Хотя Ребекка была сестрой Валли, он не мог не видеть, что она бесподобна. У нее была великолепная фигура, а прелестное лицо выражало доброту и силу. Но сейчас она выглядела так, как будто кто — то умер. Он перестал играть и спросил:
— Что случилось?
— Меня уволили с работы, — сказала она.
Бабушка Мод положила газету.
— Что за чушь? — не сдержался Валли. — Мальчики в школе говорят, что ты у них лучшая учительница.
— Я знаю.
— Почему же тебя уволили?
— Я думаю, это месть Ганса.
Валли вспомнил реакцию Ганса, когда тот увидел, как разлетелся его макет, как тысячи спичек лежали, разбросанные на мокром асфальте. «Ты пожалеешь об этом», — завопил Ганс, глядя вверх через струи льющегося дождя. Валли подумал тогда, что это пустые угрозы, но потом сообразил, что агенту тайной полиции ничего не стоит выполнить такую угрозу: «Ты и твоя семья», — выкрикнул Ганс, и это проклятье распространялось и на Валли. Он вздрогнул.
Бабушка Мод сказала:
— Разве они не испытывают острую потребность в учителях?
— Бернд Гельд в отчаянии, — пояснила Ребекка. — Но он получил указание сверху.
— Что ты будешь делать? — спросила Лили.
— Найду другую работу. Это не будет трудно. Бернд дал мне блестящую характеристику. И в каждой школе Восточной Германии не хватает учителей, потому что многие уехали на Запад.
— Тебе тоже надо ехать на Запад, — заметила Лили.
— Нам всем нужно ехать на Запад, — поспешил поделиться своим мнением Валли.
— Мама не поедет, ты же знаешь, — возразила Ребекка. — Она говорит, мы должны решать свои проблемы, а не бежать от них.
Вошел отец Валли в темно-синем костюме с жилетом, старомодном, но элегантном.
— Добрый вечер, Вернер, дорогой, — обратилась к нему бабушка Мод. — Ребекке нужно выпить чего — нибудь, ее уволили с работы. — Бабушка часто говорила, что кому — то нужно выпить. Тогда она тоже выпивала рюмочку за компанию.
— Я знаю про Ребекку, — коротко сказал отец. — Я разговаривал с ней.
Он был не в духе, а как могло быть иначе, если ему предстоял неприятный разговор с тещей, которую он любил и которой восхищался. А Валли недоумевал, что могло так расстроить старика.
Вскоре ему все стало ясно.
— Пойдем ко мне в кабинет, Валли, — сказал отец. — Я хочу с тобой поговорить.
Через двойную дверь он вышел в маленькую гостиную, сок жившую ему рабочей комнатой. Валли пошел за ним. Отец сел за письменный стол. Валли знал, что ему полагается стоять.
— Месяц назад мы беседовали с тобой о курении, — заговорил отец.
Валли сразу почувствовал себя виноватым. Он начал курить, чтобы выглядеть старше, но ему это понравилось, и теперь стало привычкой.
— Ты обещал бросить, — напомнил отец.
По мнению Валли, отца не касалось, курит он или нет.
— Ты бросил?
— Да, — соврал Валли.
— Но то, что остается запах, ты знаешь?
— В общем — то, да.
— Я сразу заметил, что от тебя пахнет, как только вошел в гостиную.
Валли почувствовал, что оказался в глупом положении. Его поймали на детской лжи. Это не очень способствовало дружескому расположению к отцу.
— Значит, ты не бросил.
— Зачем тогда спрашивать? — Валли не понравился раздраженный тон в его голосе.
— Я надеялся услышать от тебя правду.
— Ты надеялся подловить меня.
— Понимай как хочешь. У тебя сейчас в кармане, наверное, есть пачка.
— Есть.
— Положи ее на мой стол.
Валли достал пачку из кармана брюк и со злостью бросил ее на стол. Отец взял ее и небрежно швырнул в выдвижной ящик. Это были сигареты «Лаки страйк», не худшая в Восточной Германии, к тому же пачка была почти полная.
— Ты будешь по вечерам оставаться дома в течение месяца, — сказал отец. — По крайней мере, ты не будешь ходить по кафе, где играют на банджи и курят.
От отчаяния, охватившего Валли, у него защемило в животе. Он старался изо всех сил оставаться спокойным и не терять головы.
— Это не банджи, а гитара, и я никак не могу оставаться дома целый месяц.
— Не говори глупости, будешь делать как я сказал.
— Хорошо, — в отчаянии сказал Валли. — Только не сегодня.
— Начиная с сегодня.
— Но я должен вечером идти в «Миннезингер».
— Как раз в такое заведение я не хочу, чтобы ты ходил.
Невыносимый старикан!
— Я буду оставаться дома целый месяц, но с завтрашнего дня, пойдет?
— Условия твоего карантина не будут приводиться в соответствие с твоими планами. В противном случае, он не достигнет своей цели, состоящей в том, чтобы доставить тебе неудобства.
Сейчас, когда отец в таком дурном расположении духа, он останется непоколебимым в своем решении, но Валли был в таком отчаянии, что продолжал стоять на своем:
— Ты не понимаешь, сегодня я выступаю на конкурсе в «Миннезингере» — это уникальная возможность.
— Твое наказание не будет откладываться, чтобы позволить тебе играть на банджо.
— Это гитара, бестолковый старый глупец! Гитара! — пошел в наступление Валли.
Три женщины в соседней комнате, очевидно, все слышали и посмотрели на него широко раскрытыми глазами, когда он появился в дверях.
— Валли, — укоризненно произнесла Ребекка.
Он схватил гитару и выскочил из комнаты.
Когда он сбегал по лестнице, у него не было никакого плана, лишь гнев переполнял его. Но оказавшись перед парадной дверью, он уже знал, что делать. Сжимая гитару в руке, он вышел из дома и хлопнул дверью так, что задолжал весь дом.
Открылось верхнее окно, и до него донесся голос отца:
— Вернись, ты слышишь меня? Вернись сию минуту, или тебе будет хуже.
Валли продолжал удаляться от дома.
Сначала его просто одолевал гнев, но потом он вдруг оживился. Он не послушал отца и даже назвал его бестолковым старым глупцом! Он держал путь на запад, идя легкой походкой. Но вскоре его эйфория стала проходить, и он задумался о последствиях. Отец серьезно относился к непослушанию. Он командовал своими детьми и рабочими и требовал, чтобы они слушались и подчинялись. Но что он сделает? Валли уже вырос из того возраста, когда его можно было отшлепать. Сегодня отец попытался не пускать его из дома, словно это была тюрьма, но у него ничего не вышло. Иногда отец грозился забрать его из школы и заставить работать на производстве, но Валли считал это пустой угрозой: отцу не понравилось бы, чтобы обиженный подросток болтался по его любимому заводику. Все-таки у Валли было чувство, что старик что-нибудь придумает.
Улица, по которой он шел, на перекрестке переходила из Восточного Берлина в Западный. На углу, покуривая, стояли трое восточногерманских полицейских. Они имели право остановить любого, кто пересекал невидимую границу. Но разговаривать с каждым они не имели возможности, потому что тысячи людей ежедневно переходили туда и обратно, в том числе Grenzänger, жители Восточного Берлина, которые работали на Западе ради более высокой зарплаты, выплачиваемой в ценившихся немецких марках. Отец Валли был Grenzänger, но он работал не на зарплату, а чтобы получить прибыль. Сам Валли по крайней мере раз в неделю переходил границу, чтобы с друзьями пойти в Западной Берлине в кино, где показывали американские фильмы с эротикой и насилием, более увлекательные, чем поучительные басни коммунистического кинематографа.
На деле полицейские останавливали каждого, кто привлекал их внимание. Если границу пересекала целая семья — родители с детьми да еще с багажом, их останавливали обязательно из подозрения, что они намереваются эмигрировать на Запад. Еще полицейские любили цепляться к подросткам, особенно к тем, которые одевались по западной моде. Многие молодые люди в Восточном Берлине были членами различных неформальных групп, которые отвергали принципы, навязываемые правящей верхушкой: «техасские ребята», «любители джинсов», «общество поклонников Элвиса Пресли» и другие. Они ненавидели полицию, и полиция ненавидела их.
Валли был в обычных черных брюках, белой майке с короткими рукавами и светло-коричневой ветровке. Ему казалось, что он держится непринужденно, немного как Джеймс Дин, но не как член какой-нибудь группировки. Однако гитара могла привлечь к нему внимание. Это был основной символ так называемой «американской культуры» — даже хуже, чем комикс о Супермене.
Он перешел улицу, стараясь не смотреть на полицейских. Краем глаза он заметил, что один из них как будто смотрит на него. Но никто ему ничего не сказал, никто его не остановил, он прошел в свободный мир.
Он сел на трамвай, идущий по южной стороне парка до Курфюрстендамм. Лучшее в Западном Берлине то, думал он, что все девушки носят чулки.
Он держал путь в клуб «Миннезингер», помещавшийся в подвале на улице недалеко от Курфюрстендамм, где подавали некрепкое пиво и копченые сосиски с приправой в продолговатой булочке. Он пришел рано, но кафе уже заполнялось посетителями. Валли поговорил с молодым владельцем клуба Данни Хаусманом и внес свое имя в список конкурсантов. Он купил кружку пива, и никто не спросил, сколько ему лет. В зале было полно парней, как он, с гитарами, почти столько же девушек и немного людей старшего возраста.
Часом позже начался конкурс. Каждый номер включал в себя две песни. Некоторые исполнители были безнадежными новичками, бренчавшими простые мелодии, но, к ужасу Валли, кое-кто из гитаристов был более искусен, чем он. Большинство подражали американским артистам и заимствовали репертуар. Трое мужчин, одетых как «Кингстонское трио», пели «Том Дулей», а девушка с длинными черными волосами играла на гитаре и пела «Дом восходящего солнца» точно как Джоан Баэз. Ей громко аплодировали.
Пожилая пара в вельветовых брюках встала и исполнила песню на деревенскую тему под названием «I’m Märzen der Bauer» под аккомпанемент аккордеона. Это была фольклорная музыка, но не та, которую хотела слышать эта аудитория. Их проводили шуточными возгласами. Что поделаешь — они были старомодными.
В то время как Валли с нетерпением ждал своей очереди, к нему подошла миловидная девушка. Так с ним часто случалось. Он думал, что он не красив собой, потому что у него широкие скулы и миндалевидные глаза, словно он наполовину японец. Но многие девушки считали, что он привлекателен. Девушка, подошедшая к нему, представилась Каролин. Он выглядела на год или на два старше Валли. У нее были длинные прямые светлые волосы с пробором посередине, обрамляющие овальное лицо. Сначала он подумал, что она, как и все другие, исполнительница народной музыки, но ее широкая улыбка заставила его сердце екнуть.
Она сказала:
— Я собиралась принять участие в конкурсе вместе с братом, который должен был играть на гитаре, но он подвел меня. Не мог бы ты выступить со мной?
Первым желанием Валли было отказаться. Его репертуар состоял из песенных соло и никаких дуэтов. Но Каролин была обворожительна, и он искал причину продолжить с ней разговор.
— Ну тогда нам нужно репетировать, — засомневался он.
— Мы могли бы отойти в сторону. Какие песни ты хотел исполнять?
— «Все мои испытания» и «Эта земля — твоя земля».
— А как насчет «Noch Einen Tanz»?
Эта песня не входила в репертуар Валли, но он знал мелодию, и ее легко было играть.
— Я никогда не думал о шуточной песне, — признался он.
— Она понравится публике. Ты бы мог петь мужскую партию, где он говорит ей, чтобы она шла к больному мужу, а потом я бы запела: «Еще один танец», а последнюю строку мы спели бы вместе.
— Давай попробуем.
Они вышли из клуба. Было раннее лето, и поэтому еще было светло. Они сели на пороге и начали играть. У них неплохо получалось, и на последнем куплете Валли подпевал ей.
У Каролин было чистое контральто, которое, как ему показалось, могло звучать захватывающе, и он предложил следующим номером исполнить грустную песню для контраста. «Все мои испытания» она отвергла, сказав, что это чересчур унылая вещица, но ей понравилась медленная спиричуэл «И в этом будет лишь моя вина». И когда они пропели ее дуэтом, у Валли мурашки побежали по спине.
Американский солдат, входивший в клуб, улыбнулся им и сказал по — английски:
— Ну и ну, они точь-в-точь близнецы Бобси.
Карролин засмеялась и сказала Валли:
— Мне кажется, мы очень похожи друг на друга: светлые волосы, зеленые глаза. А кто такие близнецы Бобси?
Валли не заметил, какого цвета у нее глаза, но он был польщен, что она обратила внимание на его.
— Я никогда не слышал о них, — ответил он.
— Все равно как название дуэта это звучит неплохо. Как «Братья Эверли».
— Нам нужно название?
— Конечно, если мы победим.
— Хорошо, давай вернемся. Должно быть, подходит наша очередь.
— И еще, — попросила она его. — Когда мы будем петь «Еще один танец», давай смотреть друг на друга и улыбаться.
— Идет.
— Словно мы влюбленная парочка. На сцене это будет здорово.
— Ну конечно. — Улыбаться Каролин, будто она любимая девушка, — это очень просто.
Когда они вернулись в клуб, какая — то блондинка бренчала на гитаре и исполняла песню «Товарный поезд». Она была не такой красивой, как Каролин, но по — своему хороша собой. Следующим выступил гитарист, который виртуозно исполнил блюз со сложными переборами. Затем Данни Хаусман объявил Валли.
Он весь напрягся, увидев перед собой публику. У большинства гитаристов были красивые кожаные ремни, но Валли никогда не думал обзавестись таким ремнем, и его инструмент висел на шее на простом шнуре. Сейчас ему вдруг захотелось иметь ремень.
— Добрый вечер, — обратилась к слушателям Каролин. — Мы «Близнецы Бобси».
Валли сыграл аккорд и запел, и ему почему — то уже не хотелось иметь ремень. Песня была в ритме вальса, и он весело наигрывал ее. Каролин стала изображать легкомысленную девицу, а Валли — чопорного прусского лейтенанта.
Зал смеялся.
С Валли вдруг случилось что-то странное. В зале, где собралось человек сто, слышались всего — то одобрительные общие смешки, но у него появилось чувство, которое он не испытывал раньше, чувство, похожее на легкое головокружение, как от сигареты при первой затяжки.
Люди засмеялись еще несколько раз, а в конце, к радости Валли, громко зааплодировали.
— Мы им понравились, — восторженно прошептала Каролин.
Валли начал исполнять «И в этом будет лишь моя вина», защипывая струны, чтобы усилить грустное драматическое звучание седьмой струны, и слушатели затихли. Каролин сменила роль и теперь представлялась страдающей падшей женщиной. Валли наблюдал за публикой. Никто не разговаривал. Одна женщина смахнула слезу, и он подумал, не переживала ли она когда — нибудь то, о чем пела Каролин.
Реакция в виде молчаливого внимания была даже лучше, чем смех.
Взрыв аплодисментов в конце перекрывали возгласы «Браво!», «Бис!».
По правилам конкурса можно было исполнять только две песни, поэтому Валли и Каролин сошли со сцены, несмотря на требования публики, но Хаусман предложил им вернуться. Они не репетировали третью песню и в растерянности смотрели друг на друша Тогда Валли спросил:
— Ты знаешь «Эта земля — твоя земля»?
И Каролин кивнула.
Публика подхватила песню, поэтому Каролин запела громче, и Валли удивился силе ее голоса Он пел в высокой тональности, и их два голоса покрывали звук толпы.
Когда наконец они сошли со сцены, он чувствовал себя окрыленным. Глаза Каролин горели огнем.
— У нас здорово получилось. Лучше, чем с моим братом.
— У тебя есть сигареты? — спросил Валли.
Оставшийся час до конца конкурса они сидели вместе и курили.
— Я думаю, мы лучше всех, — сказал Валли.
Каролин была более осторожной.
— Им понравилась блондинка, которая пела «Товарный поезд», — возразила она.
Наконец, объявили результаты.
— «Близнецы Бобси» на втором месте.
Победительницей стала девушка, подражавшая Джоан Баэз.
Валли возмутился:
— Да она совсем не умеет играть.
Каролин более реалистично смотрела на вещи.
— Людям нравится Джоан Баэз.
Публика начала расходиться, и Валли и Каролин направились к выходу. Валли чувствовал себя подавленным. У двери их остановил Данн Хаусман. Этот молодой человек лет двадцати с небольшим был одет по — современному просто: черный свитер и джинсы.
— Не могли бы вы в следующий понедельник выступить с получасовой программой? — спросил он.