– Мы оба пойдем в последний класс осенью, пап. Остынь.
Кэллам взял микрофон у Бена, настроил и вернул его. Противный звук прекратился.
– Он все равно взрослый для тебя.
Мое лицо пылало. Папа не встречал Кэллама. Он знал лишь, как тот выглядит, и что Гарри сказал ему, что мы дружим. Может, Кэллам был непростым, но он заботился об остальных, был трудолюбивым и любил приключения. Я видела, что Кэллам хороший.
– Кэллам – мой наставник, пап. Я не могу его избегать.
– Финикс... – в его голосе звучало предупреждение.
– И если ты хочешь быть моим родителем, то это занятие круглосуточное и все дни недели, а не работа на десять минут раз в пару месяцев, – я так обычно не говорила с родителями, а теперь сорвалась на обоих в один день.
Раздражение мелькнуло на его лице.
– Я – твой отец. Ты не будешь так со мной разговаривать, – рявкнул папа.
Мое лицо снова вспыхнуло.
– Ты – отец лишь на словах, папа, – едко сказал я. – И ты перестал подходить под требования этого статуса довольно давно, так что не жди, что я буду исполнять обязанности дочери, пока ты не придерживаешься своей стороны сделки.
И гнев папы внезапно пропал. От такой перемены на лице отца я ощутила стыд, захотелось стереть последние полминуты.
Я не знала, почему злилась на него после всего, но так было. Ему уже хватало провалов, мне не стоило добавлять провал в роли отца к безработному и почти бездомному.
Казалось, он хотел что–то сказать, но в комнате раздался голос Бена.
– Любви, света и мира, друзья! – прокричал Бен. Микрофон ему и не требовался. В комнате зазвучал хор приветствий. Никто с нашей скамьи не участвовал. Мы были отвлечены раздражением и смятением, обижались друг на друга и не старались изобразить радость. – Надеюсь, вас всем понравился день, и ваша семья смогла сделать важные выводы, – вокруг нас некоторые согласно кивали, а руки обвивали плечи. Эйнсворсы ерзали на своих местах. Я узнала о своей семье сегодня лишь то, что мама считала меня лгуньей, а папу можно было разбить парой едких слов от меня. Бен вряд ли говорил о таком. – Этой ночью мы припасли для вас настоящую награду – короля доверия. Вожатые покажут, что вы будете делать, а потом я отправлю ваши семьи в увлекательный путь к доверию, – Бен помахал нескольким вожатым присоединиться к Кэлламу, который улыбался так, словно это был лучший день в его жизни, не выделяющемуся в стандартной покрашенной футболке лагеря.
Бен выстроил вожатых по два в ширину и в длину, повернулся спиной к ним, закрыл глаза и совершил самый глупый поступок из всех, что я когда–либо видела.
Да. Упражнение по развитию доверия было названием добровольной жертвы.
Каждый должен был по очереди стать жертвой. Бен использовал другой термин, но жертва подходила лучше. Жертва становилась спиной к семье, закрывала глаза и кричала что–то дурацкое, типа «Я могу вам доверять?», и когда остальные в семье отвечали: «Ты можешь нам доверять», жертва должна была упасть, надеясь, что члены семьи ее поймают, не дав упасть на пол.
Идея была не плохой. Еще не придумали такое слово, чтобы описать эту идею.
– Сообщите, когда будете готовы, хорошо? – сказала я и повернулась спиной к ним. Ответа не было. Не лучшее начало, если учесть, что я собиралась упасть в руки двух людей, которые не уберегли бы мышку, куда там до человека. Я верила в Гарри, он всегда меня поддерживал. Вот только он был маленьким.
Может, если я быстро схвачу Гарри, и мы поспешим убежать, никто этого не заметит.
Но Бен снова закричал в микрофон:
– Если кто–то думает пропустить упражнение, знайте, что никто не отправится есть, пока все его не пройдут. Так что не спешите. Мы все будем рады ужину в полночь.
Глубоко вдохнув, я скрестила руки на груди, как делал Бен, закрыла глаза и крикнула:
– Я могу вам доверять?
Родители что–то сказали. Я ожидала не это.
Мое тело рухнуло мимо слабой хватки моих родителей, и я уже готовилась к удару об паркет, когда остановилась. Я жмурилась, кривилась, но не рухнула на пол. Кто–то поймал меня.
Я ощущала четыре руки, что не давали мне упасть. Две маленькие, знакомые, а две другие – большие и сильные.
Я услышала крики родителей, мама обвиняла папу, что он слабо держал, а он ее – за то, что она отвлеклась. Спор продолжался, но я перестала их слушать.
Я открыла глаза и сразу увидела Гарри. Он сосредоточенно хмурился, в глазах была тревога. Он улыбнулся, когда я открыла глаза.
– Спасибо, что спас меня, маленький мужчина. Я всегда говорила тебе, что ты – мой герой.
Он улыбнулся шире.
Потом я увидела его. Спокойного Кэллама. Будто он привык возникать и спасать.
– Неплохое падение, – сказал он, подталкивая меня, чтобы я могла встать.
– Хорошо поймал, – ответила я, спину покалывало от тепла там, где только что были его руки.
Кэллам сунул руки в карманы и пожал плечами.
– Я говорил тебе, что буду рядом, когда понадоблюсь. Я не мог нарушить обещание. Каким бы человеком это меня сделало?
Родители все еще спорили за моей спиной.
– Нормальным, – ответила я ему. – Но спасибо.
– Не за что, – кивнул Кэллам.
– Ты в порядке, Финикс? – спросил Гарри, разглядывая меня.
– Да. Стараниями вас двоих, – последнее я сказала чуть громче, чем нужно было, надеясь, что родители услышат. Но они были заняты, вопили друг на друга.
– Можно я пойду к Мэтту и Картеру? – спросил Гарри, указывая на другую сторону зала. – Их семьи закончили, и никто не разбил голову. Пусть лучше меня ловят их семьи, если нужно.
Я от души растрепала его волосы.
– Иди. Я тебя не виню, – я оглянулась, Кэллам оставался рядом, смотрел на меня. Мои родители не заметили, как ушел младший ребенок. Не будут скучать и по мне.
– Хочешь уйти отсюда? – вдруг спросил Кэллам.
– Ты еще и мысли читать умеешь?
Кэллам кивнул на дверь и дождался, пока я сделаю шаг. Он поравнялся со мной, когда я пошла.
– Не мысли. Людей.
ШЕСТНАДЦАТЬ
– Ты приехал на этом из Калифорнии и выжил? – я стояла у одного из домиков персонала и глядела на транспорт Кэллама.
– Так точно, – ответил он, вручая мне матовый черный шлем в царапинах и вмятинах.
– Родители будут в ужасе, – я взяла шлем, но не надевала на голову.
– Родители, которые только что чуть не дали тебе разбить череп? Ты про тех? – Кэллам улыбнулся, застегивая плотную фланелевую рубашку.
Я закатила глаза. Он был прав.
– Им не хотелось бы, чтобы я садилась в машины или на мотоциклы с какими–то парнями.
– Я не какой–то парень. Я тебя только что спас. И я сделал это не для того, чтобы через полчаса ты стала лепешкой на шоссе, – он махнул на шлем в моей руке, я надела его, и Кэллам прошел к одной из веревок для мокрого белья, снял еще одну фланелевую рубашку. – Ночью похолодает, а на этой штуке будет еще холоднее. Знаю, она на пять размеров больше, но теплая, – Кэллам протянул мне рубашку.
Я протянула руку, а он не отпустил рубашку, вздохнул и развернул ее.
Он наденет ее на меня? Что за...?
Я развернулась, и он надел рубашку на мои руки, потом на плечи. Пахло хозяйственным мылом, солнцем и им. И это сочетание нравилось мне сильнее, чем должно было.
– Вот, – он развернул меня и застегнул верхнюю пуговицу. Он явно подумывал застегнуть остальные, но остановил себя. – Готова уехать отсюда?
– А куда мы поедем? – спросила я.
– Туда, где круто.
– Название у этого места есть? – не унималась я, а он закинул ногу на мотоцикл и подвинулся, освобождая мне место.
– Это нужно испытать, а не описывать.
– Ты загадочен, знаешь?
– Это радует, потому что это моя главная цель в жизни. Быть тайной, загадкой, вопросом, – он помрачнел, оглянулся, ожидая. – Я готов, когда будешь готова ты.
– Ты не похож на байкера, – я подошла ближе и робко закинула ногу на мотоцикл. Я знала, что родители устроят извержение вулкана, если узнают, но Кэллам был прав. Он спас меня, а они – нет. Он мог защитить меня лучше них.
– Я не байкер, – Кэллам оглянулся через плечо. – Эта штука была дешевле всего, но при этом надежной. И с ним удобно, когда в Лос–Анджелесе час–пик.
Я посмотрела на свои ноги.
– Мне теперь еще хуже от того, что я приняла ботинки, что стоят, наверное, как эта штука.
Он повел плечами и завел двигатель. Я отпрянула на пару шагов. Мотоцикл звучал так, словно у него было несварение, отличался от мотоциклов, которых я слышала на дороге. У Кэллама он не ревел, не урчал. Он плевался.
– Где твой шлем? – крикнула я поверх шума.
– На твоей голове, – отозвался он. – Это покажет твоим родителям, что я думаю о безопасности?
– Вряд ли, ведь твоя голова открыта, только и ждет, когда твои мозги разлетятся по асфальту.
Кэллам рассмеялся.
– Но это будут мои мозги, а не твои. Тебе суждено величие в колледже.
Мотоцикл поехал, и я обвила Кэллама руками как можно быстрее и крепче.
– Я могу ошибаться, но то, что ты еще не решил насчет колледжа, не значит, что тебе не нужны мозги для того, что ты задумал в будущем.
– Нет, если я найду себе те работы для безмозглых, о которых я слышал, – он поехал по дороге мимо столовой. Я задерживала дыхание, боясь, что родители выйдут оттуда. Кэллам молчал, мы помчались по извилистой дороге к Флагстафу. Я никогда еще не была на мотоцикле, но было круто. Я ощущала себя свободной, живой, будто весь мир ждал меня в конце дороги, куда бы она ни вела.
Казалось, времени почти не прошло, мотоцикл замедлился во Флагстафе. Кэллам резко развернулся, из главной части города мы вскоре попали на парковку.
Я крепче сжала его руками, пока разглядывала парковку. Кроме фары мотоцикла, света не было.
– Мы остановились. Думаю, можно уже ослабить хватку. Или ты хочешь раздавить мою печень? – он припарковал мотоцикл и выключил двигатель.
Тут было так тихо. Ужасно тихо.
– Где мы? – я ослабила хватку, но не отпустила.
Он оглянулся через плечо.
– Ты не любишь сюрпризы?
– Не посреди темной парковки ночью.
Кэллам подавил улыбку.
– Еще восьми нет. Даже не страшное время.
Сова заухала в лесу. Я вздрогнула.
– Где мы вообще?
Он перестал подавлять улыбку.
– Обсерватория Лоуэлл. Безопасная, клянусь.
– Что мы обозреваем?
Кэллам ждал, пока я уберу руки, а потом слез с мотоцикла.
– Что тебе захочется, – он отклонил голову и посмотрел на небо.
Я проследила за его взглядом.
– Звезды? На это мы будем смотреть?
– Звезды, луны, планеты. Выбирай, – он помог мне расстегнуть шлем, когда я не справилась сама. – Это одно из моих любимых мест.
– В Аризоне?
– Вообще, – ответил он, вытащил фонарик из кармана и включил его. Он направил луч на дорожку и пошел туда, следя, что я иду за ним.
– Сколько раз ты тут был? – спросила я.
– Пару раз каждое лето. Было больше, когда я приезжал с семьей.
Я смотрела на свет впереди нас. С таким ярким лучом тьма не казалась такой уж густой.
– Так ты любишь астрономию? – спросила я.
– Можно и так сказать, – снова ухнула сова, но я едва вздрогнула. Присутствие Кэллама успокаивало меня. – Но я не знал, когда впервые оказался тут. Я стал увлекаться астрономией пару лет назад.
– Почему тогда ты пришел сюда впервые? – мы приближались к обсерватории, но она не выглядела как туристическое место.
– Это была идея Бена. Он знал, какие проблемы устраивал мой брат дома, и что я шел по его стопам. Он умеет как–то смотреть на человека и знать, что они думают или чувствуют. В первые пару лет в лагере он смотрел на меня и понимал, когда я собирался сделать то, о чем пожалею, – он замолчал и покачал головой. – Сначала я ненавидел Бена.
– А теперь любишь его, – я ткнула его, мы подошли к двери.
– Теперь я уважаю его. Я ценю то, что он делает, и зачем он это делает, – он выключил фонарик и открыл для меня дверь.
– Твоя мама привела бы тебя сюда посмотреть на небо, и твои проблемы решились бы?
Он тихо рассмеялся.
– Так говорил Бен. Говорил, что нет ничего лучше вида вселенной, чтобы проблемы стали пустяками.
– Я слышу в твоем голосе сомнения?
– Это тон «я знаю лучше по своему опыту», – Кэллам помахал женщине за стойкой и провел меня внутрь. Тут было темно, и я приблизилась к Кэлламу. – Бен старался помочь мне, но вид звезд или мысли о вселенной не делали мои проблемы меньше или не такими значительными. Они были того же размера, когда я выходил отсюда.
– Тогда почему ты возвращался? – спросила я, он замер за огромным телескопом.
– Потому что это отвлекало от мыслей, – тут же ответил он. – Давало сосредоточиться на другом, хоть уходил я отсюда с теми же проблемами, но они не казались такими невыполнимыми. Я мог с ними справиться.
Я не ждала, что он так откроется. Это становилось трендом с Кэлламом. Одну минуту он был самым закрытым в мире, а потом мог выложить все.
– И ты полюбил звезды, – я смотрела на него, а он глядел в телескоп, настраивая его.
– Потом – да, – он поправил еще немного и поманил меня. Хоть было темно, его глаза сияли. Я видела его в своей стихии летом, но не так. Если это не был пыл, то я не знала, что тогда видела.
– Значит, это место сыграло незначительную роль в твоей жизни? – я улыбнулась ему, подходя к телескопу.
– Совсем незначительную, – он отошел, чтобы я могла посмотреть.
Я собрала волосы на плече, закрыла глаз и склонилась, чтобы посмотреть в глазок. Я могла смотреть на звезды, планеты и луну. Проблемы от их размера не пропадали, но, как и сказал Кэллам, они не казались такими поглощающими. Такими сильными.
Чем дольше я смотрела, тем сильнее себя ощущала.
– Понимаю, – шепнула я через минуту, казалось, что вся вселенная глядела на меня в ответ.
Кэллам шагнул ближе.
– Я знал, что ты поймешь.
СЕМНАДЦАТЬ
– От миллиона звезд к миллиону вкусов мороженого, – я постукивала по подбородку, пока в десятый раз шла мимо длинной витрины. Может, их был не миллион, но близко.
– Это естественно, как по мне, – Кэллам уже выбрал, но ждал меня. Он уже ждал пять минут. К счастью, было поздно, и в «Апокалипсисе мороженого» не было людно, иначе я бы испытывала на прочность терпение клиентов за мной.
– Какое у тебя любимое? – спросила я еще раз, но стоило понимать. Он уже молчал в ответ, а потом посоветовал слушаться себя, выбирая среди вкусов, о которых я не слышала раньше. Клубника и базилик? Бекон и кленовый сироп? Лимон и мята? Васаби и лайм? – Какой вкус наименее популярный? – спросила я у продавщицы, что ходила за витриной следом за мной. В одиннадцатый раз. Я ощущала, как ее терпение лопается с каждым шагом.
– Тартар из тунца, – сухо сказала она, замерев у ведерка мороженого, которое я не взяла бы из–за серого цвета. Желудок сжался.
– А самый популярный?
Кэллам вздохнул у кассы, и я услышала в другом конце магазина.
– Ваниль и лаванда, – ответила она, сделав голос еще суше.
– Если возьмешь что–то с ванилью, я тебе это не забуду, – сказал он.
– Ты говорил слушаться себя.
– Если тебе хочется заказать ваниль в месте, что зовется «Апокалипсис мороженого», то тебе нужно проверить голову.
– Или живот? – я вскинула бровь и остановилась перед вкусом, что привлек мое внимание еще при первом проходе.
Кэллам постукивал кошельком по стойке, ожидая.
– И это.
– Я буду медовый халапеньо, – гордо сказала я, потому что выбор вкуса мороженого был в списке десяти самых гордых моментов.
По лицу продавщицы читалось: «Наконец–то».
– Одинарное или двойное?
– Или тройное? – добавил Кэллам, его тон совпадал с «Наконец–то».
– Двойное.
– Миска, сахарный или вафельный стаканчик? – спросила продавщица.
– Или вафельный рожок с шоколадной крошкой? – добавил Кэллам.
Я закатила глаза. Он поторапливал меня, но теперь лишь мешал.
– Вафельный, простой, – я ждала, если она решит задать еще вопрос, но она стала нагружать шарики размером с кулак в вафельный рожок. Допрос явно закончился. – Счастлив? – сказала я Кэлламу, другая продавщица дала ему его мороженое.