— Похоже, пахан действительно соскочил с крючка, — решил Квазимодо. — А я, балбес, сомневался! Пахан дело знает! Теперь бы еще избавиться от колдуна… Вот только как? Тут человечек нужен особый. Знающий. Наподобие колдунишки Снулого… Вот только где такого взять? Вопрос… Стоп, а ведь есть у него человечек! Не сказать, чтобы совсем уж знающий, но направление верное указать может. Чудак [42], крыса университетская. Вроде бы даже настоящий то ли доцент, то ли профессор. С этим чудаком Квазимодо пересекся на почве такого же страстного увлечения старинными монетками, как и у него самого. Выменял как-то раз Квазимодо у старого профессора редкий гривенник 1741-го года, коего не хватало для полной коллекции серебряных монет правления Иоанна VI Антоновича (к слову, формально правившего чуть больше года). Свел горбуна с профессором один барыга, так же промышлявший на ниве нумизматики. Свел да и свел, вот только не закончилось знакомство со стариком-профессором, после удачной сделки с гривенником. Старичок тот, даром, что научным светилом местного разлива оказался, при первой встрече с горбуном, едва лишь взглянув краем глаза на «синеву» рук уголовника не стал вопить «подите прочь милейший» (чего уж греха таить, как многие до него), а тут же выдал «когда, за что, как и где топтал зону» Квазимодыч, кто «по жизни» и «по рангу». Оказалось, что тщедушному седовласому чудачку тоже довелось «тайгу понюхать» и «зону потоптать» попав в свое время в хваткие «ежовые рукавицы» и пройдя сквозь кровавые «сталинские жернова». И по фене профессор ботал как заправский сиделец, чему горбун несказанно изумился.
— Эх, милейший Тимофей Павлович, — качая головой на тонкой морщинистой шее, вещал горбуну профессор, переходя с языка коробейников-офеней на обычную речь, — да, чтобы вам было известно, я, батенька, не одну монографию на это счет издал! Да чтоб вы знали, что небезызвестный Владимир Иванович Даль изучал со всем прилежанием язык офеней. А нам, скромным труженикам от науки, к тому же не одну пятилетку баланду хлебавших, это и вовсе не зазорно!
Так и сошлись накоротке такие, в общем-то, разные люди: профессор археологии Дмитрий Михайлович Крылов и правая рука областного положенца Хобота матерый уголовник Квазимодо — «в миру» Сапрыкин Тимофей Павлович. Встречались они довольно часто, Дмитрий Михайлович оказался редкостным знатоком в области нумизматики, и горбун, заполучив очередную раритетную «полушку», мчался к профессору для консультации, прихватив в качестве благодарности за услугу какую-нибудь дефицитную мелочь: деликатесный хавчик или хороший дорогой алкоголь. Сиживали они, бывало, с Крыловым до самого утра, попивая настоящий (не «одесского разлива») «Хеннесси» и вспоминая прошедшую лагерную молодость. Бывало, «чифирили» по старой памяти, вызывая тем самым у профессора сентиментальную ностальгию.
Имелось у Дмитрия Михайловича Крылова помимо страсти к редким монеткам еще одно увлечение — собирал престарелый профессор археологии еще и раритеты, тем или иным способом связанные с разнообразными религиозно-мистическими культами: ножи для жертвоприношений, ритуальные маски, шаманские бубны и прочую (с точки зрения Квазимодо) хрень. Хотя, припоминая давние лагерные события связанные с колдовским наузом, горбун соглашался с чудаком, что во всей этой хрени, может, и есть что-то стоящее. Особой гордостью профессора считались три древних гримуара 16-18-х веков. Один из которых Дмитрий Михайлович приобрел с подачи того же Квазимодо, во времена, когда Хобот «землю рыл» в поисках потерянной книги с Колывановского погоста. Шерстил, упустивший книгу, авторитет всех антикваров и старьевщиков в области. Все надеялся, что всплывет где-нибудь, вожделенный раритет, но натыкался, то на очередное «фуфло», то на фолианты, представляющие, разве что историческую ценность. Квазимодо, прекрасно осведомленный об увлечении профессора, подкидывал ученому приятелю «наколки» на обнаруженные во время поисков книги древности, за некоторые из них хватался Дмитрий Михайлович, что называется обеими руками. Так и длилось их взаимовыгодное сотрудничество к общему удовольствию. Вот к этому-то чудаку-профессору и надумал обратиться за помощью горбун. Знал Дмитрий Михайлович обо всяком таком непонятном, колдовском и мистическом в силу увлечения несказанно много.
«Может и подскажет чего», — подумав, решил Квазимодо, укладывая в сумочку дефицитную копченую колбаску, рыбку красную, пару баночек икорки и бутылку армянского коньяка «Ноев Ковчег» 70-летней выдержки.
Эту бутылку, никогда не поступающего в продажу, а разливающегося лишь по спецзаказу, коньяка, Квазимодо берег для особого случая. Выходит, наступил… Через полчаса горбун уже крутил ручку устаревшего дореволюционного механического звонка с почти истершейся надписью через «ять» — «поверните». Ну не признавал пожилой профессор археологии электрических, как он говорил, бездушных звонков. За дверью что-то негромко тренькнуло.
— Иду-иду! — послышался слегка надтреснувший старческий голос.
Дверь, сдерживаемая цепочкой, немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул старый профессор.
— Дмитрий Михалыч, наше вам, с кисточкой! — Квазимодо поприветствовал старика, «скорчив» добродушную улыбку на лице.
— Тимофей Павлович, милейший, какими судьбами? — узнав гостя, расплылся в ответной улыбке старик, продемонстрировав желтоватую вставную челюсть. Он прикрыл дверь, скинул цепочку. — Проходите, не стесняйтесь! — Пропуская горбуна в квартиру, произнес Крылов. — Давненько не навещали старика! — попенял он уголовнику, запирая за ним дверь.
— Да все недосуг было, — максимально вежливо ответил Сапрыкин, стараясь не сбиться на феню. Именно с помощью профессора матерый сиделец Квазимодо научился общаться не на махровом уголовном арго, как любил называть феню профессор, а на обычном человеческом языке. — Дела, Дмитрий Михайлович, требуют полной отдачи!
— Ну, вы не забывайте старика! Захаживайте почаще! — искренне попросил старик, растерявший за долгую жизнь всех родных, близких и дальних, переживший собственных детей, не сумевших подарить ему внуков. Одиночество страшный бич, особенно для стариков.
— Всенепременнейше, Дмитрий Михайлович! — уверил профессора Квазимодо.
— Вы как, по делу? — поинтересовался профессор. — Что-то стоящее на горизонте замаячило?
— Нет, в этот раз ничего стоящего не попалось! — развел руками горбун. — Я так, проведать зашел… Ну и проконсультироваться, заодно, по одному очень необычному вопросу… — туманно произнес Квазимодо.
— Необычному? — оживился профессор, потерев друг о друга сухонькие ладошки. — Очень интересно! Я люблю все необычное! Да что же мы у дверей-то стоим? — опомнился Дмитрий Михайлович. — Не возражаете, если мы как обычно, на кухне?
— Буду только рад! — ощерился (по-другому страшную гримасу, выдаваемую Квазимодо за улыбку и не назвать) горбун. — Я тут децал хавчика притаранил… — сбился на жаргон Квазимодо.
— Ага, буклянка с мешочком! [43] — в том же духе ответил профессор.
— Косяк, Дмитрий Михайлович! — огорченно осознал ошибку горбун. — Опять сбился!
— Ну, не скажите, милейший, я помню первую нашу встречу… Если бы не мой печальный опыт, то вас без переводчика и не понять простому обывателю. В нужном направлении двигаетесь, батенька! Пойдемте на кухню, заценим ваш хавчик…
Старик шаркающей походкой повел гостя на кухню. Едва Квазимодо начал выкладывать на стол разносолы, в прихожей вновь раздался треск допотопного звонка.
— Ох, ты! — спохватился профессор, бросив быстрый взгляд на массивные резные часы. — Забыл совсем: ко мне тут для оценки должны складишок нательный Елизаветинских времен для оценки принести… Это много времени не займет.
— Не переживайте, Дмитрий Михайлович, я подожду, — не прекращая выкладывать на стол принесенную снедь, заверил профессора Квазимодо. — Дела — они прежде всего! Я понимаю!
— Не скучайте, — произнес профессор, направляясь к двери. — А то можете и полюбопытствовать… — предложил он.
— Да нет, я лучше здесь подожду, — ответил горбун.
— Понимаю, не ваш интерес, — произнес старик. Звонок вновь призывно тренькнул. — Да, иду уже, иду!
Дошаркав до входных дверей, старик отпер замок.
— Чем обязан, молодые люди? — донесся до горбуна вопрос старика.
— Ты, шо ль, профессор? — ответил ему вопросом на вопрос развязный, слегка шепелявый голос.
— С какой целью интересуетесь? — уел гостей Крылов.
— Нам Горбуха тренькнул, что ты цацку старую из рыжья заценить сможешь…
— Значит вы от Горбунова? Складень принесли? — уточнил профессор.
— Во-во, от Горбухи, — обрадовался обладатель шепелявого голоска. — Складень…
— Пойдемте, молодые люди, посмотрим на ваш раритет, — произнес старик. — В гостиную проходите… — Заперев за посетителями дверь, старик тоже прошел в гостиную.
Нарезая колбасу, Квазимодо краем уха прислушивался к разговору: не нравился ему шепелявый голосок счастливого обладателя складня. Не нравился, и все тут! И с каких это пор профессор с уличными бакланами дела закрутил?
— Так-так, — едва слышно доносился дребезжащий голос профессора из гостиной, — посмотрим, что тут у вас… Хочу огорчить вас, молодые люди, — через минуту «выдал результат экспертизы» профессор, — это подделка! Чистый новодел годов этак тридцатых-сороковых нашего столетия…
— Фуфло? — почему-то совсем не расстроился шепелявый.
— Говоря вашим языком — фуфло, — согласился Дмитрий Михайлович. — К тому же и не золото вовсе…
— Вот что, дед, — шепелявый неожиданно резко сменил тон, — у нас-то фуфло, а у тебя, трещат, настоящего рыжья не меряно! Сам хабара [44] отстегнешь — будешь жить еще долго и счастливо…
— Не-е-е, не протянет он долго! — подал голос второй гость, доселе «молчавший».
— Точняк! По тебе, дед, уже давно деревянный макинтош плачет и место на сто первом километре простаивает! — Шепелявый выхватил из кармана нож-бабочку и начал трясти лезвием у лица старого профессора. — Давай, гони цацки, а то распишу перышком, как…
— Слышь, Вавила-мазила [45], — Квазимодо незаметно для «гостей» профессора появился в комнате, — я тебе это перышко сейчас в очко засуну, а ты мне «гоп со смыком» радостно исполнишь!
Грабители едва не подпрыгнули от неожиданности. Но, увидев одиноко стоящего и безоружного горбуна, облегченно осклабились.
— Куда ты лезешь, болезный? — поигрывая ножичком, произнес шепелявый. — Вали откуда вылез, клоун!
— Дмитрий Михалыч, дорогой, не обессудь, — извиняющимся тоном произнес Квазимодо, обращаясь к профессору, — но бакланов отмороженных учить надо! Совсем нюх потеряли!
Горбун со скоростью, которой от него никак не ожидали, метнулся к вооруженному налетчику. Отведя левой рукой кулак с ножом, Квазимодо резко ударил раскрытой ладонью правой в нос шепелявому. Хрустнуло. В стороны брызнули капли крови. Налетчик не удержался на ногах и со всего маху грохнулся на пол. Наступив каблуком на руку, все еще сжимающую нож, Квазимодо крутанул ногой. Вновь что-то хрустнуло, а изо рта незадачливого грабителя вырвался крик, полный боли.
— Заткнись, сука! — рявкнул горбун, приседая и резко хлопая вопившего баклана по ушам. — Еще вякнешь — кадык вырву! — Шепелявый, испуганно заткнулся, продолжая лишь тихонько поскуливать, вытирая кровавые сопли. — Вот, умничка! — ласково произнес Сапрыкин, поднимаясь с корточек. — Бери пример с подельничка: стоит и не рыпается! Понимает, что когда серьезные люди (слово «люди» горбун выделил особо) вежливо просят, нужно стоять и не рыпаться! Ферштейн?
Шепелявый поспешно закивал, не переставая поскуливать, словно побитая собака. Квазимодо взял стул и, развернув его спинкой «наружу», навалился локтями на подспинку.
— Че развалился, как будто копыта отсохли? Подъем! — скомандовал он.
Шепелявый подскочил с паркета и замер, баюкая поврежденную руку.
— Обзовитесь, бакланы! — потребовал он, буравя недобрым взглядом незадачливых «коллег» по цеху.
— Вася Логопед, — шмыгая носом, «представился» шепелявый, — а это — Коля Цыган…
— Гастролеры залетные? — осведомился Сапрыкин. — Че-то я о таких не слышал.
— Да нет, откинулись недавно… Вот решили дела поправить… — оправдываясь, произнес шепелявый.
— И сразу по беспределу? Гопота подзаборная!
— А че не по понятиям-то? — немного успокоившись «рыпнулся» шепелявый. — Чудак — терпила, богатенький Буратино! Грех такого не пощипать! Я перед обчеством как на духу… А ты сам-то кто по жизни будешь, чё бы мне предъявы кидать, да мазу за этого терпилу держать?
— Ты видел, Дмитрий Михалыч, какая нынче молодежь? — показушно вздохнув, произнес Квазимодо. — Куда мир катится? Ладно, Квазимодой меня знающие люди кличут. Слышал о таком, или тоже мимо просвистело? — По мертвенно-серой бледности, залившей лица грабителей, горбун понял — о нем слышали. — Значит так, упыри, — устало произнес Сапрыкин, — пришить бы вас, да профессора подставлять неохота… Валите отсюда, бакланы: считайте, что фартануло вам изрядно! Добрый я сегодня! И из города тоже советую лыжи навострить — если попадетесь мне еще раз — точно закопаю! Свободны!
После этих слов грабителей словно ветром сдуло — даже из матерых уголовником мало кто мог позволить себе бодаться с горбуном. А уж им-то…
— Как же это вы так, Дмитрий Михайлович? Это ж гопота отмороженная — их за версту видно! — попенял профессору Квазимодо.
— Да… как-то… — произнес обескураженный Крылов. — Понимаете, человечек, вроде бы из надежных за них поручился… Никогда за ним ничего такого не водилось…
— Это Горбуха, что ли? — уточнил Квазимодо, вспомнив погоняло барыги, названое профессору гопниками.
— Он самый, — кивнул старик.
— Я наведу справки по своим каналам, — пообещал Квазимодо. — Раньше и правда за ним ничего такого не водилось. Но, сами знаете…
— Как говорил Гераклит: все течет, все меняется, — произнес Дмитрий Михайлович.
— В натуре! — усмехнулся Квазимодо. — А вы, Дмитрий Михайлович, молодцом! — похвалил профессора уголовник. — Не испугались заточки!
— Ох, батенька, да я в свое время насмотрелся на таких вот… Давайте уже забудем — все ведь окончилось благополучно! — предложил он. — Пойдемте лучше на кухню — примем по писюрику для успокоения нервов! И вы мне расскажете, для чего вы так удачно у меня появились. И примите мою запоздалую благодарность за столь скорое решение…
— Не стоит, Дмитрий Михайлович, — шлепая за профессором на кухню, произнес горбун. — Мне тоже, знаете ли, требуется ваша помощь…
Усевшись за кухонный стол, Квазимодо ловко распечатал бутылку коньяка.
— Постойте-ка! — воскликнул профессор. — Меня не подводят мои глаза? Это у вас действительно «Ноев Ковчег»?
— Он самый, семидесятилетний! — заверил Крылова Квазимодо.
— Вы меня балуете! — ахнул археолог. — Такой божественный напиток грех пить из простых граненых стаканов, — засуетился старик. — У меня где-то были… — Он полез в резной старинный буфет и через секунду выудил из его просторного чрева два пузатых бокала с зауженным верхом. — Настоящий снифтер! Только из таких бокалов и следует наслаждаться вкусом настоящего выдержанного коньяка! — Старик быстро сполоснул бокалы под струей воды, затем насухо вытер полотенцем. — А вы знаете, милейший Тимофей Павлович, как правильно принимать коньяк внутрь? Особенно такой, как «Ноев Ковчег»?
— А чего там знать? — усмехнулся горбун. — Наливай, да пей! Ну еще лимончик можно…
— Упаси Господи! — взмахнул руками профессор. — Нельзя так извращаться над благородным напитком! Слушайте и запоминайте, милейший Тимофей Павлович! Потом мне спасибо скажете!
— Ну, и как же, по-вашему, надо пить коньяк? — Квазимодо никуда не спешил, поэтому мог позволить себе потворствовать причудам престарелого профессора. Недаром по фене их чудаками кличут.