Валли от неожиданности лишился дара речи, а Каролин сразу ответила:
— Конечно.
— Но победительницей стала подражательница Джоан Баэх, — выпалил Валли, но тут же спохватился: зачем я спорю?
Данни сказал:
— Похоже, что в вашем исполнении готовы слушать не один и не два номера. У вас в репертуаре найдется достаточно песен, чтобы выступить дольше?
Валли опять заколебался, но Каролин снова улучила момент:
— К понедельнику будут, — сказала она.
Вадди вспомнил, что отец собрался не выпускать его из дома по вечерам в течение месяца, и решил не упоминать об этом.
— Спасибо, — стал заканчивать разговор Данни. — Вы выйдете в числе первых в восемь тридцать. Будьте здесь к семи тридцати.
В радостном, приподнятом настроении они вышли на освещенную улицу. Валли не представлял, как быть с отцом, но он с оптимизмом думал, что все образуется.
Как оказалось, Каролин тоже жила в Восточном Берлине. Они сели на автобус и стали обсуждать, с какими песнями будут выступать на следующей неделе. Они оба знали много народных песен.
Выйдя из автобуса, они направились в парк. Каролин нахмурилась и сказала:
— За нами кто-то идет.
Валли оглянулся. В тридцати или сорока шагах позади них шел мужчина в кепке и курил.
— И что из того?
— А в «Миннезингере» его не было?
Человек, шедший за ними, старался не встречаться взглядом с Валли, хотя тот какое — то время не спускал с него глаз.
— Кажется нет, — сказал Валли. — А тебе нравятся «Братья Эверли»?
— Да.
Валли начал наигрывать на гитаре, висевшей у него на шее на шнуре, песню «Мне остается лишь мечтать». Каролин охотно подхватила. Они пели вместе, пока шли по парку. Потом они запели хит Чака Берри «Я вернулся в США».
Когда они во весь голос выводили рефрен «Я так рад, что живу в США», Каролин вдруг остановилась и сказала: «Тихо!» Валли понял, что они дошли до границы, и увидел трех полицейских под уличным фонарем, недоброжелательно смотревших на них.
Он моментально замолк и подумал, не слишком ли поздно они перестали петь.
Один из полицейских был сержантом, и он смотрел мимо Валли. Юноша оглянулся и увидел, что человек в кепке чуть заметно кивнул. Сержант шагнул навстречу Валли и Каролин и сказал: «Документы». Человек в кепке что-то передал по рации.
Валли нахмурился. Каролин, должно быть, была права: за ними кто — то следил.
Не стоит ли за всем этим Ганс, подумал он.
Неужели он настолько низок и мстителен? Да, может быть.
Сержант взглянул на удостоверение личности Валли и сказал:
— Тебе только пятнадцать. В это время ты должен сидеть дома.
Валли решил придержать язык, Какой смысл с ними спорить?
Сержант посмотрел на удостоверение Каролин и сказал:
— Тебе семнадцать лет. Что ты делаешь с этим ребенком?
Валли вспомнил ссору с отцом и сердито ответил:
— Я не ребенок.
Сержант не обратил на него внимания.
— Ты могла бы погулять со мной, — сказал он Каролин. — Я настоящий мужчина.
Двое других полицейских понимающе засмеялись.
Каролин промолчала, но сержант продолжал наседать.
— Ну так как?
— Вы не в своем уме, — спокойно ответила Каролин.
Сержант возмутился.
— Ты грубишь, девочка.
Валли замечал такое за некоторыми мужчинами. Если девушка давала им от ворот поворот, то они начинали злиться, а любой другой ответ воспринимался ими как обнадеживающий знак. Что делать женщинам в такой ситуации?
Каролин сказала:
— Верните мое удостоверение, пожалуйста.
Сержант спросил:
— Ты девственница?
Каролин покраснела.
Двое других полицейских снова захихикали.
— В удостоверении личности у женщин это должно указываться, — продолжал сержант. — Девственница она или нет.
— Прекратите, — вмешался Валли.
— Я обращаюсь вежливо с девственницами.
Валли кипел от негодования.
— Эта форма не дает вам права приставать к девушкам.
— Неужели? — Сержант не собирался отдавать им их удостоверения.
В этот момент подъехал светло — коричневый «трабант—500», и из него вышел Ганс Гофман. Валли почувствовал страх. Как он мог попасть в такую историю? Он всего — то и сделал, что пел в парке.
Ганс подошел и сказал:
— Покажи — ка мне то, что у тебя висит на шее.
Валли собрался с духом и спросил:
— Зачем?
— Я подозреваю, что она используется для контрабанды империалистической пропаганды в Германскую Демократическую Республику. Давай сюда.
Гитара была настолько ценной, что Валли не спешил подчиняться, хотя ужасно перепугался.
— А если я не отдам, — спросил он, — меня арестуют?
Сержант потер костяшки правой руки ладонью левой.
Ганс сказал:
— Вероятно.
Валли в страхе снял шнур с шеи и отдал гитару Гансу.
Тот взял ее в руки, словно намереваясь играть на ней, ударил по струнам и запел по-английски: «Ты собака, и ничто иное». Все полицейские истерически захохотали.
Похоже, даже полицейские слушали поп — музыку по радио.
Ганс просунул руку под струны и попытался прощупать, нет ли чего-нибудь внутри.
— Осторожно, — воскликнул Валли.
Верхняя струна со звоном лопнула.
— Это нежный музыкальный инструмент, — в отчаянии проговорил Валли.
Из-за струн Ганс не мог дальше просунуть руку.
— У кого — нибудь есть нож? — спросил он.
Сержант засунул руку в куртку и достал нож с широким лезвием, который, как предположил Валли, не был табельным оружием.
Ганс попытался обрезать струны лезвием, но они оказались прочнее, чем он думал. Ему удалось перерезать вторую и седьмую струны, но более толстые не поддавались.
— Внутри ничего нет, — взмолился Валли. — Это очевидно, потому что она не тяжелая.
Ганс посмотрел на него, улыбнулся, а потом острием ножа сильно ударил по резонатору у основания грифа.
Лезвие пронзило дерево, и Валли вскрикнул от боли.
Довольный такой реакцией, Ганс продолжил всаживать нож в гитару. Поверхность резонатора ослабла, и натянутые струны вырвали гриф с частью искромсанной древесины из корпуса инструмента. Ганс довершил ломку, вскрыв внутреннюю часть, как пустой гроб.
— Никакой пропаганды, — сообщил он. — Поздравляю, за тобой вины нет.
Он отдал разломанную гитару Валли, и тот взял ее.
Сержант с ухмылкой отдал им удостоверения личности.
Каролина взяла Валли за руку и потянула за собой.
— Давай уйдем скорее отсюда, — негромко произнесла она.
Валли позволил увести себя. Он не представлял, куда идет, и не переставая плакал.
Глава четвертая
Джордж Джейкс сел в автобус компании «Грейхаунд» в Атланте, штат Джорджия, в воскресенье 15 мая 1961 года, в День матери.
Ему было страшно.
Мария Саммерс села рядом с ним. Они всегда сидели вместе. Так уж повелось: каждый считал, что незанятое место рядом с Джорджем предназначалось Марии.
Чтобы скрыть нервозность, он завел с ней разговор:
— Так какое впечатление у тебя сложилось о Мартине Лютере Кинге?
Кинг возглавлял Конференцию христианских лидеров Юга, одну из наиболее значительных групп борцов за гражданские права. За день до этого они встречались с ним на ужине в одном из ресторанов Атланты, владельцами которых были негры.
— Он удивительный человек, — сказала Мария.
Джордж не был склонен высказываться столь категорично.
— Он говорил замечательные вещи о рейсе свободы, но его нет среди нас в автобусе.
— Поставь себя на его место, — возразила Мария. — Он лидер различных групп, выступающих за гражданские права. Генерал не может быть рядовым солдатом в каком-нибудь полку.
Джордж не расценивал этот факт с такой точки зрения. Мария — очень рассудительная женщина.
Джорджу она очень понравилась. Он сожалел, что ему не представлялся случай побыть наедине с ней. Люди, в чьих домах участники рейса свободы останавливались, были уважаемые темнокожие граждане, и многие из них — добропорядочные христиане, которым не понравилось бы, чтобы их комнаты для гостей служили местом для обжимания. А Мария, по всей своей привлекательности, сидя рядом с Джорджем, ничего не делала, кроме как разговаривала с ним и смеялась, когда он шутил. Она ни разу не позволила себе ничего такого, что говорит, что женщина хочет большего, чем просто дружеских отношений Она не касалась его локтя, не бралась за руку, предложенную, когда выходила из автобуса, не прижималась к нему в толпе. Она даже могла быть девственницей в свои двадцать пять лет.
— Ты долго говорила с ним, — заметил он.
— Не будь он проповедником, я бы подумала, что он клеится ко мне, — призналась она.
Джордж не знал, что ответить на это. Он не удивился бы, если бы проповедник начал заигрывать с девушкой, такой очаровательной, как Мария. Но с мужчинами она сама наивность, подумал он.
— Я разговаривал с ним.
— И что же он тебе сказал?
Джордж задумался. Как раз слова Кинга испугали его. Во всяком случае, Джордж решил сказать Марии: она имела право знать.
— Он считает, что в Алабаме у нас могут возникнуть неприятности.
Мария побелела.
— Он правда сказал это?
— Он так и сказал.
Теперь им обоим стало страшно.
Автобус отъехал от автостанции.
Первые дни Джордж опасался, что рейс свободы пройдет слишком мирно. Обычные пассажиры не реагировали на то, что темнокожие сидели не на тех местах, и иногда подпевали им. Ничего не происходило, когда участники акции на остановках игнорировали надписи «только для белых» или «черных». В некоторых городах такие указатели даже закрасили. Джордж думал, что сторонники сегрегации выработали удачную тактику. Все было тихо и спокойно, и в прессе никакого шума, и цветных участников поездки вежливо обслуживали в ресторанах для белых. Каждый вечер они сходили с автобусов и проводили встречи с общественностью, без каких — либо инцидентов, обычно в церквях, а на ночь останавливались у своих сторонников. Но Джордж был уверен, что после их отъезда в городах снова появятся таблички и сегрегация будет как и прежде, и тогда рейс свободы обернется пустой тратой времени.
Парадоксальность ситуации была поразительной. Сколько Джордж помнил себя, он всегда оскорблялся и возмущался, когда ему внушали, иногда намеками, а иногда открыто, что он человек низшей расы. И это при том, что он был умнее, чем 99 процентов белых американцев. Не говоря уже о том, что он был прилежный, вежливый и хорошо одевался. На него с презрением смотрели некрасивые белые люди, слишком тупые или ленивые, чтобы выполнять какую — либо более сложную работу, чем разливать напитки или заправлять бензином машины. Он не мог зайти в универмаг, занять место в ресторане или подать заявление на работу без мысли, что на него не станут обращать внимания, скажут, чтобы он ушел, или откажут из — за цвета его кожи. Он кипел от негодования. Но сейчас, как ни парадоксально, его разочаровывало, что этого не происходило.
Между тем Белый дом был в смятении. Когда шел третий день путешествия, министр юстиции Роберт Кеннеди выступил с речью в Университете Джорджии, обещая добиться установления гражданских прав на Юге. А тремя днями позже, его брат — президент дал задний ход, отказавшись поддержать два законопроекта о гражданских правах.
Неужели вот так сторонники сегрегации одержат победу, думал Джордж? Без конфронтации все вернется на круги своя?
Но нет. Мир длился всего четыре дня.
На пятый день поездки одного из их числа посадили за решетку за то, что он настаивал на своем праве на чистку обуви.
Акты насилия начались на шестой день.
Жертвой стал Джон Льюис, студент-теолог. Хулиганы напали на него в туалете для белых в Рок — хилле, штат Южная Каролина. Льюис не сопротивлялся, когда его били руками и ногами. Джордж не видел происходившего, что, вероятно, было к лучшему, поскольку он не стал бы проявляться гандистскую сдержанность, как Льюис.
На следующий день Джордж прочитал в газете короткие сообщения о насилии, но, к сожалению, эти события затмил полет в космос первого американского астронавта Алана Шепарда. Кому какое дело, с горечью подумал Джордж. Советский космонавт Юрий Гагарин стал первым человеком в космосе месяцем раньше. Русские опередили нас в этом. Белый американец смог полететь в космос, а черный американец не может войти в туалет.
Потом в Атланте участников рейса свободы громкими возгласами приветствовала толпа, когда они вышли из автобуса, и Джордж воспрял духом.
Но это была Джорджия, а сейчас они держали путь в Алабаму.
— Почему Кинг сказал, что в Алабаме у нас могут возникнуть неприятности?
— Говорят, что ку-клукс-клан что-то замышляет в Бирмингеме, — мрачно сказал Джордж. — Очевидно, в ФБР все знают об этом, но никакие меры не принимаются, чтобы не допустить этого.
— А местная полиция?
— Полиция заодно с ку-клукс-кланом.
— А как насчет тех двоих? — Мария кивком головы показала на места в следующем ряду, позади них через проход.
Джордж посмотрел через плечо на двух крепких белых мужчин, сидящих рядом.
— А что такого?
— Тебе не кажется, что они оттуда?
Он понял, что она имела в виду.
— Ты думаешь, они из ФБР?
— Одежда у них слишком дешевая для ФБР. Думаю, они из дорожной полиции Алабамы, только в штатском.
Джордж изумился:
— Как ты стала такой умной?
— Мама заставляла меня есть овощи. А отец — адвокат в Чикаго, гангстерской столице США.
— И что, по — твоему, те двое делают?
— Трудно сказать, но я не думаю, что они здесь, чтобы защищать наши гражданские права. А ты как думаешь?
Джордж посмотрел в окно и увидел указатель, сообщающий, что они въезжают в Алабаму. Часы показывали час дня. На голубом небе ярко светило солнце. Прекрасный день, чтобы расстаться с жизнью, подумал он.
Мария хотела заниматься политикой или работать на государственной службе.
— Оппозиционеры могут оказывать большое влияние, но в конечном счете мир преобразуют правительства, — сказала она.
Джордж задумался, соглашаться ли с этим утверждением или нет. Мария подала заявление на работу в пресс — службу Белого дома, и ее пригласили на собеседование, но работу там она так и не получила. «На работу в Вашингтоне не берут много темнокожих юристов — как — то раз сказала она Джорджу. — Вероятно, я останусь в Чикаго и буду работать в юридической фирме моего отца».
Через проход от Джорджа сидела белая женщина средних лет в пальто и шляпе. На коленях она держала большой белый пластиковый саквояж. Джордж улыбнулся ей и сказал:
— В такую погоду приятно путешествовать в автобусе.
— Я еду к своей дочери в Бирмингем, — ответила она, хотя он не спрашивал.
— Это хорошо. Меня зовут Джордж Джейкс.
— Кора Джоунз. Миссис Джоунз. Моей дочери через неделю рожать.
— Первенец?
— Третий?
— С вашего позволения, вы слишком молоды для бабушки.
Она издала звук, похожий на мурлыканье, и сказала:
— Мне сорок девять лет.
— Я бы ни за что не дал вам столько.
Автобус «Грейхаунд», ехавший во встречном направлении, моргнул фарами, и автобус с участниками рейса замедлил ход и остановился. Белый мужчина подошел к водительскому окну, и Джордж услышал, как тот сказал:
— На автобусной остановке в Аннистоне собралась толпа.
Водитель что — то ответил, чего Джордж не услышал.
— Так что будь осторожен, — сказал человек у окна.
Автобус тронулся с места и поехал дальше.
— Что это значит — толпа? — встревоженно спросила Мария. — Может быть, двадцать человек или тысяча. Встречающие или негодующая толпа. Почему он не сказал ничего более конкретно?
Джордж понял, что под маской раздражения скрывается страх.
Он вспомнил слова матери: «Я боюсь, что они убьют тебя». Некоторые участники рейса говорили, что они готовы умереть за дело свободы. Джорджу как — то не хотелось быть мучеником. Было много всего другого, чего он хотел: например, спать с Марией.
Через минуту они приехали в Аннистон, небольшой город, как любой на Юге: невысокие дома, прямоугольные кварталы, пыльные и раскаленные на солнце улицы. По обеим сторонам вдоль дороги стоял люди, как будто в ожидании парада. Многие оделись по — праздничному, женщины в шляпах, дети тщательно отмытые, несомненно, только что из церкви.
— Что они ожидают увидеть? Людей с рогами? — сказал Джордж. — Вот, полюбуйтесь, мы настоящие северные негры в ботинках и все такое. — Он говорил, словно обращался к ним, хотя его могла слышать только Мария. — Мы здесь, чтобы отобрать у вас ваши винтовки и научить вас коммунизму. Где здесь купаются ваши девушки?