Я открыла книгу, когда он заерзал на стуле.
– Ты была с кем–то раньше?
Я уже не покачивала носками, а ударяла ступнями по матрасу. Он только что признался, что был с другими девушками. А я собиралась сказать, что у меня опыта, как у монахини.
– Хочешь знать правду? Или подтвердить свои мысли? – я оттягивала неминуемое. Я не смущалась из–за нехватки опыта в близости, но признаться Кэлламу было сложно, я будто делилась темной тайной, а не отсутствием таких отношений.
– Это нужно спрашивать? – его тонкая улыбка напоминала полумесяц.
Я медленно вдохнула ртом.
– Нет, – сказала я. – Близко, но до конца не было.
Кэллам склонился на стуле.
– И это правда?
Я повернула ладонь.
– Холодная и жестокая правда.
Он нахмурился.
– Правда?
Я закинула хвост на плечо. Волосы были еще мокрыми, оставили влажное кольцо на рубашке Кэллама.
– Откуда такое удивление?
– Потому что это необычно, – его ладони лежали на подлокотниках, а теперь сжимали их. Я смотрела, как его костяшки побелели. – Так если… – он пожал плечами, – я стал бы твоим первым?
Я сжала ноги. Он предлагал стать моим первым? Вызывался?
– А я буду у тебя четвертой или пятой, – я считала на пальцах. – Особенной.
– Эй, это ничего не значило, – он придвинул стул к концу стола.
– Говорит каждый парень, но это должно что–то значить, – я приподнялась на его кровати. Я не понимала, как далеко отклонилась. – Или ты бы не делал этого. Снова. И снова.
Кэллам выдохнул со смятением на лице. Он молчал минуту, глядел в окно на льющийся дождь. Его лицо вдруг прояснилось.
– Ты когда–нибудь ела портерхаус–стейк?
Я подумала, что ослышалась. Мы говорили о сексе, и теперь он упомянул стейк?
– Не понимаю.
Он смотрел в окно, а потом перевел взгляд на меня.
– Портерхаус–стейк – лучшее в мире. Нет ничего вкуснее в этой галактике и вне ее. Ничего.
Я не очень–то любила красное мясо, так что пожала плечами.
– Я тебе верю.
– Ты когда–то ела попкорн из пачки?
Я сморщила нос.
– Это я точно не ела.
– А я ел, – он увидел вопрос на моем лице. – Не спрашивай. Братья и споры – только это я и скажу. На вкус как химия и наждачная бумага. Худшее в мире.
– В этой галактике и вне ее?
Он улыбнулся мне.
– Именно.
– Ты что–то пытаешься доказать, но попкорн сбивает меня, – я прищурилась, пытаясь понять, как мы от секса перешли к оцениванию еды.
Кэллам смотрел на меня, словно ответ был очевиден. А потом указал на меня.
– Ты – портерхаус. Лучшее. А те девушки как попкорн из пачки, – он покачал головой, не отводя взгляда. – Они не привлекают. Да, я попробовал их, но больше не собираюсь.
Грудь болела. Я читала о такой тесноте в груди раньше, но не ощущала. Я догадывалась, как называлось это чувство, но я не была готова произнести его.
– Так я – большой кусок мяса?
Он рассмеялся.
– Я хотел показать, что они – попкорн в пачке, но да, – он приподнял плечо, – ты – лучший портерхаус–стейк в этой галактике и вне ее.
– Ты любишь свои аналогии, голубок.
Он заворчал и покачал головой, посмотрев так, словно я задела его.
– Хорошо. Все еще не убеждена? – он вдруг вскочил со стула, пересек комнату и оказался на кровати надо мной плавным движением, оттолкнулся и взлетел к стропилам.
Он сжал балку рукой, другая и его тело вытянулись, и Кэллам улыбнулся мне, все еще покачиваясь от безумного прыжка.
– Вот, – он указал на пол под собой. – Там другие девушки, а тут, – он ударил по балке рукой, покачиваясь на одной руке, – ты. Тут и выше, – он снова схватился за балку, опустил другую руку. Кичился. – Но каждый дюйм отсюда считается как миля. Или тысяча. Смысл в том, что они внизу, а ты сверху, – он посмотрел на пол, на крышу, а потом на меня. – Может, хватит об этом? Пока у меня не кончились аналогии, силы, и пока я не сломал шею?
Я невольно улыбалась, а он покачивался надо мной, как обезьяна. Когда я спросила у Китса, что он ко мне чувствует, он опустил мою ладонь на свой пах, показывая, что я с ним делала. Вариант Кэллама мне нравился больше.
– Ты все доказал, – крикнула я. – Слезай, пока не разломал домик.
Он пошевелил бровями, но не спрыгнул на кровать сверху, а рухнул на пол. Падение было не детским. Его ноги ударились об пол, и он резко выдохнул.
– Ты в порядке? – я приподнялась, убрала книги с колен. – Ничего не сломал или растянул?
Кривясь от боли, он пошатнулся, чуть не упал, а потом оказался надо мной. Я завопила, боясь, что он навредил себе, а потом одна рука обвила мою талию, притягивая меня ближе, а другая сжала изголовье, он опустил нас в горизонтальное положение.
Мои ноги сжались, когда он оказался на мне. Целиком.
– Сработало лучше, чем я планировал, – он опустил руку с изголовья на мой хвостик. Он намотал волосы на пальцы, прижал ладонь к моей голове.
– Ты в порядке? – выдавила я. Его губы двигались над моими, прижались ко мне. Одеяла и остальное все еще разделяли нас, но не очень–то все скрывали. Я все еще ощущала его.
– В полном, – он сжал сильнее мои волосы, и я думала, что он поцелует меня, а он остановился. Его глаза чуть прояснились. – Слушай, если тебе что–то не понравится, дай знать, хорошо? Я остановлюсь, – он нежно задел мои губы своими. – Ты устанавливаешь темп.
Я кивнула и высвободила руки из–под него. Он касался правильных мест, я хотела ответить тем же.
– Ладно, – ого. Я не ожидала, что мой голос будет звучать так хрипло.
– Можешь мне доверять. Ты же это знаешь?
Я прикусила губу, он подвинулся. Он пытался устроиться удобнее, но, когда его бедра задевали мои, я думала не об удобстве.
– Меня бы тут не было, если бы я тебе не доверяла, – я прижала ладонь к его затылку. – Все хорошо, – прошептала я, его губы опустились к моим.
Я застыла на миг, как всегда, когда он целовал меня, но он знал, как растопить меня. Его язык скользил по моим губам, раскрыл их и коснулся моего.
Я поцеловала его в ответ, другая ладонь двигалась по его боку. Я уже не была застывшей, теперь я не могла дышать. Не важно, что мы делали и как долго, я не могла пройти дальше этого этапа. Рык гудел в его горле, когда мои поцелуи стали пылкими. Его ладонь оставалась в моих волосах, другая – на талии, но я не хотела оставлять руки на местах.
Ладонь, что спускалась по боку, замерла на поясе его джинсов. Я просунула мизинец внутрь, задела его живот, замедлилась посередине. Его грудь сильнее вздымалась над моей. Когда я провела линию ниже, он задрожал.
Всего мизинец. Едва задевал его кожу. Если он дрожал от этого, я не знала, что будет, когда я сделаю что–то еще. Мне хотелось узнать.
Я не переставала целовать его, прижала ладонь к его животу, скользнула ею по мышцам пресса, остановила ее на его груди. Я сжала пальцы, пытаясь притянуть его ближе.
Его поцелуи углубились, словно он притягивал меня ближе.
Я не помнила, как потянулась к краю его футболки, как стянула через его голову. Не помнила, куда бросила ее, но помнила, как он нависал надо мной без футболки, приоткрыв рот, тяжело дыша, его грудь вздымалась так, словно из нее что–то хотело вырваться.
Он сел, сжимая меня ногами, стал расстегивать рубашку на мне. Он замешкался после первой пуговицы, смотрел на меня, проверяя, можно ли. Я едва кивнула, и он продолжил. Вскоре были расстегнуты все пуговицы. Сначала он застыл, глядя на меня с борьбой на лице. Я не хотела, чтобы он останавливался. Я не хотела пока заканчивать, но это не значило, что ему нужно было останавливаться.
Я приподнялась на матрасе, и рубашка съехала с моих плеч, я вытянула руки из рукавов.
Мы были на уровне глаз друг друга, и он пытался смотреть мне в глаза, но было так словно, что я почти видела капли пота у его волос. Гарри сказал бы, что у него самообладание мастера–джедая… но было неправильно думать о брате при таком занятии.
Я начала двигаться к нему, он поймал мой взгляд. Я не помнила, когда еще его глаза так пылали. Даже тогда на реке так не было.
– Боже, Финикс, я не могу дышать, когда я с тобой.
Он коснулся моей ладони, и я потянулась к нему.
– Когда я в твоей кровати и сняла рубашку?
Его пальцы обвили мою ладонь, он улыбнулся.
– Всегда, когда ты со мной.
Он притянул меня ближе – или это была я? – и дверь домика распахнулась, кто–то ворвался внутрь. Кэллам двигался быстро, накрыл меня одеялами.
– Твою…! – Этан застыл, раскрыл рот, насколько позволяла челюсть.
– Отвернись! – заорал Кэллам.
Этан не отворачивался, а я пыталась надеть рубашку Кэллама.
– Живо, идиот! – Кэллам заметил, что Этан еще смотрел.
Кэллам стиснул зубы, потянулся к чему–то на тумбочке. Он бросил в Этана парой скомканных носков и попал по лицу.
– Ох, вы сделали мне лето, – я не видела его из–за напряженной груди, закрывающей меня, но голос Этана был потрясенным.
Плечи Кэллама поднялись так, что его шея почти пропала.
– Заткнись, Этан.
Я застегнула последнюю пуговицу и выбралась из–за стены.
Кэллам схватил меня за руку и потянул, но я не сдалась, и он отпустил меня.
Этан улыбался от уха до уха, я схватила что–то с тумбочки Эвана, не думая, будет ли он рад, когда узнает, что я забрала это, когда услышит о том, как использовала.
– Разве тебе не сказали заткнуться? – я улыбалась, приближаясь к Этану.
– Возможно, – он пожал плечами. – Выборочный слух.
Я улыбалась, остановилась перед ним. Когда я вытащила то, что взяла у Эвана, лицо Этана стало меняться. Я слышала шаги Кэллама за собой, но он не встал между нами. Он не мешал мне разобраться.
Я поняла, что мне хватит, и оторвала ленту зубами. Она была прочной.
Этан нарочито поежился.
– Скотч? – он криво улыбнулся. – Не знал, что ты извращенка, новенькая, но вот и выдала себя. Давай, – Этан сцепил ладони и протянул руки для склеивания.
Но я не собиралась заклеивать это.
Я шагнула в сторону, подняла кусок ленты выше, мимо его шеи. Он не успел понять, в чем дело, а я заклеила ему рот.
Я потерла скотч, чтобы он хорошо прилип, и улыбнулась, будто была самой невинной на планете.
– Вот. Это извращенно?
Кэллам рассмеялся и прошел за мной к двери. Минуя Эвана, Кэллам похлопал его по плечу.
– Я тебя предупреждал.
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
– Так неправильно.
Я слышала это весь день, и это было уже последней каплей.
– Так не будет держаться.
Гарри чуть подвинулся на скамье напротив, словно переживал, что был в худшем месте, если я взорвусь.
– Откуда ты знаешь, Гретхен? – я посмотрела на нее, обернувшись. Я возглавляла днем в столовой игру «Бревна Линкольна», но она все время мешала, будто знала все про поделки и игры, которые я проводила последние несколько недель.
Она была королевой развлечений в помещении.
– Основа, что вы построили, – она встала за мной и помахала на домик из бревен, который я строила уже три часа. – Фундамент неправильный. Все на нем не выстоит, если не будет правильного основания, – Гретхен махнула печально на мой дом, покачала головой и ушла дальше по ряду, рявкая предложения и комментарии, словно она управляла кружком.
Будто мне было дело.
Мне так надоело быть в столовой днями напролет, оттирать от столов засохший клей и собирать бисер с пола, что я ужасно хотела покинуть это место.
Если бы не утренние пробежки и вечерняя «учеба» с Кэлламом, я бы давно убила себя. У человека был предел творчества, и у меня он наступил в первый день.
Я не любила поделки. Я сравнивала творчество со средневековыми пытками.
Мне ничего не давали вести снаружи. Хоть я пожаловалась об этом Кэлламу, он сообщил, что мне нужно собрать листья и цветы для поделок, а потом мы закрылись в столовой и сушили их, положив под пресс. Я не так себе представляла занятия на свежем воздухе, но я знала, что он пытался приободрить меня, так что я позволила ему… правда.
Кэллам просто спасал меня, Гарри приятно отвлекал, папа все еще отсутствовал, а маму я избегала. Я не была готова говорить с ней после того разговора. Вряд ли я когда–то буду готова, да и о чем говорить? Я не могла спасти себя разговором. Ничего не изменить.
– Можно построить это так высоко, как хотите, но все развалится от малейшего толчка, – Гретхен обошла стол и была напротив меня, качала головой от моего «дома». – Стоит начать заново и сделать правильно.
Я скрипнула зубами. Гарри отодвинулся на скамье, толкая друзей за собой.
– Ничего. Спасибо… большое… за тревоги, но я нормально его построила. А что у тебя?
Намеки.
– Закончила, – Гретхен указала на конец стола, где стояло поместье из бревен. Я сверилась с часами на стене, подозревая, что как–то прошли семьдесят два часа, а не три. Нет. Еще и двух часов не прошло, и я собиралась взять два длинных кусочка этого конструктора и выколоть себе глаза. – А вот, что будет, если потрясти стол, – Гретхен схватилась за край стола, толкнула его. Немного, но этого хватило.
Мой домик развалился.
– Видите, о чем я? Если фундамент неправильный, то стоит начать сначала, – она пожала плечами, посмотрела на меня с сочувствием и жалостью, а потом пошла дальше.
Я схватила основание своего домика, бросила его на пол, оттолкнула скамью. Головы поворачивались ко мне, все забывали про постройку домов.
– Я сейчас вернусь, – сообщила я группе, но никто не смотрел в глаза.
Я прошла по столовой, ворвалась на кухню и не замерла, пока не постучала в дверь Бена. Я не могла терпеть. Если я так проведу последние две недели в лагере, он мог меня увольнять.
Поделки будут в моих кошмарах до конца жизни после этого лета.
– Войдите, – крикнул Бен.
Я уже открывала дверь.
– Финикс? – он был удивлен. – Разве ты не ведешь сейчас «Бревна Линкольна»?
– Потому я и здесь, – я стала расхаживать перед его столом. – Я не могу больше.
Бен отклонился в кресле и убрал руки за голову, словно расслаблялся. Хоть кто–то.
– Что не можешь?
– Вести дурацкие кружки поделок. Каждый день.
Если Бен удивился моим словам, то не показал этого. Он медленно повернулся.
– Я думал, тебе нравилось.
Мои глаза стали как блюдца.
– Кто это сказал? Или вы приняли меня за мазохиста?
Бен не ответил, покружился еще в кресле.
– Я так понимаю, ты рассказываешь мне об этом, чтобы я что–то с этим сделал?
Я вытерла руки о футболку. Я так злилась, что руки вспотели. Гадко.
– Да, но, если вы не можете, скажите сразу, чтобы я знала, что хоть пыталась.
Бен улыбнулся столу.
– Не потерпишь еще две недели?
Я вздохнула. Оставалось лишь две недели лета.
– Так мне творить дурацкие поделки до конца лета? Если уволите, я не буду переживать.
– Ты дала повод тебя уволить? – Бен сцепил ладони перед собой. – Потому что нынче нужна хорошая причина для увольнения. Иначе будут проблемы с законом.
Я думала об этом. Но не долго. Я сделала достаточно, чтобы меня уволили. Я только что бросила кружок.
– Выбирайте. Если есть способ сделать это сразу, у меня есть шансы.
Бен скривился.
– Так мы учимся. Мы не можем сразу сделать все правильно.
– Так вы снимете меня с поделок? – я остановилась перед его столом, не могла прочесть его лицо. Он мог испытывать нирвану, но мог и злиться. С Беном было сложно понять. – Или уволите меня?
Бен улыбнулся беспорядку на столе.
– Ты выражала свое недовольство Кэлламу?
Многие в лагере знали, что мы с Кэлламом были вместе. Не из–за того, что мы открыли это, а потому что Этан не мог молчать, скотча надолго не хватило. Бен знал о нас, потому что Кэллам сказал ему. Он не хотел, чтобы Бен думал, что мы делали это за его спиной.
– Да, каждый день, – ответила я. Кэллам терпел мои жалобы и скуление.
И улыбка Бена увяла, он нахмурился.
– Что? – я подошла ближе. – Что такое?
– Я ценю то, что ты сообщила это, ведь я хочу знать, когда мои работники несчастны, но, боюсь, ты пошла не туда, если надеешься, чтобы тебе изменили расписание, – Бен посмотрел на меня, увидел вопрос на моем лице. – Не я делаю расписание вожатых, – я не дышала, уже знала ответ раньше, чем он его произнес. – А Кэллам.