— Концерт. В клубешнике у Саранчи. Народу немного, все свои. Посидели потом, поорали, выпили, — сообщил Бабай, выключил звук на музыкальном центре, и почесал живот под грязной майкой. Миша вплыл в комнату с артистично зажатыми между пальцами одной руки бутылками, и стаканами в другой.
— Ой, да ладно, я из горла попью, — сказал Бабай. — Кстати, что за красавица тут стоит? А, знаешь прикол? «Если красавица в рот брать стесняется, дай ей по печени, пусть покривляется!»
Получив свое пиво, хозяин противно захихикал. Наташа вспыхнула от раздражения, а Миша вяло зевнул.
— Старо. Познакомьтесь, кстати, а то у меня и правда из головы вылетело. Это Упырь, лидер группы «Королевские тарантулы» и мой большой друг. А это Натаха. Я тебе про нее говорил.
— А-а, — прищурился Упырь. — Королева интернета! Наслышан-наслышан. Ну, садись. Я Володя, кстати. Это только эти укурки меня Упырем зовут.
— Очень приятно, — холодно сказала Наташа, но садиться не стала. Вот еще, чести много!
— Да садись, подруга. Чего выеживаешься?
Бросив взгляд на Мишу, Наташа неохотно села, взяла стакан с пивом и сделала осторожный глоток.
— Твои сиськи сейчас впереди планеты всей, — похвалил Упырь. — Очень мне понравился этот твой трюк с колготками. Прикольно.
— Она еще и талантливая, — похвастал Миша. — Наташ, спой, а?
— Давай-давай, — подбодрил Упырь, отхлебывая пиво. — Можешь так, можешь под гитарку. Сама слабаешь или помочь?
— Сама, — спокойно ответила она. Упырь вытянул из кучи барахла гитару и передал Наташе. Она побренчала по струнам, а затем начала петь песню, которую исполняла на конкурсе. Упырь слушал внимательно, но потом вдруг остановил ее взмахом руки. Глаза его были тухлыми, как у пыльного чучела лисы, которое она когда-то видела в музее.
— Это интересно, да, — сказал он, слегка скривившись. — Не попса, конечно, но Миха говорил, ты вообще безбашенная. А можешь что-нибудь про Россию-матушку? О том, как нам хреново живется, и как нам гадят в душу?
Наташа опустила голову, копаясь в памяти, а потом запела с глухим надрывом:
Брюки с лампасами, пиво,
Семечек полон карман,
Нынче, наверное, красиво
Потомками быть обезьян.
Присели на корточки дружно.
Пугая ворон и собак,
С колонок охрипших натужно
Базлает шансон и клубняк.
Ее слушали в полной тишине. Упырь даже пиво отставил в сторону, а на лице Миши блуждала довольная улыбка. Воодушевленная успехом, Наташа продолжила:
Какая-то такая Россия,
Какой-то такой тут народ,
Какой же, мать вашу, мессия,
Когда каждый пятый — урод?!
В финале, она взяла неверный аккорд, запуталась и сконфуженно замолчала, однако судя по лицу Упыря, впечатление произвела неизгладимое.
— Ну, мать, ты даешь, — восхищенно сказал он. — Это сильно, да. Можешь.
— Спасибо, — сконфуженно сказала она.
— Да не за что. Мих, ты был прав, она супер. И стихи твои?
— Мои.
— Атас. Нет, это кульно, отвечаю. Плюс характер, смелость. Натах, да ты просто находка. Такой самородок грех скрывать, да, Мих?
— Конечно, — ответил Миша. — К тому же у меня появилась идея. Как насчет того, чтобы сколотить девчуковую группу?
Упырь скривился.
— Хрень полная. Сколько их, групп этих, а толку?
— Нет, — помотал головой Миша. — Нам не надо этих клонов группы «Золото» или «Сверкающие». Там ни голосов, ни харизмы, сиськи одни. И тексты на уровне юбочки из плюша. Я предлагаю другое. Три девчонки-оторвы, где-то фрики даже, это самый простой путь.
Вспомнив слова Ларисы, Наташа энергично возразила:
— Не желаю я быть фриком!
— Ничего ты не понимаешь, — с жалостью сказал Миша. — Фрик — это круто. Пусть другие берут красотой, таких вон вагон. Мы возьмем харизмой. Используем твою идею, только колготки будем надевать на головы такие… детские, разноцветные, с пришитыми на место глаз лоскутками. И песни надо писать цепляющие. Не просто ля-ля-ля, любовь-морковь, хочу-не хочу, а проблемные. Например… ну, скажем, про аборты. Тем самым мы подчеркнем, что против абортов. Или против загрязнения окружающей среды. Или против тоталитаризма.
— Кто нас с таким репертуаром пустит в телевизор? — усмехнулась Наташа. — Сам знаешь, что сейчас крутят. Про родину может петь только Газарин или вечно живой Гонзон. Сильно сомневаюсь, что нас пригласят на «Голубой огонек».
— Ничего ты не понимаешь, — рассмеялся Миша, и в его смехе послышались незнакомые истерические нотки. — Наша аудитория — молодежь. А ей плевать на телик давно уже, они все в интернете. А там не нужны деньги, не страшны цензоры. Один клик — и о тебе узнает вся страна, а то и мир. Главное, как себя подать.
Наташа замолчала. От страха в животе вдруг забурлило, заурчало, требовательно, желая выйти наружу. Она сжала коленки и зажмурилась. А Миша, змей-искуситель, продолжал:
— Ты только представь. Три девочки, на головах колготки: красные, голубые, желтые, поют песню о вреде абортов, о том, как затрахало нас правительство, как воруют наши деньги… Да мы через месяц станем известными! А если это подкрепить какой-нибудь веселенькой картинкой…
— Вроде сисек, — встрял Упырь, ухмыляясь.
— А хоть бы и сисек! А что? Все показывали сиськи: и Мадонна, и Милен Фармер, чем мы хуже? Тогда мы за два месяца забьем всех наших звездулек. А, Наташ? Что скажешь?
В животе урчало все сильнее. Спустив гитару на пол, она поднялась и робко спросила:
— А где у вас туалет?
Упырь мотнул подбородком. Наташа стремглав выбежала в прихожую, заперлась в ванной и торопливо включила воду. Миша и Упырь проводили ее взглядом.
— Это ведь то, что я думаю, Мих? — спросил Упырь.
Миша медленно кивнул.
— Хорошая девочка. Смелая, — сказал он.
Упырь оскалился, обнажая нездоровые желтоватые зубы.
— Ага, — серьезно сказал он. — И глупая.
Домик в подмосковном Ашукино оказался совсем маленьким, деревенским, с рассохшимися ставеньками, выкрашенными в голубой цвет, по случаю отсутствия хозяев наглухо закрытыми. Привыкшая к роскоши московской квартиры Лобовых, Наташа удивилась, походила по огородику с засохшими цветами и брошенной в кучу картофельной ботвой, глянула на покосившуюся будку туалета и вздохнула.
Больше полутора часов на электричке до Москвы. И там еще как минимум столько же. Три часа, которые она могла бы провести с Мишей, псу под хвост!
Пока Миша, чертыхаясь, разгребал разбросанные у входа бебехи, вроде старых ведер, черенков от лопат и грабель и разномастных калош, Наташа медленно прогулялась по небольшому участку, стараясь ступать на дорожки между грядками с увядшими побегами овощей. В углу стояло приземистое строение из темных старых шпал, обмазанных желтой глиной, с маленьким окошком и дощатой дверью, закрытой на внушительный замок.
«Наверное, курятник, — подумала Наташа. — Только куры сдохли от голода».
Она подошла ближе, и даже в окошко заглянула, рассчитывая увидеть тушки кур, но внутри не было ничего интересного: железный котел с печкой, скамейка, да пара тазиков. В уголке висело что-то странное: то ли метла, то ли веник.
Заскучав, она отошла в сторону и решительно нырнула в кусты, с виду напоминавшие вишневые, споткнулась о торчащий из земли колышек, зло пнула его ногой и, сдержав рвущееся из груди проклятие, посоветовала себе быть спокойней.
Нет, ей здесь не место!
— Не ожидала, что у вас такой дом, — крикнула она из глубин вишневых зарослей, на которых еще кое-где висели подсохшие ягоды, сухие, сморщенные, словно старушечьи лица.
— Что? — крикнул в ответ Миша, боровшийся с навесным замком. Наташа вернулась на дорожку и подошла ближе.
— Говорю, что этот дом, он… ну, не соответствует вам что ли. Деревенька какая-то глухая, ничего нет. Мне кажется, что вы могли бы рассчитывать на что-то большее.
Замок, наконец, поддался, и красный от натуги Миша, распахнул дверь.
— Уфф… Заходи. Погоди, я пробки вверну. Да будет свет!
Внутри тоже не было ничего особенного. Две комнатки, с немудреной мебелишкой, крохотная кухонька, загроможденная печью, да верандочка, холодная, с тонко дребезжащими от сквозняков стеклами, заваленная стопками отсыревших книг и газет. На полу старые домотканые половики из прошлого века. Наташа такие видела только в детстве, когда ездила в деревню. На стенах — пошловатые натюрморты, с яркими, неестественными цветочками в вазах.
Пока она осматривала дом, Миша открыл ставни, впуская внутрь остатки дневного света.
— Да, не дворец, — капризно сказала Наташа. — Это что, ваш старый дом?
— Что ты, мы никогда тут не жили. Купили, чтобы было, где летом воздухом дышать. Когда торфяники горели, мы только тут и спасались. Помнишь, может быть, лет двадцать назад все поголовно бредили акциями «МММ»?
— Меня тогда на свете не было еще, — рассмеялась Наташа. — Но родители рассказывали. А что?
— Мои тогда подсели на эту заразу, набрали акций вагон. Но им повезло. Мамина подруга работала у Мавроди и вовремя предупредила. Он ведь сотрудникам сам говорил: это игра, главное соскочить. Ну, естественно, все знающие люди вовремя соскочили, в том числе и мои родители. На вырученные деньги купили первую машину, квартиру и вот этот дом. Недвижимость в Подмосковье сама знаешь сколько стоит. Даже двадцать лет назад это было недешево, а сейчас и подавно. Когда-нибудь, за этот дом можно будет получить уйму денег.
— Я бы от этой рухляди прямо сейчас избавилась, — проворчала Наташа под нос, стараясь, чтобы Миша не услышал.
Она походила по комнатам, в которых витал неприятный запах затхлости, выглянула в окно и даже задрала голову, прижавшись к стеклу лбом. За забором росли здоровенные дубы, подпирающие небеса, и ей хотелось увидеть их вершину. Миша бренчал на кухне кастрюлями, открывал воду и вроде собирался кипятить чайник.
— Я что, буду тут одна жить? — скривилась Наташа.
— А что? Тут довольно тихо, — ответил Миша, и в этот момент ветер донес в неплотно прикрытую форточку приглушенный орудийный залп. От грохота разрывов стекла жалобно звякнули. Наташа подпрыгнула на месте, Миша даже не шелохнулся.
— Что это? — испуганно спросила она.
— Где?
— Ну, вот это… бумкнуло.
— А… Это воинская часть тут рядом. Наверное, учения какие-то по плану. Кстати, если захочешь в лесу прогуляться, в ту сторону ходить не советую. Мало ли… У них там стрельбище.
— Какой лес, о чем ты, — возмутилась она и, надувшись, ушла в спальню, села на старую железную кровать с высокими спинками, и приготовилась страдать.
Ей не нравилось вынужденное переселение, но Наташа понимала: выхода нет. Денег на съем комнаты в столице у нее не было, а идти работать продавщицей или уборщицей не хотелось, хотя она периодически натыкалась глазами на такие объявления. Нет, такая жизнь не для нее! Гораздо веселее было тусить в компании Шершня и Михаила, слушать идеи по спасению мира или хотя бы этой конкретной страны.
— Магазин тут рядом, — сказал Миша. — На станции, куда мы приехали. Газ, вода в доме. Туалет, правда, во дворе, ну, ты, наверное, уже видела… Банька там же, можешь затопить, если хочешь.
Она представила, как останется в этом доме, с его ночными шорохами, совсем одна, будет топить баню и таскать воду на коромысле, как в старой сказке. От нарисованной воображением картинки стало совсем плохо.
— Ты что, сегодня уедешь? — оторопело спросила Наташа, хлопая ресницами. Губы у нее затряслись, а из глаз покатились слезы. Миша удивленно вскинул брови, а потом уселся рядом, прижал ее голову к своему плечу и стал гладить по волосам, баюкая, как маленькую.
— Ну, что ты разревелась-то?
— Я, между прочим, боюсь тут одна. А вдруг кто придет?
— Кто придет?
— Не знаю. Кто угодно… Эти…как их… пьяные дембеля. Сбегут из части и сюда!
— Здесь патруль ходит, — успокоил Миша. — Офицерский дом вон там стоит, недалеко, так что если дембеля и сбегут, сюда точно не сунутся, если не хотят попасть на губу.
— Куда попасть? — заинтересовалась Наташа, всхлипнув.
— Неважно…
От старого покрывала кровати душно пахло сыростью и пылью, старые пружины прогибались с хриплым протестом. И все-таки другого способа задержать Мишу, Наташа не видела. Что там будет в Москве, когда он уедет и оставит ее тут? Революционно настроенные массы найдут другой угол, где будут пить, обсуждать политику и трахаться по углам. Даже Наташа, с ее дырявой головой, помнила из уроков истории, что у революционеров-социалистов все было общим: еда, жилье и… женщины.
Внутри живота что-то екнуло, оставив неприятный жирный осадок. Наташа вспомнила, что совершенно спокойно отдавалась Шершню, не думая о том, как это может воспринять Миша, если узнает.
Может, он уже знал? Мужики такие же сплетники, как и бабы, только вид делают, что это не так.
Миша все гладил ее по волосам и шептал ласковое на ухо, и неприятная тяжесть растворилась, уступая место привычному сладкому жару. Наташа глубоко и часто задышала. Ее руки требовательно зашуршали в районе ремня, а потом ладошки скользнули под Мишину кофту, к горячему животу.
— Ты останешься сегодня? — прошептала она.
— Конечно, — ответил Миша на ухо. — Разве я могу теперь уехать?
День, который так скверно начался, закончился волшебно.
Засыпая на пыльной, слегка отсыревшей постели, Наташа представила, как утром встанет рано-рано, сбегает в магазин за горячим хлебом, поищет вездесущих бабок с парным молоком, ведь наверняка кто-нибудь держит корову или козу. Еще можно нажарить картошечки, да с грибами, чтобы Мишу разбудил этот пьянящий запах. И еще было бы замечательно, чтобы на столе стояла плошка с ягодами. Может быть, кто-нибудь продаст?
То, что на дворе стояла глубокая осень, в голову совершенно не приходило. По мнению Наташи, жители московских пригородов непременно должны были держать коров, собирать грибы и ягоды, а потом предлагать их балованным москвичам прямо на перроне. В сериалах, во всяком случае, показывали именно такое: сытые деревни, парное молоко с ржаным хлебом, и ягодки в плошках.
Радужная картинка была заманчивой. Сладко зевая, она старательно удерживала ее в голове и не заметила, как уснула на неудобной шишковатой кровати под теплым Мишиным боком.
Из планов поразить любимого ничего не вышло. Утром она проснулась от мелодичного звона, перевернулась на другой бок, щурясь от яркого света. Постель была пуста. В кухне односложно бубнил раздраженный Мишин голос, но сквозь закрытые двери ничего нельзя было разобрать. Наташа потянулась, а потом, свесив ноги с кровати, сунула их в разношенные тапки без задников, найденные вчера. В комнате было прохладно, с запотевших окон стекали капли. Наташе захотелось подойти и оставить на них отпечаток ладони. Накинув на себя покрывало, она так и сделала, и пару секунд любовалась на влажный отпечаток.
Красиво. Романтично. Как в фильме «Титаник».
Что там по плану дальше? Трогательный поцелуй, горячие тосты или круасаны с чашечкой кофе, и вот она, закутанная в шерстяной плед, сидит и смотрит, как герой в шерстяном свитере с высоким воротом разжигает камин. По радио поют сентиментальные французы с их картавыми согласными, а герой потом поворачивается с робкой улыбкой…
Наташа толкнула дверь.
На кухне не было камина, только печка, холодная, растрескавшаяся. И круасанов с горячим кофе на столе не наблюдалось. Стояли две пластиковые чашечки с лапшой быстрого приготовления, от которых неаппетитно пахло острыми специями и синтетикой, валялись пара пакетиков растворимого кофе, да надкусанная булка. Миша стоял у окна и хмурился, прижимая к уху телефон.
— С добрым утром, — хрипло произнесла Наташа. Он кивнул и повел пальцем вокруг стола, мол, угощайся.
— Да, да, мы приедем, конечно, — сказал он в трубку. — Не знаю, часа через три. Нет, не могу раньше, я за городом. Сразу туда. Хорошо…