— Смотри у меня, — проворчал Носастый, остывая, — а то я твои вареники лопоухие отрежу и сожрать заставлю.
— Пахан, да я…
— Все, завали хайло! В следующий раз тщательнее базар фильтруй! А то нарвешься ненароком… Усёк?
— Усек, — облегченно выдохнул Славка — Хобот вполне мог «претворить в жизнь» свои угрозы.
— Ключик — это «зер гут»! — торжествующе произнес Носастый, возвращаясь к теме разговора. — Обломались наши крысюки недоделанные: без отмычки они книгу не откроют, а значит — не прочтут!
— Че-то я не пойму, пахан: а что им мешает ломануть замочек? Судя по отмычке — плевое дело. Обычной отверткой такой сковырнуть можно.
— Снулый сказал, без ключа книгу не открыть, хоть отбойным молотком замок сбивай, хоть автогеном жги — нифига не выйдет.
— Пахан, а такое в натуре бывает? — выпучил зенки Первухин. — Это невозможно!
— Бывает так, Пельмеха, что невозможное становится возможным…
1963 г. ИТК N…
Стылый сквозняк гулял по мрачному бараку, заставляя спящих зеков ежиться под тонкими колючими одеялами, а то и вовсе вынуждая продрогших «сидельцев» укрываться ими с головой. Заключенные ворочались с боку на бок, забывшись на время чутким тревожным сном. В самом углу барака, отделенном от остального пространства занавеской, на единственной в помещении одноярусной кровати лежал изможденный человек, укрытый цветным стеганым одеялом. Такое привилегированное положение: отдельный угол, теплое одеяло и прочие маленькие радости жизни давал этому уголовнику его высокий чин в блатной иерархии — в этой колонии он был первым после Бога, положенцем, смотрящим, чьи приказы заключенные выполняли с куда большим рвением, чем приказы Хозяина — начальника колонии. Несмотря на толстое одеяло и обилие теплых вещей, положенца била крупная дрожь. Даже при скудном освещении был заметен нездорово-землистый цвет его лица, запавшие слезящиеся глаза, обрамленные темными кругами, заострившиеся нос и скулы, обтянутые сухой пергаментной кожей. Смотрящий болен, причем серьезно — это понимал любой, даже очень далекий медицины человек. Больной надсадно закашлялся и долго не мог остановиться. Когда кашель наконец его отпустил, он хрипло, со свистом задышал, втягивая воздух мелкими судорожными глотками.
— Ты как, Хобот? — К больному подошел низенький коренастый зэк, с изуродованной горбом спиной. В одной руке горбун держал исходящую паром алюминиевую кружку.
— Херово… Квазимодо… — с трудом просипел смотрящий, утирая тыльной стороной ладони выступившую в уголке рта кровь. — Помираю… я…
— На больничку тебе надо, пахан, — низким грудным голосом произнес горбун. — С чахоткой не шутят! А в бараке в натуре загнешься…
— Сам знаю, — кивнул Носастый, немного отдышавшись. — Лепила [1] местный еще неделю назад направление в районный тубдиспансер справил. Да сучий буран мне все карты перемешал…
— Да, снегом знатно завалило, — согласился горбун. — Еще дней пять до наших дибунов ни одна тварь не доберется.
— Вот-вот, — Хобот потер пальцами слезящиеся глаза, — здесь и откинусь. Лепила сказал, что моё дело швах — не протяну долго…
— Ты это, пахан, не гоношись заранее, — прогудел Квазимодо, — может обойдется еще… На вот, чифирю горячего дерябни… Полегчает…
— Слышь, Квазимодыч, — Хобот порывисто схватил горбуна за руку и рывком подтянул к себе, — ты-то мне хоть в уши не лей! Сам видишь — плох я… Загнусь на днях…
— Пахан, да нормуль все будет! — излишне оптимистично заявил горбун, стараясь не смотреть в покрасневшие глаза положенца.
— Нормуль, говоришь? — кисло усмехнулся Хобот. — А харю-то воротишь… Эх, не ко времени все… — Он вновь закакшлялся.
— Попей, чифиря-то, попей! — Квазимодо помог Хоботу подняться и почти силой влил смотрящему в горло несколько глотков теплой жидкости.
— Вот что, Горбатый, — когда прошел приступ, прошептал Хобот, обессилено упав на подушки, — хочу тебя положенцем оставить… Когда откинусь… — он вновь усмехнулся. — Навсегда откинусь…
— Да ты с ума сошел, Хобот! — возбужденно воскликнул горбун. — Не в том весе я, чтобы положенцем…
— Я маляву братве отпишу, — сипло пообещал Хобот, — чтобы по закону всё… Люди есть у меня, кто подпишется… На сходе утвердят…
— А до сходняка мне как? — развел руками Квазимодо. — Твое-то положение без вопросов — по праву… А мне как тут все без тебя разрулить?
— А, ты про Печеного и его кодлу? — догадался Хобот.
— А то! Он спит и видит себя на твоем месте!
— Прав ты, Квазимодыч, — согласился смотрящий. — Меня-то ему не достать… А вот тебе, конечно, может веселую жизнь устроить… Падла он, ссученная! Правилку б ему устроить, да только доказать ничего… — Неожиданно Хобот осекся, бросив быстрый взгляд на занавеску.
Горбун тоже обернулся, успев заметить мелькнувшую на занавеске тень. Одернув ткань, он заметил стоявшего неподалеку полоумного старика — Снулого, пару месяцев назад пришедшего по этапу. Старикашка, как не безосновательно считал Казимодо, был, в общем-то, безобидным идиотом, попавшем на зону по какому-то недоразумению. Его место в дурке, где Снулый, по его же собственному заверению, бывал неоднократно.
— Ты чего тут шкуру трешь, Снулый? — зловеще прошипел горбун.
— Как он? — указав на занавеску, спросил старик. — Сильно плох?
— С какой целью интересуешься? — подозрительно спросил Квазимодо.
— Помочь хочу…
— Ты? Помочь? — опешил горбун. — Ты себе помоги, болезный! Кантуй отсюда…
— Кто там, Квазимодыч? — донесся слабый голос Хобота из-за занавески.
— Да деятель тут один, базарит, что помочь тебе хочет, лепила доморощенный!
— Давай его сюда, — неожиданно распорядился смотрящий.
— Топай, — подтолкнул в спину старика горбун, — раз пахан зовет.
От мощного тычка тщедушный старичок пулей влетел в отгороженный угол, где обитал тяжелобольной.
— Помочь… говоришь… можешь… — с придыханием произнес Хобот, впиваясь взглядом в маленькое морщинистое личико Снулого.
— Могу, — кивнул Снулый. — Если ничего сейчас не предпримешь — через два-три дня тебя из барака вперед ногами вынесут, — бесстрашно предрек он смотрящему, не убоявшись его гнева.
— Вот даже как? — спокойно воспринял слова старика Хобот. — Лепила наш мне поболе твоего отмерил… Как же так? Ведь еще недавно был здоров, как бык! Как могла меня чахотка так быстро сглодать?
— Не чахотка это! — порывисто мотнул головой старичок, взъерошив жиденькие седые волосенки. — Порча на тебе!
— Ну вот, — развел руками горбун, — я же говорил тебе, пахан, полоумный он… Гнать его взашей надо в петушиный угол…
— Погоди гнать, — остановил «верного оруженосца» смотрящий. — Пусть попробует… Знахарь… Хуже все равно не будет.
— Смотри, пахан, ты банкуешь, — пожал плечами Квазимодо. — А ты, — он повернулся к Снулому, — если просто мозги нам паришь… Не завидую я тебе.
— Значит, порча, говоришь? — переспросил Хобот.
— Сам увидишь, — пообещал Снулый. — Я докажу!
— Что нужно делать? — по-деловому осведомился смотрящий, немного приободрившись.
— Ничего, я только за вещами схожу, — сказал Снулый, покинув отгороженный угол Хобота.
— Пахан, ты серьезно? — осведомился Квазимодо. — Он же больной на всю голову этот Снулый!
— А мне уже все равно… Пусть его, хоть развлечемся. Подыхать, как говорится, так с музыкой.
— Ну, хозяин — барин, — пожал плечами горбун.
— У меня все готово! — произнес вернувшийся старик, держа в подрагивающих руках толстую свечу. — Ах да, табуретка еще нужна… — дернулся он.
— Стой здесь, — распорядился Квазимодо, — сам принесу.
— Что дальше? — спросил он, поставив возле кровати Хобота табурет с облупившейся краской.
— На табурет сядь, — неожиданно изменившимся голосом твердо произнес старик, обращаясь к смотрящему. В считанные мгновения изменился не только голос полоумного старика, но и его повадки: пропала излишняя суетливость, перестали дрожать руки, распрямилась сутулая спина, маленькие глазки перестали бегать из стороны в сторону.
Хобот с трудом поднялся с кровати и, поддерживаемый под руку горбуном уселся на табурет. Старик покрутился из стороны в сторону, шумно втягивая носом воздух.
— Лицом на восток! — отрывисто произнес он, показывая направление. — И замри!
Квазимодо мельком столкнувшись взглядом со стариком, отчего-то почувствовал себя не в своей тарелке и поспешно отвел глаза в сторону. Старик встал за спиной смотрящего, зажег свечу и едва слышно забормотал молитву:
— Отче наш, иже еси на небесах. Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь!
С последними словами молитвы жиденькие волосы старика, словно наэлектризовавшись, встали дыбом. Снулый отступил от табуретки примерно на метр, и неспешно принялся обходить смотрящего по кругу. Сделав несколько шагов, он провел свечой от уровня головы сидящего авторитет до пола. Примерно на уровне груди, свеча, до этого горевшая спокойно и равномерно, неожиданно громко зашкворчала, брызгая по сторонам расплавленным воском. Пламя сменило окрас на кровавый, жирно зачадило. Резко пахнуло тухлыми яйцами.
— Ты чего палишь, уродец балаганный? — недовольно чертыхнулся горбун.
— Цыц! — каким-то замогильным голосом бухнул старик, и Квазимодо неожиданно для себя прикусил язык.
Снулый продолжал нарезать круги вокруг сидящего Хобота, с каждым кругом увеличивая радиус обхода. Но свеча точно так же продолжала трещать, чадить и вонять падалью именно в районе груди сидящего авторитета.
Добравшись до занавески, старик, задув свечу, произнес:
— Достаточно, мне все ясно.
— Что со мной? — обессилено проскрипел Хобот.
— Плохо дело, — покачал головой старик, убирая свечу в сидор. — Я не думал, что заклятие настолько мощное… Ты умрешь завтра к утру… Максимум к обеду…
— И это все? — вскипел горбун, хватая старика за грудки. — Все, что ты можешь сделать?
— Охолонь, горбун, — не дрогнув ни единым мускулом, произнес старик. — Я еще ничего не сделал, только определил… Думать надо.
— Ну так думай! Думай скорее!
— А я чем, по-твоему, занимаюсь? — накинулся на Горбатого Снулый. — Не мешай!
— Все-все! Не буду! — пообещал Квазимодо, убирая руки за спину.
— Так-то оно получше будет, — улыбнулся старик, обнажив ровные и крепкие не по возрасту зубы. — Я вот чего думаю: такую мощную порчу просто так, на расстоянии, навязать трудно… Тут контакт личный нужон. Ты, милок, ни с какими посторонними людьми надысь не контачил? — спросил он Хобота.
— Нет, — качнул тот головой, — тут у нас не проходной двор — зона, как-никак.
— Вот и я о том, — согласился Снулый, — зона…
— Значит, поклад ведьмовской искать надо…
— Чего, какой подклад искать? — не понял Квазимодо.
— Поклад, — внятно произнес старик. — Ведьмы такой порчей промышляют. Мешочек ведьмовской или науз… Ну, веревочка такая с узелками… Искать надо, чем быстрей найдем — тем шансов у нас больше с порчей совладать.
— Да где искать-то? — засуетился горбун. — Сейчас пацанов подниму — они все кверху дном перевернут…
— Если поклад, то рядом должен быть, — сказал Снулый, — иначе бы он такой силы не набрал… Чтобы так человека извести совсем близко быть должен…
— Нары? — Горбун переглянулся со смотрящим.
— В первую очередь, — согласился старик. — Подушки, матрасы, белье… Все тщательно осмотреть, каждый шов распороть! Туточки поклад будет, зуб даю!
— Разберемся! — сквозь зубы процедил горбун, вынимая из сапога заточку.
— Все потроши, — кивнул Хобот, — не жалей! Вдруг прав старик.
— Сделаем, пахан! — сказал Квазимодо, вонзая заточку в подушку. Затрещала ткань, по закутку полетели перья. Следом за подушкой пошли в расход матрасы, которых у Хобота было несколько. Горбун методично вспарывал грубую полосатую ткань и внимательно осматривал содержимое матраса, ссыпая вату под ноги. Нечто похожее на описываемый стариком поклад Квазимодо обнаружил распотрошив последний.
— Это что за херь? — произнес Горбун, цепляя кончиком ножа огрызок веревки, фигурно завязанной сложным узлом. — Снулый, ты это искал? — спросил он, протягивая руку к находке.
— Не смей! — громко выкрикнул старик, бросаясь к кровати и отталкивая горбуна в сторону. — Не трогай руками, — повторил он уже тише, — а то хуже будет. Пусть и не на тебя завязан — но мало не покажется!
— Что там? — едва слышно поинтересовался Хобот, состояние которого продолжало ухудшаться.
— Оно самое — науз! — довольно сообщил старик, разглядывая находку горбуна. — Настоящий мастер своего дела вязал… — не без зависти добавил Снулый, — вернее — вязала. Я уж говорил — ведьмовские это штучки.
— Так делай чего-нибудь побыстрее! — накинулся на старика Квазимодо. — Пахану, вон, совсем плохо!
— Тут быстро нельзя, — мотнул головой Снулый, — чуть что не так… Тут надо с толком, с расстановкой, с пиететом даже — сурьёзная вещица! Дай-кась мне твой ножичек, — попросил он горбуна.
Квазимодо протянул старику заточку. Снулый взял её двумя пальцами и поднёс к самым глазам, внимательно осмотрел, затем не менее тщательным образом обнюхал, разве что не облизал. Квазимодо следил за ужимками старика с немым изумлением.
— Из чего сделано? — полюбопытствовал знахарь.
— Старая рессора от «козла», — ответил горбун.
— Сойдет, — кивнул старик. — Людей этим ножичком, случаем, не резал?
— А тебе какая разница?
— Большая! — отрезал старик. — Очень большая! Все на смарку пойдет, если железо это кровушки людской попило…
— Чистая заточка, — сообщил горбун, — нет за ней ничего.
— Годится, — сказал Снулый, поддевая науз острым кончиком ножа за один из узелков. Бросив поклад на стол рядом с кроватью, старик рьяно принялся изучать хитросплетение узелков и вплетенные в них предметы: камешки, косточки, птичьи перья.
— Изумительно! Вот это исполнение, вот это я понимаю! — поминутно цокая языком, восхищался Снулый. — Настоящая мастерица вязала! Так сходу и не разобрать…
— Ты давай… это… разбирайся как-нибудь, — засуетился Квазимодо — Хобот резко «сдавал позиции» на глазах подручного: глаза пахана закатились, и он едва не свалился с табурета на пол. Горбун подхватил Хобота подмышки и, дотащив до кровати, уложил авторитета поверх распотрошенных матрасов.
— Не-ме-шай! — отмахнулся от паникующего горбуна старик. — Так, — бормотал он вполголоса, водя кончиком ножа по узелкам поклада, — это у нас энергетическая подпитка… Это, по всей видимости, связь с заказчиком… Это… Это… Это… Да, скорее всего, то, что нужно! Так проверим еще разок: вот эта засохшая какашка должна быть кусочком легкого мертвяка, умершего от чахотки… Угу… Вот этот кончик заплетен в узел Лубена, который через кольцо Уфира и пожирает жизненные силы нашего страдальца. Да, давненько я не встречал такой филигранной работы! Думал, что на такое уже никто не способен. Ан, нет, не перевелись еще на Руси умельцы! Не перевелись… Так, значит, если я рассеку вот эту связку, пагубное действие должно прекратиться, — произнес знахарь, аккуратно перерезая заточкой один из узелков. — Сделано! — довольно произнес он, оборачиваясь к горбуну.
— Что ты сказал? — не расслышал Квазимодо, тормошивший в это время впавшего в забытьё Хобота.
— Я разобрался с наузом, — не без гордости повторил старик. — И если я не ошибся, а я не ошибся, ему сейчас полегчает.
Как подтверждение его словам землистое лицо Хобота начало стремительно розоветь, посветлели темные мешки под глазами, прерывистое хриплое дыхание смотрящего выровнялось.
— Ну, старик… Ну… — Горбун не мог найти подходящих слов. — Да я для тебя…
— Не надо благодарностей, — вновь отмахнулся Снулый, отворачиваясь от больного, — эта работа и без того принесла мне несказанное удовольствие и еще одну спасенную душу.