- Можна. Толька я умойся и пазавтракай.
- Хорошо, я подожду тебя, встретимся на кухне.
- Кофи?
- Было бы здорово!
Я вернулся в комнату. Грицай спал с открытым ртом.
- Извини, Гена, - сказал я, - но мне надо немножко примарафетиться.
Я достал из тумбочки свою походную электрическую бритву, небольшое зеркало и стал бриться (мне, конечно же, хватило бы и вчерашнего бритья, но я не хотел перед Гелилой выглядеть щетинистым дикарем).
Грицай недовольно открыл глаза, потом опять закрыл. Но я виноватым себя не считал: время приближалось к десяти - сколько можно спать?
- Я еду с Гелилой в город, только что ее уговорил, - сказал я между делом. - Мы пьем кофе и отчаливаем.
Где у Грицая и сон делся.
- А чего, эт, ты с ней? Я тоже с вами.
- Не знаю. До обеда мы, скорее всего, заглянем в какой-нибудь музей, а после, может быть, сходим в кино или в театр.
- Мне тоже надо туда.
- Куда “туда”?
- В музей, куда еще!
- Но ты со мной не ходил никогда.
- Теперь пойду, музей это здорово!
- Как хочешь. - мне уже никто не мог испортить настроение. - Собирайся тогда, Гелила скоро будет готова.
Грицай, как в армии, собрался в два счета. Мы вместе с Гелилой быстро выпили по чашке кофе и выбрались из квартиры. Решили по ходу определиться, куда пойдем. В центре, наткнувшись на фотосалон, сдали фотопленку. Ускоренная печать была дорогая, но где-то через час мы уже смогли бы созерцать свои довольные физиономии во всей красе.
- Может, нам сперва заглянуть в Эрмитаж, а потом пройти к Исаакию, - предложил я для начала, когда мы вышли из салона.
- А я хотел бы посмотреть на уродцев, - сказал Грицай.
- Какие уродцы, Гена? С нами же девушка!
- А может, ей тоже интересно.
- Сомневаюсь. Но пока мы бродим по Эрмитажу, ты можешь спокойно дойти до Кунсткамеры и осмотреть ее полностью: она не такая уж и большая.
- Ну уж не-е-ет, я с вами. А вдруг вы от меня куда сбежите?
- Мы только об этом и мечтаем, - съехидничал я, хотя на самом деле хотел, чтобы Грицай исчез куда-нибудь на часик или полтора, чтобы мы с Гелилой хоть ненадолго остались вдвоем.
Пока мы неторопливо шли по Невскому в сторону Васильевского острова, Грицай не переставал зудеть об уродцах; правда, рассказывал он так, как сам слышал от одного из своих знакомых, который когда-то побывал в Кунсткамере. Но в его пересказе анатомические уникумы превращались в полумифических существ чуть ли не инопланетного происхождения.
Богатое воображение Грицая забавляло не только меня, но и Гелилу. Но если я смотрел на байки Грицая с иронией, Гелила с раздражающим меня интересом. В ней, как в будущем враче, сказывалось, наверное, чисто профессиональное любопытство. Неудивительно, что, когда мы дошли до Дворцовой площади и я сказал: “Ну что, в Эрмитаж?”, Гелила выдала:
- Я тожа хачу сматреть уродца. Эрмитаж я уже была.
- Умница! - выпалил Грицай. - Наш человек. Я знал, что ты не безнадежна! Итак: двое против одного.
Грицай и Гелила вопросительно уставились на меня. Ну и дела! Я развел руками:
- Не понимаю. Я совсем ничего не понимаю.
- Что тут понимать? Барышня хочет оглядеть Кунсткамеру, - расплылся в довольной улыбке Грицай, и они с Гелилой, несмотря на все мои увещевания, решительно устремились к Дворцовому мосту. Я, еле волоча ноги и проклиная весь свет, уныло потянулся за ними.
- Убей меня бог, не понимаю, как такую молодую девушку могут интересовать какие-то заспиртованные уродцы!
- Мы тебя не слы - шим, - мгновенно отреагировал на мою реплику Грицай и еще быстрее пошел к мосту. Гелила не отставала от него ни на шаг.
- Лю - ди, лю - ди! Опомнитесь! Куда катится мир? - возопил я, вскинув руки к небу.
- Дима, даганяйте, - обернулась ко мне на секунду раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и легкого морозца Гелила и улыбнулась. Ради этой улыбки можно было отправиться хоть на планету уродцев! По большому счету, руку на сердце положа, Кунсткамеру и я хотел посетить, ведь будучи в Питере на экскурсии в школьные годы, в нее мы тогда так и не попали: то ли там проводились какие-то ремонты, то ли еще чего. К тому же, кроме уродцев, там были замечательные залы по этнографии и антропологии, которые я просто не мог обойти вниманием.
- Ладно, как скажете, - сдался в конце концов я: тягаться с ними двумя мне было не по силам.
Вернулись в квартиру засветло. Хозяйка с сыном оказались дома (ее зимние сапоги никли возле обувницы), значит, ужинать мы будем как прежде: раздельно по своим комнатам, а так хотелось еще немного побыть вместе, но вынуждены подчиниться: не мы, к сожалению, устанавливали здесь правила. Даже изначальные установки хозяйки были однозначными: на кухне долго не сидеть, толпой не собираться, громко не разговаривать.
Наше внезапное сближение с Гелилой ей явно не понравится, а уж мое с Гелилой - точно. Да и потом рисковать нам совсем ни к чему: мы уже убедились, как тяжело двум взрослым парням с понюшкой табака в кармане найти в Питере хоть какую-нибудь комнату - не стоило выводить хозяйку из себя.
Мы поднимались по ступеням, громко разговаривая и смеясь, - я рассказал какой-то уморительный анекдот, который развеселил всех, но, переступив порог и обнаружив присутствие хозяйки, мы тут же смолкли - я приложил вытянутый указательный палец к губам. Это нас, впрочем не спасло: Раиса Тихоновна оказалась на кухне, а Егор, услышав стук входной двери, как всегда тут же вырос на пороге хозяйской комнаты. На шум в прихожей вышла из кухни и сама Раиса Тихоновна.
- Здрасьте, - сказал я, растерявшись.
- Здрасьте, - сказал Грицай.
- Драстуйте, - улыбнулась по привычке Гелила.
Раиса Тихоновна глянула на нас из-под бровей, но сказать ничего не сказала, прошла в свою комнату, загнав в нее и Егора.
- Тихо разбегаемся, - прошептал я, и мы чуть ли не на цыпочках прошли в свои комнаты.
Толкнув Грицая в спину, я украдкой пожал руку Гелилы и сразу же скользнул следом за Грицаем. Не хотелось так сразу расставаться, но что поделаешь.
24
Четвертый конверт. Второй месяц, как мы уже здесь. Моя премия с каждым днем все меньше и меньше. Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что часть моей премии отдают Грицаю. Что будет дальше? Саркис изматывает. Скоро вообще лишит премии? А может, чтобы выдворить, убавит оклад? Но я пока держусь, не срываюсь. Правда, иногда Саркис выводит меня не на шутку, я бы даже сказал - провоцирует. Раз в начале дня прошмыгнул вслед за мной в раздевалку. Я осмелился указать ему на незакрытую за собой дверь - на улице не май месяц! Саркис глянул на меня из-под бровей и брякнул в нос: “Поди, закрой!”
- Кто последний входил? Я, что ли? Я за собой дверь всегда закрываю, - не дрогнув, внятно произнес я.
Дверь грохнула, прихлопнутая метелью, в раздевалке повисла тишина. Все посмотрели на меня, как на смертника. Не мог ничего промолвить в ответ и Саркис: сто процентов, он не ожидал от простого работяги такой дерзости.
Я с вызовом глянул ему глаза. Саркис отвернулся и быстро выскочил за дверь.
- Ну, ты, брат, и даешь, - Давыдов, обняв меня, одобрительно похлопал по плечу. - Теперь точно премии тебе не видать.
- Да пошел он! - бросил я вдогонку Саркису.
Переодеваясь в рабочее, никак не мог успокоиться и чувствовал - еще немного, и сорвусь. Нелегкий труд и бессонные ночи давали о себе знать.
“Надо, наверное, немного повременить с ночными похождениями, не то совсем свалюсь когда-нибудь в два счета”, - думал я.
Гелила ждала меня почти каждую ночь, жадно набрасывалась, когда я украдкой проникал в ее комнату. Но сколько это могло продолжаться? Вот-вот из Эфиопии должен вернуться ее сожитель (она призналась мне, что жила не одна), оттого наши ночи с каждой следующей встречей становились все более ненасытными и изматывающими. Время не давало нам шансов, разлука приближалась неотвратимо. Каждый раз приходилось прибегать и к конспирации. Только теперь таиться приходилось не только от хозяйки с сыном, но и от Грицая. Договорились, что Гелила баночку с “бербере” в холодильнике будет ставить лицом вперед, если ночью будет меня ждать, и наоборот - лицом к стене, если ее дверь для меня вынуждено будет закрыта. Как еще перестраховаться? Сложнее было выскальзывать ночью за дверь из комнаты: Грицай мог в любую минуту проснуться и обнаружить мое отсутствие, но пока, слава богу, он спал, как убитый, а я у Гелилы не позволял себе долго задерживаться, - мне и самому при такой изматывающей работе надо было хоть часа два-три в сутки поспать. Так и летели у меня дни за днями, как во вращающейся панораме: утро, подъем, автобус, метро, раздевалка, глядящий злобно Саркис, пустая фура, очередная коробка в руках, полная фура, недовольный Саркис, новая фура, вечер, метро, автобус, кухня, хозяйка, ее сын в дверях, спящий Грицай, умопомрачительные объятья Гелилы, утро, подъем, автобус, метро, раздевалка, искоса глядящий Саркис, фуры, набиваемые на автомате, белый похудевший конверт, ухмыляющийся Саркис, метро, автобус, кухня, хозяйка, заваривающая чай, ее сын Егор за спиной, спящий Грицай, не то комната, не то наполненный до краев бассейн, обвивающая меня медуза Гелила, застывший в просвете комнаты Егор (Тебе чего? Иди спать!), утро, автобус, метро, раздевалка, Саркис, фура, автопилот, ночь, Гелила, Грицай:
- Ты был у нее?
Этот вопрос рано или поздно должен был возникнуть. Три утра. Еще часа три можно было бы поспать, но, видно, не придется.
- Тебе какая разница? Спи! - я уже не крадучись (вот все и прояснилось) прошел к своей кровати, повернулся спиной к Грицаю, стал отчего-то перед тем, как лечь, поправлять свою подушку, одеяло. Грицай, наоборот, поднялся, налил из графина воды, выпил, посмотрел на меня с вызовом. В свете уличного фонаря лицо его было освещено наполовину.
- Ну ты и дрянь! Сука! - процедил Грицай.
- Не понял? - я выпрямился, обернулся, взглянул прямо в горящее злобой лицо приятеля.
- Ты зачем это… с Гелилой? Сука! - Грицай бросился прямо на меня, но я предполагал подобное, легко отбил его руку и в свою очередь нанес ему удар в челюсть. Грицай, не ожидая отпора, хряпнулся на пол и понуро застыл. Я постоял еще несколько секунд в стойке, потом расслабился.
- Фу-ты, ну-ты! Ты это серьезно? Тебе-то какое дело? Ты ей кто: отец, брат, сват? Постой, постой, - усмехнулся я, - да ты, по ходу, на нее запал, втюрился - так ведь?
- Не твое дело.
- Да ладно. Как давно? А как же Нина?
- Что Нина?
- Что скажет Нина, если узнает?
От упоминания жены, Грицай смешался.
- А что скажет? Нихрена не скажет! Ты сюда Нинку не приплетывай.
- Я вообще никого не приплетаю, ты первый начал нести ахинею. Ложись лучше спать, нам как всегда - рано вставать, я и так устал, как собака.
Я лег в постель, накрылся одеялом, отвернулся к стенке. Наверное, я поступал слишком опрометчиво, но Грицай, видно, на самом деле поостыл, тоже лег в кровать, может даже, продолжая подогревать в себе желчь, но я уже проваливался в сон и мне было все равно, что дальше сделает Грицай, пусть хоть зарежет меня, я хочу спать… хочу спать… спать… спа…
Все последующие дни Грицай ходил темнее тучи, разговаривал со мной через губу. Вроде бы все как всегда: утром подъем, чай с бутербродом, одевание, ожидание автобуса, поезда в метро, - но все молча. Я спрашивал, Грицай кратко отвечал или не отвечал вовсе.
На четвертый день Грицай заявил:
- Я ухожу с квартиры. Саркис предложил ночевать на базе, там возле столовой есть комнатка, хозяин разрешил мне в ней жить, буду и грузчиком, и сторожем на выходные.
Я не удивился такому повороту: Грицай везде пристроится, у него в крови крестьянская жилка, но что остается мне? Один комнату я не потяну, - это очевидно. Или буду работать только на комнату и еду, - меня такая жизнь устроит? В конце концов, я приехал сюда подзаработать, а не время проводить. Слава богу, я хоть вырвал у Грицая долги за оплату первых месяцев. Но меня это не спасало. Очень жаль, в который раз придется собирать чемодан.
Определилось всё и с Гелилой. Стоило Грицаю уйти, заявился жених Гелилы, уезжавший на пару месяцев на родину. Теперь Гелила почти не выходила из своей комнаты, видимо, наши с ней пути перестали пересекаться. Все шло к тому, что я вынужден буду покинуть Питер. В который раз судьба испытывает меня. Но я все еще живу, все еще живу…
В одну из ночей во сне на меня кидался тигр, я убежал от него, спасшись на ветвях дерева, на которое взобрался с трудом. Проснулся опухший и чумной, в предчувствии скорых перемен. В свои сны я уже стал верить. Ждать пришлось недолго.
Саркис обнаглел вконец: на каждую новую фуру посылал исключительно меня и крепыша Давыдова, не давая порой между разгрузками даже перекурить. Это выводило из себя и Давыдова, он тоже стал часто огрызаться, то и дело бросать Саркису вслед: “Че дома-то не сиделось - приперлись к нам мошну набивать!” Несколько раз даже открыто послал Саркиса подальше, а когда Саркис обвинил его в хищении, просто пырнул того ножом в бок и был таков.
Рана оказалась неглубокой, Давыдова тоже брали с улицы, был ли он питерский, - никто не знал, искать не стали, но попросили уйти и меня как его ближайшего друга.
- Никакой он мне не друг, - попытался защититься перед хозяином я, - я его совсем не знаю. Да и вообще мы пришли к вам вдвоем с Генкой, разве вы не помните?
Но хозяин был неумолим. Саркис подтвердил тесное общение меня с Давыдовым. Грицай промолчал, развернулся и пошел кормить собак. Я получил конверт с расчетом. Вот всё и стало на свои места, определилось.
Не долго думая, я сразу же отправился на вокзал и купил обратный билет на родину - задерживаться на день или два, искать работу и оплачивать дальше жилье за двоих мне больше не по карману, пусть хоть останется то, что есть: моя живая синица в руке. Ну, не куплю я в этот раз себе компьютер, - не смертельно, куплю в следующий. Видно, родной дом давно соскучился по мне, а судьба готовит новое испытание.
25
Дом, родной дом, он будто на самом деле соскучился по мне, к моему возвращению как будто расширил стены, осветил все изнутри. Может, тому причиной было предчувствие весны, но как-то в детстве я вернулся из пионерского лагеря, где пропадал целый месяц, и, войдя в квартиру, обомлел. То ли от того, что меня долго не было, то ли по какой иной причине, комнаты показались мне яркими, светлыми, - светлее, чем были обычно. Каждый рисунок на обоях, каждый орнамент на коврах вырисовывался четче и контрастней. Свет, падающий из окна, казался рассеяннее и мягче; вода из-под крана вкуснее, звуки насыщеннее… Так и сейчас, переступив порог своей квартиры, я ощутил такое же головокружительное настроение, я был счастлив. Утренние подъемы, база, Саркис, жизнь впроголодь, - все это осталось за порогом, ушло в прошлое, как дурной сон. Жалеть о тех временах я буду вряд ли. Ну, может, только немножко, самую малость, чуть-чуть…
Кофи, Гелила, сладкие ночи…
Погрузившись в ванну, я вспоминал красотку Гелилу. Вода вытянула из меня усталость и безрадостные образы прошлого. Я еще с трудом верил, что нахожусь дома, но комфорт, уют доказывали, что это не так, что это не иллюзия, не мираж.
Я позвонил родителям. Мама от радости, что я вернулся, что со мной все в порядке, начала рыдать в трубку (как у нее все близко). Я стал ее успокаивать, ведь повода для слез нет, со мной ничего страшного не случилось, я жив, здоров, - к чему лить слезы?
- Да я так что-то, взгрустнулось, - стала оправдываться она. - Ты на обед придешь?
- Конечно, приду.
- Тогда я сбегаю на рынок, куплю чего-нибудь к чаю.
Мама без хлебосольства не может - такая она во всем: щедрая душа.
Я представил себе, как она, положив трубку, тут же посылает отца в погреб за соленьями, а сама спешно собирается на рынок. Кое-как взобьет волосы, мазнет тушью ресницы, а губы помадой - некогда приукрашиваться, - и бегом из квартиры, чтобы успеть к моему приходу приготовить еще что-нибудь вкусное.
Я появился у родителей в аккурат к обеду. Едва переступив порог, чуть не захлебнулся слюной: запах свежесваренного борща закружил голову. Так готовить борщ, как готовила его моя мама, вряд ли кто в округе умел. Не зря иногда ее приглашали помогать варить борщ другим на поминках. Что она туда клала такого особенного и как над всем этим колдовала, - одному Богу известно, но когда ешь ее борщ, оторваться от тарелки ни на секунду не можешь. Да еще и добавки попросишь. А уж если вприкуску со свежим зеленым луком, да с салом, да под водочку…
Мы с отцом остограммились домашней самогонкой. В ней было градусов пятьдесят, или, судя по спиртометру, немного больше, но голова на следующий день после ее употребления никогда не болела - нет ничего лучше свойской, чистой, как слеза, самогонки!
Мать все-таки есть мать. Попотчевав, ненавязчиво попытала меня, что да как.
Я от нее ничего не скрывал. Нет, вернулся окончательно. Это хорошо. Но еще не решил, чем займусь дальше. Это не очень. Но я вернулся не с пустыми карманами. При разумных тратах на два-три месяца житья вполне хватит, а там, я надеюсь, что-нибудь опять подвернется…
Я полон энтузиазма, но мама им не заразилась. Да и отец хотел бы, чтобы я нашел для себя что-нибудь более спокойное и постоянное. Но что тут найдешь соответствующего: если по специальности, то за гроши и с просрочками, если денежное, то не здесь, а время идет, я взрослею; не успеешь глазом моргнуть - тридцать пять, за ним сороковник, - по шабашкам не больно наездишься.