- А меня вышивать вот... только я так и не научилась, - Дарья оглушительно чихнула и прикрыла рот ладошкой. - Сильный, зараза... это ваш дар?
- Еще нет. Стой здесь, - Лешек выпустил руку. - И говори... пожалуйста...
...а то вдруг он и вправду потеряет.
- Так... чего говорить? - удивилась Дарья.
- Рассказывай... значит, вышивать не умеешь?
- И шить не умею... и голос у меня так себе, а музицирую вовсе отвратно, хотя матушка научить старалась. После... мне это все скучно было, а вот братьев, наоборот, интересно учили, рассказывали про всякое... я к ним сбегала, а про меня забывали...
Старая сила, приснувшая была, тоже откликнулась на Лешеков зов. Она раскрылась, развернулась тугой спиралью, потревожив и железную жилу, и совсем крохотную серебряную.
Где же ты?
Не друг, а враг...
- Я долго так... и мои про меня забывали, а братовы не обращали внимания, если тихо сидеть...
Никого.
Должен быть... слушай камень, превнимательно. Собирай крупицы тепла, которого под землею мало, запоминай, как стучит сердце того, кто, должно быть, обнаружил, что сила больше не дичает...
Вот удивился, должно быть.
...а вот человек был... он прятался и преумело, отгородившись от камня одеждой и, небось, непростой... но вот, забылся, коснулся гранита ладонью, а тот и запомнил.
И след горел.
Лешек положил ладонь на камень. И сила отозвалась охотно, потянулась и схлынула, завихрилась, полетела, спеша к метке следа. Вздрогнули подземелья, и грохот обвала разнесся по ним.
- Что это? - Дарья вздрогнула.
- Ничего, - соврал Лешек, ее пальчики аккуратно сжав. - Здесь случается.
- А врать вы не умеете.
- Не умею. Думаешь, надо учиться?
- Он все равно ушел... тот человек, - Дарья поморщилась и чихнула. - Не люблю менталистов...
А кто ж их любит?
Стрежницкий не спал. То ли совесть, внезапно очнувшаяся мешала, то ли просто выспался за день, вылежался, и теперь перина казалась комковатой, пуховое одеяло - жарким, а собственное тело внезапно стало слабым, негодным.
И в голову вот лезло всякое.
- Богдан, - раздался тихий шепоток. - Что ж ты так со мной...
...он повернул голову и руку положил на рукоять револьвера. Оно-то, конечно, охрана охраной, а привычки привычками.
- Сама виновата, - ответил, чувствуя, как вялые пальцы беспомощно скользят по металлу. Ишь ты, и не сгибаются почти...
...зелья это.
Выпейте.
Надобно... боль отступит... да чтоб он хоть раз еще...
- В чем виновата? - слезливо поинтересовался голосок, от которого рана в глазу зачесалась невероятно. И Стрежницкий заскрипел зубами. Вот и где, спрашивается, эта самая охрана? Его, может статься, убивать пришли, а их будто и нет.
Спят, что ли?
- Так и ты ж меня убить собралась, - он закрыл глаза и задышал часто, быстро, заставляя себя сосредоточиться на вялой руке и треклятом револьвере, который оказался дальше, чем должен был быть. - Или не собиралась.
- Я тебя любила, - с упреком произнес призрак.
Повеяло холодом.
Жутью.
А в голове прояснилось. Все ж таки боль - хорошее средство... от воздействия помогает найчудеснейшим способом.
- И дитя наше...
- Какое дитя? - пальцы-таки добрались до рукояти. - Мы с тобой всего-то с полгодика вместе и побыли, откуда дитяти взяться?
- Мое... мое... - призрак отделился от стены. Он казался бледным пятном. - Разве ж не обещал ты заботиться...
Не обещал.
К обещаниям своим Стрежницкий относился весьма серьезно. И теперь подтянул револьвер поближе, а сам заскулил, надеясь, что выглядит в достаточной мере жалко, чтобы тварь подобралась поближе.
- Ты виноват, виноват... - знакомый голос очаровывал, и на глаза навернулись слезы, сердце в груди вспыхнуло, сжалось, а после пустилось вскачь. Того и гляди разорвется. Во рту пересохла, а пальцы мелко задрожали. - Искупи, искупи... искупи...
- Чем? - Стрежницкий зажмурилась, изо всех сил пытаясь противостоять наваждению. А давили крепко, сминая волю, и если бы не благословенная боль в горящем глазу, он бы не выдержал. Он зацепился за эту рану, которая еще недавно злила, и держался ее, смакуя боль во всем ее многоцветьи. Он дышал прерывисто, и задыхался, а в груди закипал кашель.
- Придет... от меня придет... помоги... сделай, что скажет... ты должен... должен... иначе... умрешь...
Призрак подобрался достаточно близко, чтобы Стрежницкий различил тонкий цветочный аромат духов. И как ни странно запах этот придал сил.
Будут пугать?
Как бы не так.
Он поднял руку. И выстрел прозвучал оглушающе, во всяком случае, сам Стрежницкий оглох, а еще ослеп и потерялся где-то, а где и сам нельзя. Мелькнули и полетели темно-зеленым шаром болота, а с ними костры и кони, люди, все, которых ему случалось встречать в жизни своей. И мир, и небо... и только чьи-то серые глаза удержали его от падения в бездну, в которой проклятую заблудшую душу уже ждали черти с кострами. Подождут...
...он пришел в себя сразу, так сказали после. А Стрежницкий согласился. Сразу так сразу.
Главное, что очнулся.
И револьвер подхватил дрожащею рукой. И сполз с постели, вставши на четвереньки, поскольку ноги не держали, да и от того, чтобы героически не обмочиться его удержало лишь чудо.
- Эй, кто-нибудь... - голос звучал на редкость сипло, надсаженно. А еще Стрежницкий распрекрасно осознавал, насколько он ныне жалок. Если бы промахнулся... небось, не стали бы нянчится, подушку на лицо и... что бы он сделал?
Ничего.
А то и вовсе утянули бы в бездну призрачного мира...
...а он не промахнулся.
И теперь сидел над телом девушки в темно-синем платье с белым отложным воротничком. Чулочки шелковые... лицо... почти уцелело, пуля вошла аккурат под левым глазом, причем глаз сохранила, а скулу разворотило. И смотреть на это было... неприятно, пожалуй.
Война...
На войне он видывал и таких вот девочек, и других, моложе, невинней. Застреленных, повешенных, сожженных, замордованных до смерти. И его людьми в том числе, но то на войне, а теперь же мир... кажется, мир... только почему он чувствует себя поганей, нежели тогда?
Он прижал пальцы к шее, хотя с такою раной девица не могла остаться живой.
И покачал головой.
Как же тебя так угораздило-то?
До столика, на котором валялся сигнальный амулет, Стрежницкий полз на четвереньках. Его даже не слишком-то удивило, что охрану не встревожил выстрел. Дай бог, чтоб живы оказались... он добрался.
И поднялся.
И амулетку стащив, сдавил в кулаке.
...и сел, закрыл глаза, пытаясь отделаться от шепота:
- Помоги... помоги и будешь прощен...
Хрена с два. Не за что ему прощения просить. Не за что...
Глава 2
Глава 2
...князя все-таки унесли.
И папенька Таровицкой, человек высокий и крепкий, хмурился, двигал бровями и губами, но ни слова не сказал. А бабушка Одовецкой, Таровицкого и взглядом не удостоившая, бросила:
- Молодец... отличная работа.
И от похвалы этой Аглая зарделась.
А потом в комнате стало тихо и... и когда в ней появилась бледная девушка в пиджаке явно с чужого плеча, никто ее появлению не удивился, а Лизавете лишь подумалось, что писать статью ныне смысла нет, да и писать-то особо не о чем.
...зато князь поправится.
Это ведь хорошо?
Ночью ей снилась великая снежная степь, по которой летела собачья упряжка. Огромные псы черной масти бежали легко, не проваливась в зыбкий снег, а широкие полозья не оставляли следов. Сидела в груде мехов драгоценных Заячья лапа, грызла погрызенный чубук своей трубки.
Встретилась с Лизаветой взглядом.
И сказала:
- Время близится. Не упусти.
Лизавета, которая вдруг обнаружила, что стоит на снегу босой, кивнула: мол, ни за что не упустит. Правда, чего...
...она проснулась засветло.
Тихо.
Прохладно.
За окном лето, но этот старый камень и в самую жару не прогревается. Вон пол совсем студеный. Прочие спят. Раскинулась на кровати Авдотья, губами шевелит, будто спорит с кем-то. Свернулась калачиком Одовецкая, и так лежит, дрожит во сне, зовет кого-то... а не слышно, кого.
Маму?
Снежка лежит на спине. Прямая. И руки на груди сложила. Сама бледная и... Лизавета перекрестилась, уж больно неживой выглядела она.
А вот Таровицкая во сне подушку обняла, стиснула и под живот себе запихала.
...последняя кровать была пуста.
Дарья...
Неудобно вышло вчера, да... и уверения, что подобное случается, не помогли.
Ныне Дарья не спала. Сидела на подоконнике, сжавши кулачки, прислонилась лбом к мутному стеклу и глаза закрыла. По щеке ее бледной ползла слезинка.
- Что случилось? - спросила Лизавета тихо.
- Ничего, - Дарья шмыгнула покрасневшим носом и тихо спросила: - А сильно заметно?
- Что ничего не случилось? Изрядно.
Дарья вздохнула.
- Пойдем, - Лизавета протянула руку. - Холодной водой умоешься. И еще по полтине на каждый глаз положи, минут на десять, хорошо отек снимает.
- А моя матушка огуречный рассол пользует, - Дарья торопливо смахнула слезинку и сползла с подоконника. - Говорит, что лучше его нет.
- Может, и нет, - согласилась Лизавета. - Только где мы сейчас рассол возьмем?
Только-только свело. Солнце, темно-красное, налитое еще висело над самою землей, будто раздумывая, а стоит ли вовсе на небосвод лезть, выдержит ли он, такой хрустально-хрупкий, всю тяжесть светила. Еще немного и дрогнет, покатится, отмеряя утренние часы. И смолкнут соловьи, уступая дневным птахам...
- Я его люблю, - пожаловалась Дарья в умывальне. - Как думаешь, можно влюбиться с первого взгляда?
- Думаю, что если ты влюбилась, то значит, можно, - Лизавета тоже умылась.
А вода леденющая.
То ли красавицам не положено, то ли новое испытание удумали, то ли горячую позже пустят. В конце концов, кто в такую-то рань несусветную встает.
- Маменька сказала бы, что это глупость и блажь, что... в мужа влюбляться надо.
- А если нету?
- Тогда завести и влюбляться.
Наступил Лизаветин черед вздыхать: муж, чай, не таракан, сам собою не заводится. А если так, то неужели без любви жить? Как-то оно несправедливо.
- Я... я его раньше... на ярмарке... в Арсинор на ярмарку папенька повез... у меня кошель украли, - Дарья похлопала себя по щечкам. - Давно уже... мне было десять и я полгода деньги собирала... для ярмарки... папенька давал... а маменька не велела от себя отходить. Только она все по купцам, ей книжные лавки без надобности. Я же хотела... не подумай, у нас большая библиотека в доме, только все больше или про святых, или про полководцев. Я про магию хотела... научиться даром управлять, чтоб... знаешь, это обидно, когда тебя все забывают. А дома только по основам... вот и хотела купить такую книгу, чтобы... понимаешь?
Лизавета кивнула.
- Вот... я и отступила... думала, что взрослая уже, да и чего мне сделается-то? Привыкла, что люди меня не видят... а тут вот... срезали. Я в лавке только и поняла... книг выбрала, платить хотела, а вместо кошеля одни веревочки. Обидно стало до слез. Я и разрыдалась. А он спросил, чего реву... и книги мне сунул. Потом сказал, что одной гулять не стоит, что... опасно... и мы гуляли вместе. Он, его приятель и я...
Дарья вновь всхлипнула.
- Я ж тогда... я просто запомнила его... я людей хорошо запоминаю, а он... он...
- Тебя забыл?
Дарья кивнула.
- Так...
Лизавета прикусила губу: вот и чего сказать? Правду? А кому она нужна? Дарья и сама понимает, что дар у него особого свойства, да и без дара всякого попробуй-ка вспомни девицу, которую видел один раз в жизни и много лет тому.
- Я понимаю все, - она похлопала ладонями по щекам. - Просто... я тоже не думала, что... а встретила и... я без него не хочу... он хороший. Добрый...
- Кто?
- Цесаревич, - прошептала Дарья, слезы по щекам размазывая, и без того красные, те запунцовели совсем уж болезненно. - Он... надо мной не смеялся.
Да уж, изрядный повод, чтобы влюбиться.
- Только... он меня теперь забудет.
- Может, не забудет.
- Забудет, - с убежденностью произнесла Дарья. - Все же забывают и... и вообще... кто он, а кто я? У папеньки род не древний, у меменьки тоже... денег у нас немного, а... да и вовсе...
Она махнула рукой и тихо добавила:
- Пусть уж лучше забудет. И я бы сама... если бы могла... а он... лучше так. Для всех.
...Лизавета кивнула. И она не отказалась бы забыть... у князя вот глаза светлые. А еще он хмурится забавно. И вообще... но кто она? Недоразумение, которому титул достался и вообще... дева старая, бесприданница, сестрами отягощенная. На таких князья не женятся.
Лизавета коснулась губ.
...дура она, а не дева старая. И сама виновата.
...к завтраку накрыли в саду. Наверное, сие было даже мило, во всяком случае прочие участницы, которых осталось с две дюжины, громко восхищались необычностью завтрака и красотою сада. Их императорское Величество присутствием своим завтрак не удостоило, а вот Анна Павловна была.
Она заняла место подле пустующего кресла.
И сидела, задумчивая, отстраненная, казалось, не обращающая на девиц ни малейшего внимания, что, впрочем, никак не сказалось на их старательности.
- До чего великолепные розы! - воскликнула Залесская, обмахиваясь веером. Темно-синий, он несколько дисгармонировал с легким платьем цвета шампань.
Наряды у участниц вновь были до удивления схожи, выполнены в одном цвете и в одном стиле, что, кажется, многим было не по нраву. Впрочем, спорить с Ламановой, не говоря уже об императрице, девицы не смели. А потому силились украсить себя хоть как-то, чтобы выделиться. И вот у кого-то на волосах появилась узкая лента с искусственным цветком. Кто-то мушку к губе приклеил или вот нарисовал ярко-красные губы...
- Сразу видно, что создавал их настоящий мастер, - Марфа поднесла к губам кофейную чашку, но к напитку не притронулась. - Моя матушка училась в Университете, и она говорила...
- А вы? - нарушила молчание Анна Павловна.
- Простите?
- Вы не учились?
- К моему сожалению...
- Почему?
Марфа несколько смутилась.
- Потому что дура, - тихо произнесла Авдотья, которая после вчерашнего сделалась на редкость задумчивой. - И даже папенькины деньги этого исправить не в состоянии.
- Это как-то... неприлично...
- Почему?
- Тамошние нравы... простите, всем известны... и потому удивительно знать, что... некоторые не скрывают своей... - веер развернулся и задрожал. - ...своего... образования.
- Действительно, как это возможно...
- Именно... матушка говорила, что ей с трудом удалось... сохранить себя для мужа. И она не желала, чтобы я и моя честь подверглись подобным испытаниям.
- Была не уверена, что выдержит? - Одовецкая облизала пальцы и зажмурилась. - Что? В монастыре так не кормят. Знаешь, кажется, я туда не вернусь, даже если бабушка будет настаивать. Открою практику. Только сперва нужно будет получить подтверждение... подам документы, пусть соберут комиссию...
А розы были действительно хороши.
Компактные кусты.
Крупные цветы, чья форма идеальна. И устойчивы наверняка, что к заморозкам, что к грибкам, которые розы портят преохотно, а извести их крайне сложно. Именно поэтому с розами Лизавета и не любила работать: возни много, а толку... вот то ли дело лилии или те же фрезии, ничуть не хуже.
- Что ж, любое мнение ценно, - Анна Павловна поднялась, давая понять, что слегка затянувшийся завтрак окончен. - И вместе с тем я собрала вас здесь, чтобы объяснить суть следующего испытания. Как вы знаете, близится весьма знаменательный день: именины Его императорского Высочества, князя Гормовского...