— Услышавшие вопрос в обморок падали от хохота: какой тут может быть отель, кроме комнат длительных свиданий при зонах, с ума сошли? — с удовольствием вспоминал Иван. — Может, вам ещё и Советскую власть подать на блюдечке?
— Тем не менее, помогли хорошие люди, доехали в бортовухе по таёжной грунтовке в большое село Богучаны. В несчастливый день, кстати: местная блатата спалила здание милиции… — печально улыбнулся группер. — Сплошь «химики». Так вот, по берегу идёт длиннющий забор у обрыва Ангары. Выйдешь туда на закаты посмотреть, глаза опустишь — а у каждой штакетины гвозди уже отогнуты. Заранее. Для вечернего развлечения масс с помощью дреколья. Вот такие, Лаки, тут специфические края... Ну да ничего, ещё не раз проникнешься.
Ответить было нечего.
Спасибо вам за моральную поддержку, дорогие боевые товарищи, уж порадовали, так порадовали. Надо бы ТТ почистить.
Знаковое событие случилось этим утром.
Моё новое увлечение — художественная фотография — начало приносить первый доход! Произошла монетизация таланта. Узнав за завтраком, что я успел сфотографировать убегающих на катере с места преступления бандитов, группер настолько обрадовался, что решил выписать мне денежную премию!
Приобретение новых часов, взамен убежавших в проклятом Барабинске, произошло в ходе очередных поисков по городу объекта по фамилии Ложкин. Заметив нужный магазинчик, я попросил Ваню остановиться. За покупкой отправились втроём. Товар, предлагаемый салоном, дешёвым не назовёшь, покупатель здесь штучный, поэтому два скучающих продавца сразу же вызвали молодого директора магазина с лисьим личиком, который начал с сильного хода — сразу предложил такому важному клиенту, как я, персональную скидку «от себя лично».
Выбирал я недолго. На приобретение по-настоящему понтовой швейцарской механики премиальных денег не хватало, и я остановился на классике, выбрав часы Tissot Le Locle Valjoux Chronograph с ремешком из коровьей кожи с тиснением под крокодила. Застёгивался ремешок глубоко, такой быстро не расстегнёшь. Оставив на прилавке тысячу двести евро, мы вышли на улицу, где разделились. Кстати, я проверил по каталогу, и выяснилось, что лисьемордый никакой скидки не дал, ровно наоборот — полста евро переплачено. И здесь надули. Да и чёрт с ними.
Иван отправился во двор, где находилась несчастливая квартира братьев Ложкиных. Для удобства наблюдения нами были сняты апартаменты — простенькая однокомнатная квартира с окнами во двор. Сиди себе и смотри. Группер пошёл в кофейню, расположенную неподалёку от британского консульства, а я поехал на джипе к «перехватывающей точке», месту постоянного наблюдения.
В каждом большом городе можно найти позицию, где вероятность встретить разыскиваемое лицо вероятней всего, если он передвигается на машине. Такое место, где рано или поздно проезжает каждый. Наверное, «перехватывающие точки» можно определить даже в Москве с её старинной радиальной планировкой, хотя тут я не уверен.
А в Красноярске это Предмостная площадь на правом берегу Енисея. Здесь, возле высотной гостиницы «Амакс», поток сворачивает с Коммунального моста на проспект Газеты Красноярский рабочий, Краб по-местному. Можно, конечно, жить и работать на левом берегу, но если возникнет необходимость поехать в сторону Сосновоборска, вырваться на природу, в заповедные и парковые зоны, уехать в Дивногорск и к Красноярскому морю, то Предмостную площадь миновать трудно. Николаевского моста не существует, и вряд ли он когда-то будет построен.
Вокруг много хрущёвок. За пределами исторического центра Красноярск состоит из промышленных зон и территорий, застроенных пяти - и девятиэтажками. Потапов постоянно ругается, утверждая, что город просто ужасен по сравнению с Красноярском нашей реальности. «Представляете, у них даже нет термина «чёрное небо» и оценки превышения ПДК в баллах!» — сетует он. Много промышленного мусора, грязи, которую не торопятся убирать, асфальт старый. У городских властей нет никакой жилищной и экологической программы. Их всё устраивает.
Здесь часто чувствуешь, а то и видишь, химическое загрязнение. Местные мрачновато шутят: «Мы привыкли видеть, чем дышим». Первенство в загрязнении воздуха держит КрАЗ — Красноярский алюминиевый, но свою лепту вносит и завод медицинских препаратов, известный в народе как пенициллиновый. Когда он выбрасывает в атмосферу всякую гадость, даже на левом берегу Енисея, в нескольких километрах от промышленной зоны, становится нечем дышать от острого пенициллинового смрада. Шинный завод тоже в деле.
Кругом бардак и неухоженность. «Теория разбитых окон», так называют специалисты этот феномен. Преступность есть неизбежный результат отсутствия порядка. Если выходящее на улицу окно разбито и не застеклено сразу, то прохожие решают, что всем наплевать, никто ни за что не отвечает. Значит, вскоре будут разбиты и другие окна, чувство безнаказанности распространится, посылая всей округе сигнал, провоцирующий более серьезные последствия. Дело в том, что человек нарушает закон не только и даже не столько из-за плохой наследственности либо неправильного воспитания. Огромное значение оказывает то, что он видит вокруг.
Эта теория всем хорошо знакома и в бытовой обыденности. Вот повис край обоев, задели чем-то, или отклеились. Если сразу же не приклеить, то через пару дней кот начинает драть завиток, разбрасывая мусор по полу. Смотришь, через неделю дети начинают ковырять стену в другом месте. А ты ходишь мимо, обещая завтра же заняться мелочной проблемой, но глаз постепенно замыливается...
Мимо многих домов, как и вдоль дворов, нельзя пройти, не шарахаясь от крысиных полчищ, копошащихся возле каждого мусоросборника. Стёкла теплоцентров через одно разбиты, и никто не вставляет новые. Исчезла пружина с подъездной двери? Значит, через день и сама дверь будет снята с петель, повалится на землю. Символы неопределённости в городе есть везде. Мрачные останцы недостроенных многоэтажек — самые сильные и броские маркеры. И первое, что видит гость, приезжая в этот Красноярск — вот эти чудовища... А ведь первое впечатление, как известно, самое сильное. Сносить! На домах, где есть надежда на реконструкцию, хорошо бы повесить баннер «Объект будет достроен», что внесёт ясность в головы горожан и приезжих. Всё остальное надо сносить полностью, либо строить на освободившихся ростверках новые объекты. Любые, с минимумом споров.
Те, кто смотрел классику американского кинематографа восьмидесятых годов, знают, каким тогда был Нью-Йорк, урбанистический символ США выглядел плохо. Да что там, Нью-Йорк тогда представлял собой сущий ад. Особенно запомнились полуразрушенный Гарлем, базарный Брайтон и, конечно, грязный и неухоженный Бродвей с прилегающими улицами. Кругом мусор, банки, окурки, куски картона, на которых ночуют нищие, пар из решёток вентиляции подземки. Как и мрачнейшее метро, где снимались самые страшные сцены про маньяков. И это не преувеличение киношников, так и было на самом деле. Каждый день в Большом Яблоке совершалось более полутора тысяч тяжких преступлений, семь убийств в сутки. Ходить по ночным улицам — опасно, а в метро рискованно опускаться даже днем. Грабители и попрошайки в подземке — обычное дело. Грязные и сырые платформы едва освещались, в вагонах холодно, неуютно, под ногами мусор, стены и потолок сплошь покрыты граффити. Голливудские фильмы безупречно констатировали: великий город в тисках самой свирепой эпидемии преступности в своей истории.
Однако случилось необъяснимое. Современный кинематограф, телепередачи и отчеты побывавших там людей являют нам принципиально другой город — уютный, чистый и спокойный. Достигнув пика к 1990-му году, преступность резко пошла на спад. За последующие годы количество убийств снизилось на две трети, общее число тяжких преступлений сократилось вдвое. К концу десятилетия в метро совершалось гораздо меньше преступлений, чем в начале. По какой-то непонятной причине десятки тысяч психопатов и гопников перестали нарушать закон. Что произошло?
В 1990-м году начальником транспортной полиции назначили Уильяма Браттона. Вместо того, чтобы заняться тяжкими преступлениями он вплотную взялся за безбилетников. Почему? Он верил: проблема граффити и огромное число зайцев были маркерами отсутствия порядка, что поощряло совершение более тяжких преступлений. Тогда сто семьдесят тысяч пассажиров пробирались в метро бесплатно, подростки перепрыгивали через турникеты или прорывались силой. И окружающие, которые в иных обстоятельствах не стали бы нарушать закон, присоединялись. Ну, а действительно, если кто-то не платит, а их не ловят, то зачем платить нам? Проблема росла снежным комом.
Браттон поставил у турникетов по десятку переодетых полицейских. Хватали зайцев и в наручники, в полицейский автобус. Там их обыскивали, снимали отпечатки, пробивали по базам. У многих оказывалось оружие, у других — проблемы с законом. Для копов каждое задержание стало похожим на пакет попкорна с сюрпризом. Пистолет, нож? Есть разрешение? Да за тобой убийство! И плохие парни быстро поумнели, начав оставлять оружие дома и оплачивать проезд. Тогда мэр Нью-Йорка Джулиани назначил Браттона шефом полиции города. И хоть Джулиани не впервые применил Теорию разбитых окон, его заслуга несомненна — он начал применять стратегию в масштабах города. Полиция заняла принципиально жесткую позицию в деле мелких правонарушений. Арестовывала каждого, кто пьянствовал и буянил в общественных местах, кидал пустые бутылки, разрисовывал стены, прыгал через турникеты, клянчил деньги у водителей за протирку стекол. Если кто-то мочился на улице, то отправлялся прямиком в тюрьму. Уровень городской преступности стал резко падать — так же быстро, как в подземке. Цепная реакция была остановлена. Насквозь криминальный Нью-Йорк к концу 1990-х годов стал самым безопасным мегаполисом Америки...
В Красноярске об этой теории, похоже, никто ещё не слышал.
Наискосок через площадь расположен один из красноярских автовокзалов, территория которого способна потрясти и напугать любого гостя краевой столицы, рискнувшего уехать отсюда на обшарпанном автобусе. Ларьки, лоточники с фальшивым и настоящим золотом, назойливые попрошайки, наглые бомбилы с космическими ценниками, тут же игорные заведения всех мастей, груды мусора, незаконной рекламы и транспортно-пешеходный хаос — здесь находится настоящий портал в наши 1990-е годы. А вот и контролёры. Из белой спортивной «японки» с открытыми дверями доносилась громкая музыка, рядом, болтая и подначивая друг друга, хохоча нарочито громко, нагло, торчала кучка участковой братвы. Уверенные в себе пацанчики в коротких кожаных куртках и спортивных штанах вызывали острое желание вытащить ТТ, потратив на исполнение пару магазинов.
Чёрт побери, но как же сложно оставаться непредвзятым! Думаю, это даже невозможно. Рано или поздно ты всё равно в этом себе признаешься, что бы соблюдать принцип невмешательства исключительно на жёсткой дисциплине. Честнее признаться себе в этом, чем лживо играть в равноудалённость. Проводя на Земле-2 недели командировок, переживая с людьми их трагедию, нельзя оставаться нейтральным ко всему, что причиняет им боль. Ни в коем случае нельзя зачерстветь, обрасти цинизмом. Так что, только дисциплина. Ну и определённая профессиональная деформация. Она наверняка появится.
Маленькая парковка возле гостиницы отлично подходила для наблюдения. Вальяжно расположившись в салоне с приоткрытой водительской дверью, я неспешно попивал крепкий кофе прямо из термоса, следил за поворачивающими налево автомобилями, а заодно и за прохожими.
Интересная штука! Несмотря на общее положение дел и общую социальную атмосферу, как в губернской столице, так и в стране в целом, на лицах спешащих по делам жителей мегаполиса не было видно обречённости. Озабоченность, а то и явная тревога, привычное озлобление — частые кадры, такое фиксируется. А вот обречённости не видно, люди свыклись, обтёрлись.
Не знаю, ясно ли всем им, как мне, что страна неуклонно сползает в пропасть? Скорее всего, люди это отлично понимают, народ не дурак. Понимает, что закрытые проходные стратегических заводов никогда уже не распахнутся для пропуска толп рабочих, а новые отечественные заводы никто не построит. Что звание «инженер-технолог» или «наладчик» уже не обретёт былое достоинство и гордость, что китайцы постепенно начинают всё активней вмешиваться уже не только в торговлю и производство ширпотреба, но и в политику, а предпосылок для общего улучшения качества жизни не видать.
Ничего страшного, они привыкли. Проявления общественного протеста, всплески публичного недовольства, конечно, есть и будут, но всё это мелко. А серьезное протестное движение без весомой поддержки, организационной и финансовой, ни за что не организовать, это закон. Нужна какая-то третья сила. Которой нет. Разве что китайцы начнут бодаться с американцами непосредственно на российских землях. Люди стараются об этом не думать, они живут в привычном цикле «дом – работа – магазин – дом», а в этой цепочке что-либо менять трудно, по большому счёту на неё не влияет социально-экономическая формация. Инерция огромна. Это и есть уклад.
И никто из красноярцев не знает, что всё могло сложиться иначе. Не в кухонных фантазиях и не в болтовне политиков, а на самом деле. «Знаете, а есть такая реальность, где…» и продолжить про национальные проекты, про изгнанных взашей европейцев и американцев, окопавшихся в каждом третьем властном кабинете, про импортозамещение и развитие современных технологий, про строительство новой инфраструктуры… Что сделают слушатели, услышав очевидный бред? Медицинскую карету вызовут. «Что-то вы чрезмерно взволнованны, молодой человек, может, укольчик сделаем?». Ох, и адаптивное же существо человек! Сам себя уговорит, переломает, но ко всему приспособится! Пока молния действительно не грянет. Настоящая молния, фактическая.
Некому показать и научить. Никто и не покажет.
Если я, например, хотя бы попробую начать делать что-то подобное, то очень быстро окажусь в вечной ссылке на охране какого-нибудь режимного объекта на Каспии или Новой земле. Без права выхода за периметр. Если вообще не грохнут.
Так что наше дело не просвещать. Наше дело извлекать.
Время шло, я меланхолично поглядывал в окно, туда, где, сталкиваясь, перекручивались и втягивались воронкой кругового перекрёстка плотные потоки автомашин и цепочки идущих от остановок прохожих. Определённые очередной модой прически, одежда и обувь с одних и тех же базарных прилавков делали их похожими друг на друга. То, что отличает каждого, скрыто глубоко внутри и проявляется в привычках, деяниях и линии поведения. Беглым, а порой и пристальным взглядом этого не заметишь. Лишь в конкретной жизненной ситуации, которая может произойти прямо на улице, личностные свойства обнаруживают себя, и человек может раскрыться с совершенно неожиданной стороны.
Рядом со мной стояла тёмно-вишнёвая Lancia Thema — автомобиль E класса первого поколения и два одинаковых чёрных «бумера». «Амакс» считается крутой гостиницей, чему искренне удивляется Потапов. Ближе к ночи здесь начнёт собираться беззаботная публика, в основном зрелые мужчины и молодые женщины. Вот у них единый стиль одежды отсутствует. Костюмы и галстуки, строгие вечерние туалеты соседствуют с модельными джинсами и свитерами, повседневными платьями, нарочито мятыми светлыми брюками и небрежно расстегнутыми на груди дизайнерскими рубахами. Общей, пожалуй, является лишь атмосфера уверенности и богатства. Даже не совсем свежие водолазки и небритые физиономии будто осыпаны невидимой бриллиантовой пыльцой. Много дорогих телефонов.
На входе в отель установлена рамка металлодетектора, однако под пиджаками и куртками наверняка будут спрятаны пистолеты, с десяток на зал. Сноровистые официанты быстро разнесут мясные, рыбные и сырные тарелки, заиграет лёгкая джазовая музыка. В подсвеченном синим аквариуме зашевелятся омары, по залу поплывёт лёгкий романтический аромат дубовых углей. Рассеянный зеленоватый свет крохотных плафонов создаёт в зале ресторана интимную обстановку. Вдоль одной из стен большие диваны чёрной кожи, расположенные полукругом вокруг столиков, образовывают подобие отдельных островков, что создаёт если не полное уединение, то его иллюзию.