— С начала войны, — с готовностью отозвалась Туся.
— Правда?! — искренне обрадовался Пабло. — А вы Эстению Гарсиа из третьей хирургии случайно не знаете?
— Это его мама, — не отрываясь от рации, пояснил Дирижер. — Она тоже медсестра.
Туся старательно покопалась в памяти, но не смогла вспомнить ни имени, ни фамилии, ни лица, хотя бы отдаленно напоминающего тонко очерченный ангелоподобный лик молодого барса.
Пабло разочарованно вздохнул.
— Вообще-то она у меня учительница, — пояснил он с виноватым видом. — Их школу эвакуировали еще в самом начале, а она решила остаться, чтобы быть рядом со мной. На прошлой неделе пришла разнарядка, и ее с еще несколькими медсестрами отправили в окружную…
Туся кивнула. Про разнарядку она знала. Из их отделения в переоборудованную под госпиталь окружную лечебницу отправились Наташа Корсакова, анестезиолог Пол Старк и еще несколько врачей и сестер.
— Окружная — это сейчас самый горячий участок! — с отчаянием продолжал меж тем Пабло. — На шоссе Первопроходцев Клещ окопался со своими головорезами, а со стороны Нуэво Арагона Кессель рвется! И если их отрежут от Большого Кольца…
— Да не паникуй ты раньше времени! — попытался успокоить парня Петрович. — Почему их непременно должны отрезать? На том участке Корзун командует. А он мужчина разумный! О госпитале позаботится в первую очередь! Почует — дело швах, сразу эвакуирует!
— Полковник Корзун на связи, — доложил Дирижер.
— Сейчас подойду! — отозвался оторвавшийся от группы на сотню шагов командир.
— Ну вот! Легок на помине! — ухмыльнулся Петрович.
На протяжении недолгого делового разговора усач и Пабло внимательно прислушивались, пытаясь по коротким сухим репликам Арсеньева разобрать, что имел сообщить группе Корзун.
— Ну, как там? — приступил к командиру Петрович, едва дотерпев до окончания сеанса.
— Горячо, как и везде. Держатся пока.
— А госпиталь? — с надеждой спросил Пабло. — Эвакуировали?
Арсеньев покачал головой:
— Об остановке его работы речи пока не идет.
Пабло побледнел.
— Как так? — воинственно зашевелил усами Петрович. — Корзун что, совсем спятил?! Неужто он не понимает, что несколько тысяч беспомощных людей — отличная приманка для стервятников корпорации!
— Командование не имеет права оставлять фронт без надлежащей медицинской помощи, — строго проговорил Арсеньев. — В Окружную раненых даже из Поднебесного квартала везут! Эвакуация проводится, но поэтапно. Пока вывезли три отделения из шести. Остальные ждут своей очереди.
Он повернулся к Пабло:
— Куда направили сеньору Гарсиа?
— Она не успела сообщить, — сокрушенно проговорил тот.
— Будем надеяться на лучшее, насколько это возможно в данной ситуации. Кстати, по поводу моего рапорта относительно Клода, – продолжил он уже другим тоном, явно желая увести разговор от болезненной для Пабло темы. – Наш пострел у Корзуна на передовой объявился и, конечно, принялся там геройствовать. Полковник уточнял его имя и звание, чтобы представить к награде. Так что мой рапорт оказался, увы, не к месту. Не спорить же со старшим по званию!
Он посмотрел вглубь мертвой улицы и нахмурился еще больше:
— Что-то дым густеет, и Капеэсэс затих. Пойду, погляжу, что там у него.
Едва командир отошел на пару десятков метров, Петрович хлопнул по спине Дирижера. Лицо здоровяка светилось торжеством.
— Что я тебе говорил? — весело пробасил он. — То-то!
— А я вообще не понимаю, что это наш командир на Клода так взъелся, — заметил Дин, принимая от усача их опасную ношу. — Тот же всегда у него в любимчиках ходил.
— Вот поэтому и взъелся, что в любимчиках, — Петрович вытащил из кармана изрядно замусоленную сигарету, засунул в рот и принялся ожесточенно жевать. — Парень не ценит свою жизнь ни на грош, а нашему командиру она ох как недешево досталась!
— Как понять — недешево? — временно забыв о своих страхах, удивленно обернулся Пабло.
Петрович выплюнул на ладонь сигарету, сокрушенно посмотрел на то, что от нее осталось, и засунул обратно. Судя по всему, ему до смерти хотелось курить, и даже присутствие нескольких десятков килограмм взрывчатки не могло это желание притупить.
— Вы правую руку нашего командира помните? — спросил он молодых бойцов, воинственно поводя усами.
— Такое, пожалуй, забудешь, — покачал головой Дин.
— Так вот это ему на память от Клода осталось, а вернее сказать, от Серого Ферзя.
— Как так? — не понял Пабло.
Бойцы, включая Дирижера, и Туся сгруппировались вокруг Петровича, чтобы ничего не упустить, ибо намечалось что-то интересное, но тут некстати вернулся Командор.
— Кажется, мы зря здесь пошли, — сообщил он, проводя рукой по лицу и размазывая копоть. — Дальше сплошные завалы: температура была настолько высока, что железобетон не выдерживает.
— А на седьмую соваться — точно погибели на свою голову искать! — возразил ему Петрович. — По мне уж лучше под завалами сгинуть. Я удивляюсь, как эта дрянь, что там окопалась, еще по всему городу не расползлась. Видно, огонь остановил. Помяните мое слово, легионеры еще хлебнут с этим наследием горя, чего им от всей души желаю.
— Чушь это, по-моему, все, — без особой надежды найти понимание устало отозвался Арсеньев. — Досужие байки, армейский фольклор.
— А институт бионики? — возразил ему усач. — Тоже фольклор? Я видел их опытные экземпляры. Встретишь — от страха копыта откинешь, еще до того, как они тебя прикончат. Ты как хочешь, Саня, но я туда не пойду, да и тебе не советую. Если тебе на нас наплевать, пожалей хоть девчонку. Ее-то за что?
— Раскипятился, старый самовар, — улыбнулся здоровяку Арсеньев. — Через институт бионики мне и самому идти не хотелось бы, да только и на третью путь закрыт. Ладно. Мы с Капеэсэс все-таки попробуем поглядеть, есть ли там проход, а вы не зевайте и глядите в оба. За груз и девушку отвечаете головой.
Дальше двигались молча. Говорить расхотелось: идти становилось все сложнее, да и тишина руин выглядела уж больно настороженной. Пронзающие облака обгоревшие каркасы домов, словно заломленные руки вопиющего в пустыне, безмолвно кричали о бессмысленности своего дальнейшего существования и просили дать им покой. Ветер, гулявший в пустых глазницах лопнувших от жары окон, тревожил обрывки коммуникаций и водопроводных труб, и они время от времени отзывались заунывным протяжным стоном.
Пабло зябко поежился:
— Ну и тоскливая песня! Словно собака воет по покойнику.
— Типун тебе на язык! — прицыкнул на парня Петрович. — Как бы нам этот вой боком не вышел. Вот ведь незадача какая. Куда ни кинь — всюду клин. А ведь в прежнее время здесь ходу было всего пятнадцать минут. И надо же было этим стервятникам поганым на третьей свои делишки обтяпывать!
Он хотел сказать что-то еще, но вместо этого вдруг поднял указательный палец вверх и застыл на месте, внимательно к чему-то прислушиваясь. Забытый бычок жалко повис у него на губе. Туся тоже насторожилась. Земля у нее под ногами вибрировала, как во время обстрела. Потом где-то сверху, оглушительный в гулкой тишине, раздался металлический скрежет. Туся подняла голову. По фасаду ближайшего здания, быстро расширяясь, сверху до низу пробежала громадная трещина. Верхние панели немного побалансировали в воздухе, обтряхивая с себя пыль и копоть, и начали медленно падать вниз. Что-то похожее происходило в соседних домах. Этого, впрочем, Туся разглядеть уже не смогла.
В наушниках Петровича загремел голос Командора:
— Назад!!! Бегом марш! Не оборачиваться и не останавливаться!!!!
Усач мгновенно вышел из ступора, сгреб Тусю в охапку и помчался гигантскими скачками по дыбящейся, уходящей из-под ног мостовой, разом поминая святых угодников и безбожно матерясь.
Вокруг все грохотало, скрежетало и лязгало, обрушивая на изнемогающие мембраны барабанных перепонок сотни децибелов пропущенных через усилители громовых раскатов или грохота сотен обезумевших дискотек. Впрочем, этот жуткий стон земли и металла достигал не только ушей. Он ощущался всем телом, сбивая пульс, резонируя в груди и желудке. Мир рушился, небо мешалось с землей, тьма со светом, и единственное, что оставалось реальным — это жесткая броня Петровича, его медвежий захват и ощущение нестерпимого ужаса, засевшее то ли под ложечкой, то ли в груди.
Глянув назад (копируя манеру командира, или просто потому, что это было удобнее всего, Петрович носил женщин так же по-разбойничьи через плечо), Туся увидела стремительно приближающееся облако пыли и копоти. Опережая его всего на пару шагов, по улице мчались трое младших барсов. Рюкзак подпрыгивал над плечами Дина, как лихой ковбой. Арсеньева и Славы с ними не было…
====== IV ======
Остановиться их заставила река. Парапет набережной давно обвалился, и Петрович с Тусей через плечо, разогнавшись, едва не сверзился в насыщенную химикатами и смазкой, отвратительно смердящую болотом и канализацией жижу. Пабло с Дирижером, через пару мгновений вынырнувшие из мрака, буквально за рюкзак поймали посунувшегося вниз Дина.
Петрович поставил Тусю на уцелевший участок облицовки набережной и прислушался. Гул и грохот стихли, земля под ногами уже не отплясывала брейк-данс и лишь тихо, настороженно гудела. Вокруг все было спокойно: бои за набережную закончились около двух недель назад и большинство окрестных зданий лежали в руинах.
Хотя бетонный туман достигал такой густоты, что на несколько сотен метров никто не мог ничего разглядеть, Петрович и барсы долго вглядывались в серую мглу, в надежде, что еще пара мгновений, и она расступится, выпустив из своей толщи силуэты двух знакомых фигур. Но пыль уже начала оседать, а Арсеньев со Славой так и не появились. Связь отсутствовала, сколько Дирижер ни пытался колдовать над рацией.
— Командор! — с отчаянием позвал в микрофон Петрович. — Саня! — повторил он жалобно, и голос его дрогнул.
— Они живы! — с неожиданной для себя уверенностью сказала Туся.
С ней происходило что-то странное: она стояла на набережной, глядя, как пыль медленно оседает, открывая обзору то, что осталось от пятой улицы, и в то же время пробиралась по какому-то темному, уходящему вглубь лабиринту. Скудный свет карманного фонарика освещал серые выщербленные стены, потрескавшиеся опоры, остовы искореженных машин, выхватывал из мрака горбоносый силуэт идущего рядом Славы.
— Это подземная парковка, — явно не своим голосом произнесла Туся. — Отсюда прежде, кажется, был выезд на набережную…
— Фига с два! — простонал Петрович, побелевшими пальцами сжимая автомат (молодые барсы взирали на Тусю прямо-таки с суеверным ужасом). — То есть выезд, конечно, был, но вы же видите! Здесь бомбили! Придется копать! — закончил он совсем уже другим голосом и так посмотрел на своих товарищей, что, попробовал бы кто ему возразить, ему пришлось бы несладко.
Но возражать никто не пытался. Пабло и Дин доставали саперные лопатки, Дирижер пристраивал поудобнее рацию, чтобы не мешала работе.
Туся не могла сказать, сколько времени продолжались раскопки, так же, как и подсчитать количество кубов перемещенной с места на место земли, число вывороченных камней, кусков арматуры, балок, блоков и другого строительного мусора. Она работала наравне со всеми: таскала горстями землю, ворочала камни, которые могла поднять. Вместе с тем ее не покидало ощущение двойственности, присутствия одновременно здесь и там. Иногда оно было ярким, почти осязаемым (тем более что пленники подземелья занимались той же работой, явно не подозревая о возможности помощи извне и не надеясь на нее), временами превращалось в зыбкий морок, смутное воспоминание о невнятном сновидении.
Внезапно картина замурованной парковки сделалась настолько четкой и реальной, что Туся сперва подумала, будто незаметно перенеслась туда. И даже голоса Петровича и Пабло над ухом да громкое сопение Дина не сразу убедили ее, что это не так. Впереди, загораживая проход, возвышалась плита. Уродливый серый монолит без единой трещинки, толщиной не менее полуметра и больше трех с половиной в высоту.
— Ну вот, и приехали! — услышала Туся Славин голос. — Спи спокойно, дорогой товарищ. Ты, помнится, говорил, Командор, что смерть от удушья не из самых приятных. Так может лучше сразу?
Он достал нож и выразительно провел им возле горла.
— Без паники! Коммунисты не сдаются. — ладонь Арсеньева тяжко легла на рукоять Славиного ножа, и Туся подумала, что происходящее с ней напоминает компьютерную игру с эффектом присутствия. Отличие заключалось лишь в том, что все происходило на самом деле, пугая реальностью ощущений, и что она при этом оставалась всего лишь зрителем, не способным там ни на что повлиять.
Арсеньев меж тем зачем-то разбирал валявшийся в огромном количестве под ногами хлам, силясь что-то в нем отыскать. Найдя толстый железный прут, он испробовал его на прочность. Эту процедуру ему пришлось повторить не менее четырех раз: два прута сломались в его железных руках, третий он завязал узлом.
— Здесь есть небольшая щелка, — пояснил он взиравшему на него с явным интересом и недоумением Славе. — Попробуем просунуть туда рычаг и сдвинуть с места. По моим расчетам выход где-то близко.
В следующее мгновение чудовищное усилие обрушилось Тусе на плечи, сдавило грудь. Стало нечем дышать, под ногтями и на сорванных ладонях выступила кровь, пульс бешено колотился в висках, за шиворот сыпалась земля. «Еще немного!» — подумала Туся голосом Командора, чувствуя, как в глазах начинает темнеть и во рту появляется характерный соленый привкус.
Хрясь! Прут треснул посередине, отбросив Арсеньева со Славой на пол и насмерть законопатив щель. Капеэсэс где-то внизу выругался трехэжтажным. Арсеньев хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, но разведчик внезапно истошно закричал и принялся энергично колотить по чему-то оставшимся у него в руке обломком прута.
Когда Арсеньев включил погасший во время неудавшихся упражнений на применение закона рычага фонарик, Туся тоже не смогла сдержать крик: Слава Капеэсэс лихорадочно катался по полу, пытаясь и не успевая подняться на ноги, а на него из темноты наступало жуткое чудище, напоминающее гигантскую стальную тысяченожку. «Откуда взялась эта тварь?» — растерянно подумала Туся и тут же нашла ответ: «Институт бионики». Обе эти мысли, похоже, принадлежали ей самой, Арсеньеву было явно не до того, чтобы забивать голову подобной ерундой.
Еще до того, как в его мозгу возникло слово «тысяченожка», Командор поспешил на помощь товарищу. И в самое время! Арсеньев едва успел испробовать на макромолекулярной броне заряд скорчера (вполне безуспешно: очередь просто отрикошетила от брони и ударила в потолок), как раздался короткий щелчок, в воздухе запахло паленым, и Слава обмяк, предоставив командиру самому разбираться с бесхозной научной разработкой.
Арсеньев и разбирался, твердо намереваясь победить. Хотя создатели чудовища от души напичкали его железное нутро новейшей электроникой, тренированное, но вполне живое, не каменное тело Командора на шаг предугадывало и опережало движения тысяченожки, а его мозг работал как сверхмощный компьютер. Ни на миг не выпуская из поля зрения все находящиеся в движении конечности механической твари, успевая решать насущные задачи, Арсеньев пытался проникнуть в замысел разработчиков машины, дабы найти способ к ее уничтожению.
Перед глазами у Туси, как в калейдоскопе, мелькали унизанные острыми как бритва лезвиями стальные щупальца, фасеточные глаза, пару раз в опасной близости от лица промелькнуло жало, один раз Тусю, вернее Арсеньева, шибануло током: проклятая тварь оказалась электрической.
Наконец человеческий интеллект возобладал над машинной логикой механического чудища. Последовал кувырок вбок с откатом, затем Арсеньев стремительно нырнул рыбкой под брюхо тысяченожки и раньше, чем чудище успело что-либо просчитать и предпринять, вонзил Славин нож в основание его шеи, вскрыл обшивку и закинул внутрь одну из висящих на поясе гранат. За пять секунд, оставшихся до взрыва, он успел откатиться к плите и оттащить туда безвольное тело Славы.
Тысяченожка разлетелась сверкающими обломками. Десяток ее задних ног еще продолжал дергаться в сумасшедшей пляске, когда истрескавшиеся своды гулко застонали и ближайшие к взрыву опоры заходили ходуном.