я сама все сделаю. Ты прав, я не могу подвергать тебя такой опасности.
— Но я не могу бросить тебя, — сказал он. — Где это?
Она назвала адрес.
— Не так далеко. Поедем. — Он сел за руль и завел мотор.
Таня постояла в нерешительности и потом села позади него.
Димка включил фару и рванул с места.
По дороге он думал, провел ли КГБ обыск на квартире Василия. Как он считал, это было возможно, но маловероятно. Если предположить, что они арестовали сорок или пятьдесят человек, почти всю ночь им пришлось бы проводить предварительные допросы, выяснять имена и адреса и решать, за кого браться в первую очередь. Тем не менее будет разумно проявить осторожность.
Когда они доехали до места, он, не сбавляя скорости, проскочил мимо. В свете уличных фонарей пронеслось величественное здание XIX века. Все такие строения теперь стали либо государственными учреждениями, либо жилыми многоквартирными домами. Ни машин, припаркованных поблизости, ни кэгэбэшников в кожаных куртках поблизости видно не было. Он объехал квартал и не заметил ничего подозрительного, потом он припарковался метрах в двухстах от входа.
Они слезли с мотоцикла. Женщина, выгуливавшая собаку, сказала им «добрый вечер» и пошла дальше. Они вошли в здание.
Нынешняя передняя раньше представляла собой роскошный вестибюль. Единственная электрическая лампа отбрасывала свет на мраморный пол, выщербленный и поцарапанный, и парадную лестницу с отсутствующими в некоторых местах стойками балюстрады.
Они поднялись по ступеням. Таня достала ключ и открыла дверь квартиры. Они вошли внутрь и закрыли дверь.
Таня первая вошла в комнату. На них настороженно смотрела серая кошка. Из шкафа Таня достала большую коробку. Она была наполовину заполнена кошачьим кормом. Изнутри Таня вытащила пишущую машинку, накрытую чехлом, и несколько листов восковки. Прорвав их, она бросила их в камин и поднесла спичку. Наблюдая, как они горят, Димка сердито произнес:
— Какого черта ты всем рискуешь ради бессмысленного протеста?
— Мы живем в условиях жестокой тирании, — сказала она. — Мы должны что — то делать, чтобы не умирала надежда.
— Мы живем в обществе, занятом построением коммунизма, — возразил Димка. — Это трудно, и у нас есть проблемы, и их нужно решать, а не разжигать недовольство.
— Как можно что-то решить, если никому не разрешается говорить о проблемах.
— В Кремле мы все время говорим о проблемах.
— И все та же горстка ограниченных людей все время решают, что не нужно осуществлять какие-либо серьезные перемены.
— Они не все ограниченные. Кто-то много делает, чтобы изменить положение вещей. Дай нам время.
— Революция свершилась более сорока лет назад. Сколько еще времени понадобится, чтобы наконец признать, что коммунизм потерпел фиаско?
Листы в камине быстро догорели, обратившись в горстку пепла. Димка в расстройстве отвернулся.
— Мы так много спорили на эту тему. А сейчас нужно отсюда уносить ноги. — Он взял машинку.
Таня подхватила кошку, и они вышли из квартиры.
На лестнице им повстречался человек с портфелем. Проходя мимо, он кивнул им. Димка с надеждой подумал, что при тусклом свете он не разглядел их лица.
На улице Таня поставила кошку на землю.
— Теперь ты сама себе хозяйка, Мадмуазель, — сказала она.
Кошка презрительно удалилась.
Они торопливо пошли по улице. Димка тщетно пытался спрятать под пиджаком машинку. Как назло взошла луна, и их было хорошо видно. Они дошли до мотоцикла.
Димка отдал Тане свою ношу.
— Как нам от нее избавиться? — прошептал он.
— Что если сбросить в реку?
Димка припомнил, что раза два с приятелями — студентами он пил водку на берегу реки.
— Я знаю где.
Они сели на мотоцикл, и Димка покатил из центра города на юг. Место, которое он имел в виду, находилось на окраине города, но это было даже лучше — там больше вероятности, что их никто не увидит.
Они быстро ехали двадцать минут и остановились недалеко от Николо — Перервинского монастыря.
Древнее сооружение с величественным собором сейчас превратилось в развалины, десятилетиями оно находилось в заброшенном состоянии, и его сокровища были разграблены. Монастырь располагался на узком участке земли между железной дорогой, идущей в южном направлении, и Москвой — рекой. Поля вокруг застраивались новыми высотными жилыми домами, но в ночное время вся окрестность была безлюдной.
Димка свернул с дороги в перелесок и остановил там мотоцикл. Потом он повел Таню среди деревьев к разрушенному монастырю. Заброшенные строения казались призрачными в лунном свете. Купола собора обвалились, но зеленые черепичные кровли монастырских зданий по большей части сохранились. Димка не мог избавиться от чувства, что призраки монахов смотрят на него из пустых глазниц окон.
Он шел на запад через заболоченные поля к реке.
Таня спросила:
— Как ты узнал об этом месте?
— Студентами мы бывали здесь. Мы напивались и смотрели, как всходит солнце над водой.
Они вышли на берег. В широкой излучине река медленно катила спокойные воды, блестящие в лунном свете. Но Димка знал, что в этих местах достаточно глубоко.
Таня не спешила делать то, зачем они сюда приехали.
— Какая потеря, — сказала она.
Димка пожал плечами.
— Да, пишущие машинки не дешевы.
— Дело не только в деньгах. Это голос инакомыслящих, альтернативный взгляд на мир, другое мировоззрение. Пишущая машинка — это свобода слова.
— Поэтому без нее тебе будет спокойнее.
Она передала ему машинку. Димка сдвинул каретку в крайнее правое положение, что позволило ему взяться за нее, как за ручку.
— Вот так, — проговорил он и отвел руку назад, а потом со всей силы швырнул машинку. Далеко она не полетела, а с громким всплеском плюхнулась в воду и сразу исчезла из вида.
Они стояли и смотрели, как по воде расходятся круги.
— Спасибо, — сказала Таня. — Особенно потому, что ты веришь в то, что я делаю.
Он обхватил ее за плечи, и вместе они пошли к мотоциклу.
Глава седьмая
Джордж Джейкс был в скверном настроении. Его рука все еще очень болела, хотя ему наложили гипс, и она висела на поддерживающей повязке на груди. Он потерял желанную работу, не получив ее. Как предсказывал Грег, юридическая фирма Фосетта Реншо отозвала свое предложение, после того как Джордж появился в газетах как раненый борец за гражданские права. Теперь он не представлял, чем будет заниматься всю оставшуюся жизнь.
Церемония присуждения почетных степеней проводилась на Старом дворе Гарвардского университета, травяной площадке, окруженной красивыми университетскими корпусами из красного кирпича. Члены попечительского совета были в цилиндрах и фраках. Почетные степени присуждались британскому министру иностранных дел, «веселому» аристократу лорду Дугласу-Хьюму и одному из членов администрации президента Кеннеди со странным именем Макджордж Банди. Несмотря на плохое настроение, Джордж испытывал легкую грусть, что покидал Гарвард. Он провел здесь семь лет, сначала как студент колледжа, а потом — университета, познакомился с некоторыми выдающимися людьми и обзавелся хорошими друзьями, успешно сдавал все экзамены. Он ухаживал за многими женщинами и спал с тремя. Один раз он напился и с тех пор ненавидел состояние, когда человек не может управлять собой.
Сегодня он был слишком сердит, чтобы предаваться воспоминаниям. После бесчинства толпы в Аннистоне он ожидал жесткой реакции со стороны администрации Кеннеди. Джон Кеннеди представил себя американскому народу как либерал, и темнокожая часть электората отдала ему свои голоса. Бобби Кеннеди был министром юстиции, генеральным прокурором, высшим государственным чиновником, отвечающим за соблюдение законов, Джордж ожидал, что Бобби скажет громко и ясно, что Конституция Соединенных Штатов должна соблюдаться в Алабаме как и повсюду в стране.
Он этого не сделал.
Никого не арестовали за нападение на борцов за гражданские права, совершавших поездку на автобусах. Ни местная полиция, ни ФБР не расследовали многие жесткие преступления, которые были совершены. В Америке в 1961 году на глазах полиции белые расисты могли нападать на тех, кто протестовал против нарушения гражданских прав, ломать им кости, пытаться сжечь их на костре — и все это безнаказанно.
Последний раз Джордж видел Марию Саммерс у частно практикующего врача. Раненых участников рейса за гражданские свободы не приняли в ближайшей больнице, но они все же нашли людей, выразив гиз готовность лечить их. Медсестра занималась его сломанной рукой, когда пришла Мария, чтобы сказать, что она улетает в Чикаго. Если бы он мог, он бы встал и обнял ее. Это она поцеловала его в щеку и исчезла.
Увидит ли он ее когда-нибудь, думал он. Он мог бы по-настоящему полюбить ее. А возможно, уже полюбил. За десять дней беспрестанных разговоров с ней он ни разу не почувствовал, что ему скучно. Она не уступала ему в остроумии, а может быть, и превосходила его. И хотя она производила впечатление невинной молодой женщины, ее бархатистые карие глаза заставляли его представлять ее при свете горящих свечей.
Церемония присуждения почетных ученых степеней подошла к концу в половине четвертого. Студенты, родители и бывшие питомцы университета начали расходиться под сенью высоких вязов, направляясь на официальные обеды, в ходе которых выпускникам будут вручаться дипломы. Джордж пысса отвал Салих родителей, но сначала не увидел их.
Зато он увидел Джозефа Хьюго.
Он стоял один рядом с бронзовой статуей Джона Гарварда и закуривал длинную сигарету. В черной церемониальной мантии его белая кожа казалась еще более бледной. Джордж сжал кулаки. Ему хотелось вытрясти душу из этой крысы, но его левая рука не годилась для драки, и что бы там ни было, если он и Хьюго устроят кулачный бой на Старом дворе в такой день выйдет грандиозный скандал. Их даже могут лишить диплома. У него и без этого хватает неприятностей. Лучше не обращать на Хьюго внимания и пройти мимо.
Но он не сдержался и сказал:
— Ты дерьмо, Хьюго.
Тот явно испугался, несмотря на сломанную руку Джорджа. Они были одинакового роста и, вероятно, не уступали друг другу в силе, но на стороне Джорджа была ярость, и Джозеф знал это. Он отвернулся в сторону и попытался обойти Джорджа, пробормотав:
— Я не хочу разговаривать с тобой.
— Неудивительно. — Джордж встал у него на пути. — Ты смотрел, когда взбесившаяся толпа напала на меня. Эти подонки сломали мне руку.
Хьюго сделал шаг назад.
— Тебе нечего было ехать в Алабаму.
— А тебе — строить из себя борца за гражданские права и все это время шпионить за нами. Кто платил тебе? Ку-клукс-клан?
Хьюго вскинул голову, выставив вперед подбородок, и Джорджу захотелось ударить его в челюсть.
— Я согласился добровольно сообщать информацию ФБР, — сказал Хьюго.
— Значит ты делал это задаром! Не знаю, это лучше или хуже.
— Но я больше не буду волонтером. Со следующей недели я начинаю работать у них, — сказал он со смешанным и одновременно вызывающим видом, как человек, признающий, что принадлежит к религиозной секте.
— Ты такой хороший стукач, — что они предложили тебе работу.
— Я всегда хотел работать в правоохранительных органах.
— Это не имеет ничего общего с тем, что ты делал в Аннистоне. Там ты оказался на стороне преступников.
— А вы — коммунисты. Я слышал, вы говорили о Карле Марксе.
— И о Гегеле, и Вольтере, и Ганди, и Иисусе Христе. Не валяй дурака, Хьюго.
— Я не люблю, когда нарушают порядок.
В том-то и дело, с горечью подумал Джордж. Люди не любят, когда нарушают порядок. Пресса винила борцов за гражданские права в том, что они возбуждают беспорядки, а не сторонников сегрегации с их бейсбольными битами и бомбами. Его бесило то, что в Америке никто не задумывается о том, что справедливо, а что нет.