Раньше поверхность Никеи покрывали кубы, сферы и бороздчатые колонны из вулканической породы. Все они рассыпались на куски, будто раздробленные рукой мстительного бога. Расколотый континент испещряли следы орбитальной бомбардировки: тысячи перекрывающихся воронок от снарядов; рытвины, оставленные кинетическими болванками; остекленевшие ущелья, прожженные макролазерами.
Сбоку из пелены дождя проступили осыпающиеся бока частично рухнувшего стратовулкана [128], и Азек мельком оглянулся через плечо на знакомую гору. Когда-то она пронзала облака, и в ее сердце люди возвели громадный амфитеатр, но потом круто уходящие ввысь склоны сложились внутрь под ударами из космоса. Теперь вершина напоминала осевшую пирамиду из сплавленных вместе слоев тефры и обугленного базальта.
В недрах вулкана пылал псионический свет. Ослепительный луч, как и прежде, пронзал небеса, сияя сквозь тучи подобно маяку.
— Мы не первыми добрались сюда, — произнес Санахт.
— Знаю, — отозвался Ариман.
Темный дождь заливал груды обломков амфитеатра, и базальтовые скалы влажно блестели, озаряемые вспышками молний. Орбитальная бомбардировка, длившаяся несколько недель, привела к необратимому загрязнению атмосферы соединениями тяжелых металлов. Воздух планеты приобрел железистый привкус, из-за которого людям при каждом вдохе казалось, что они наглотались крови.
Чувство вины окутывало Диона Прома тугим саваном. На плечи ему давил груз неудачи, который воину никак не удавалось сбросить, сколько бы он ни повторял себе, что во всем виноват Циклоп, обманувший доверие союзников.
Здесь бывший Ультрамарин выступал в поддержку Алого Короля перед лицом его обвинителей. Где именно находилась трибуна? Сейчас уже не определить.
Многие главные библиарии легионов восхваляли тут личные качества Магнуса Красного — рисовали образ визионера, мечтающего только о благе для всех людей. Что же сталось с этими космодесантниками?
Фел Зарост и Умойен, как и Дион, превратились в воинов без легиона, теневых агентов Сигиллита, но о судьбе остальных Пром знал только по слухам. Таргутай Есугэй вернулся к Белым Шрамам, ведущим кампанию против зеленокожих, и с тех пор о нем не поступало известий. Эликас из Первого… Кто скажет, где он сейчас? Бойцы Льва были загадкой даже для самих себя.
Об уделе прочих Дион почти ничего не знал, но опасался худшего.
Имперцы высадились на Никею менее десяти часов назад. На протяжении всего варп-перелета они не щадили двигателей «Аретузы» и «Дорамаара», чтобы достичь цели раньше кабала Тысячи Сынов. Риск оправдался: при выходе из эмпиреев оказалось, что космос вокруг проклятой планеты совершенно пуст, за исключением брошенных барж, которые использовались для наведения при бомбардировке. Кружась по нисходящим орбитам, эти выжженные остовы постепенно погружались в колеблющуюся завесу пыли, выброшенной в атмосферу разрывами снарядов.
В обычных условиях никто бы не предположил, что две группы, раздельно путешествующие через Имматериум, могут добраться до пункта назначения примерно в одно и то же время. Как правило, ввиду неизбежных превратностей варп-переходов одни странники дожидались других месяцами, а то и годами.
Но Дион с пугающей уверенностью чувствовал, что легионеры Тысячи Сынов прибудут в зал правосудия уже скоро.
И здесь их встретит Пром со своими воинами.
В сущности, план действий был несложным.
Используя осколки души примарха внутри Гамона, имперцы выманят противника на поверхность, и Антака Киваан уничтожит их звездолет. Как только неприятель лишится путей к отступлению, магос Аракс устранит Лемюэля, а Дион и его подчиненные убьют воинов Аримана.
Библиарий прекрасно понимал, что шансы на успех такого замысла крайне малы, но более удачных практических решений у них не имелось.
Нагасена прижал два пальца к вокс-бусине в ухе, через которую поддерживал связь с «Дорамааром».
— Они идут, — сообщил агент.
Пром кивнул, не отводя глаз от трех далеких пятен света, что приближались к вулкану сквозь облака.
— Знаю.
По воле Императора этот грандиозный амфитеатр, созданный как дворец чудес, превратился в сцену безжалостного судилища. Его каменная кладка обладала нуллифицирующими свойствами, хотя и почти ничтожными в сравнении с подавляющей мощью оберегов «Озирис-Пантеи».
Азек вел свой кабал и союзные отряды через исхлестанные ливнем развалины туда, где ждали ловчие. Все тридцать три легионера двигались быстрым шагом, желая поскорее закончить дело и убраться отсюда.
Ариман воспринимал ауры неприятелей, как огоньки свечей: какие-то горели тускло и подрагивали, другие пылали неземным сиянием. Среди них корвид определил несколько душ, которых запомнил по Камити-Соне; других он не знал.
Одно из созданий лучилось таким внутренним светом, что Азек отчетливо различал его силуэт даже за пеленой дождя. Когда эта фигура, словно магнит, потянула к себе сущность в посохе корвида, у Аримана участился пульс: он понял, чем вызвано такое взаимное притяжение.
Но хеку влекло вперед и что-то еще.
Азек ощутил присутствие более великой и могущественной силы, скрытой глубоко в недрах Никеи. Что там, еще один осколок души? Или нечто совершенно иное?
Тропа привела легионеров на заваленное обломками плато — все, что сохранилось от арены. Ариман мысленно представил ярусы скамей, с которых клеветники изрыгали ложь о Тысяче Сынов, нагоняя страх на публику, и подиум Малкадора, где тот зачитывал обвинения в колдовстве. Наяву корвид заметил руины пьедестала, откуда Император изрек приговор Алому Королю.
Сыны Магнуса рассредоточились по арене. Их строй напоминал расправленные крылья, сходящиеся к Азеку и его кабалу.
Против адептов Тысячи Сынов вышло весьма разношерстное воинство.
Пальцы бойцов с обеих сторон легли на спусковые крючки и активационные руны мечей. Хватило бы мельчайшей искорки, чтобы в амфитеатре вспыхнул пожар битвы. Воздух мучительно задрожал, пропитавшись едва сдерживаемой жаждой насилия.
Ариман критически оглядел группу неприятелей.
В первую очередь его внимание привлек громадный, покрытый оранжевым лаком автоматон, который держал за шею извивавшегося человека. Пленника окружал ореол пси-света, настолько яркий, что черты мужчины почти терялись в сиянии, но Азек узнал бы Лемюэля Гамона где угодно, как бы сильно тот ни изменился. Хека тянулась именно к летописцу, и корвид побледнел, ощутив, сколь нечеловеческая мощь струится по жилам бывшего послушника.
Возле киборга стоял незнакомый Ариману техножрец с высохшим телом, которое поддерживала замысловатая система из стального каркаса и суспензорных полей. В ауре механикуса читалась немалая отвага, но за ней скрывался и неодолимо растущий страх перед распадом его организма.
Азек послал Хатхору Маату мысленный вопрос, и павонид медленно кивнул.
+Тогда начинай,+ отправил корвид.
Слева от автоматона расположились рунный жрец Бъярки и его уцелевшие бойцы. Перед Волком с жутко обгоревшим лицом стоял на коленях еще один пленник. Ариман вздрогнул от гнева, узнав в нем Менкауру; способности и свободу его друга ограничивал шипастый ошейник.
Между адептом и Лемюэлем находилась воительница в доспехах. Омерзительная пустота, дыра в бытии на месте души, выдавала в ней Сестру Безмолвия.
Мечник в латах Драконьих Народов прикрывал собой женщину, которая рухнула на колени при виде Камиллы. Азек понял, что перед ним Чайя Парвати — он постоянно замечал ее лицо во время многочисленных погружений в разум госпожи Шивани.
Наконец Ариман перевел взгляд на легионера в омытых дождем серебристо-серых доспехах и уже не смог отвести глаз: он хорошо помнил ауру этого воина.
— Ты — Пром из Тринадцатого.
— Верно, — отозвался тот, — однако приказы из Ультрамара более не имеют надо мной наивысшей власти.
— Когда-то я ответил бы, что подобное невозможно.
— И я бы согласился с тобой.
— Ты говорил здесь в защиту Алого Короля, — продолжил Ариман и увидел, как покоробило Волков упоминание о том, что Дион ранее поддерживал Циклопа.
«Удастся ли вбить клин в эту трещинку?»
Да, прозвучал в разуме Азека характерный голос Афоргомона. Но у меня есть клин, который войдет глубже любого из твоих.
— Твоя речь — великолепный образец ораторского искусства и неопровержимых доводов, — произнес корвид. — Благодарю тебя за то выступление.
— Хоть я и говорил в поддержку Магнуса, даже не надейся использовать ту ошибку против меня. Каждый день я сожалею, что не промолчал тогда. Твой примарх солгал на суде и предал нас всех.
Опустив посох на растрескавшиеся каменные плиты, Ариман указал на Лемюэля.
— Вы забрали то, что вам не принадлежит. Будьте любезны вернуть.
Пром шагнул вперед и покачал головой.
— Азек Ариман, я нарекаю тебя traitoris excommunicate — врагом Империума и вероломным сыном Императора. Приготовься к смерти.
Корвид повернулся к Люцию, и тот вздрогнул, когда в черепе у него раздались слова Азека.
+Действуй быстро,+ передал Ариман.
— Ты серьезно? — вслух отозвался мечник. — Я иначе не умею.
После бомбардировки амфитеатр Никеи лишился своих нуллифицирующих свойств. Участки из псионически инертных материалов, расположенные сложными геомантическими узорами, рассеялись пылью под ударами с небес. Сохранились лишь остатки подавляющего поля, которые ничем не могли помешать адепту, отточившему свои способности в недрах Черного корабля.
Хатхор Маат с изяществом хирургеона проник в мозг смертного, указанного ему Азеком, и скальпелем из силы Павонидов аккуратно изменил строение неокортекса [129] — по сути, заново создал его. Легионер не торопился и применял ровно столько энергии, сколько требовалось. Усилив ее приток, он обратил бы внимание имперских псайкеров на то, что с их соратником творится нечто подозрительное.
Распад плоти в черепе техножреца вызывал у Маата отвращение. Человек медленно умирал, но, что более важно, каждую секунду с ужасом думал о том, как его предал собственный организм.
«Страх — самая удобная трещинка в броне…»
Павонид углубился сознанием в разум и тело магоса Икскюля. По пути Хатхор исправлял урон, нанесенный нейродегенерацией, — возвращал жизнь в погибшие клетки и атрофированные мышцы. В мгновение ока он избавил техножреца от последствий долгих лет болезненного увядания. Мышцы Умвельта немедленно начали расти, и в сознании смертного вспыхнула надежда.
«Теперь повернем нож в ране, оставленной ужасом».
Адепт тут же прервал процесс лечения, и болезнь, перехватив инициативу в битве на клеточном уровне, опять поползла по телу магоса черным пятном скверны.
Ощутив, что Икскюля объял страх, Хатхор снова влил в него силу Павонидов и отогнал наступающий недуг. Маат еще несколько раз повторил цикл исцеления и распространения болезни; во время каждого сеанса терапии адепт шептал в сознании Умвельта, соблазняя того заманчивыми предложениями.
Трудясь под оболочкой из мяса и костей, легионер смутно различал слова Аримана, но почти не прислушивался к ним. Что бы ни говорил Азек, он просто старался отвлечь неприятеля — выиграть время для Хатхора, чтобы тот надежно подцепил жертву на крючок предательства.
Икскюль с быстротой мысли переживал различные варианты будущего. Магос видел неизбежный исход жуткого заболевания, окончательную деградацию своего организма. В его сознании сменялись тягостные картины: техножрец лежит, свернувшись в обгаженный клубок, настолько уродливый и омерзительный, что даже коллеги-механикусы не желают находиться рядом с ним. Умвельт стал бременем для окружающих, и заботятся о нем только смердящие биосервиторы. Безотрадное существование Икскюля заканчивается лишь после того, как его тело наконец отказывает, не выдержав беспрерывных мук.
Призвав ужасные образы собственных мутаций и разложения, Хатхор усилил натиск на рассудок Умвельта, и магоса охватил поистине нечеловеческий страх.
Тогда Маат перешел к искушениям.
Он показал Икскюлю иное, статное и могучее тело на пике физического совершенства, неуязвимое для любых недугов и клеточного распада. Подобная плоть никогда не подведет хозяина, не ослабнет и не одряхлеет.
Ее владелец покажется божеством среди людей.
«Прошу, исцели меня!» — мысленно вскричал Умвельт.
+Хорошо,+ пообещал Хатхор, +но мне кое-что нужно от тебя взамен.+
«Все, что угодно!»
+Уверен?+
«Вылечи меня, и я покорюсь тебе!»
Ни один воин на свете не мог сравниться с Люцием в проворстве.
Да, Санахт умело владел клинками, подтверждением тому служил шрам, рассекавший лицо мечника, но мастерство атенейца подкреплялось его пророческими способностями. Даже вороненок Никона Шарроукин, который убил Люция на планете ложного Ангела Экстерминатус, владел даром, недоступным для обычных фехтовальщиков.
Но ни тот, ни другой не обладали врожденной быстротой сына Фулгрима.
Метнувшись к имперцам, Люций припал на колено и резко выбросил вперед левую руку. Обвитый вокруг запястья шипастый кнут развернулся, словно цепкий язык насекомоядного хищника.
Раздался щелчок, похожий на выстрел.
Плавно сужающаяся к кончику плеть захлестнула шею сестры Цезарии, как гаррота [130]. Колючки злобно встопорщились, и Люций движением, напоминавшим рывок поршня, дернул оружие на себя.
Шипы и наточенные до бритвенной остроты лезвия распороли металл и плоть.
Голова Лавентуры свалилась с плеч, из обрубка шеи ударила струя крови.
В миг смерти парии ее тело утратило большую часть подавляющих сил.
На глазах Прома сестра Цезария рухнула замертво, и ее голова в шлеме укатилась к груде обломков. Дион бросился в укрытие.
— Убей Лемюэля! — взревел он, обернувшись к кибернетическому вместилищу Креденса Аракса. — Сейчас же!
Но пневматическая лапа, вместо того чтобы задушить Гамона, разжалась и выпустила добычу.
Робот с машинной душой Креденса развернулся к магосу Икскюлю и, хотя облик механического создания никак не отображал человеческих эмоций, Дион ощутил его смятение. Аракс хотел сдвинуться с места, но его конечности лишь судорожно дернулись.
«Почему киберорганизм Креденса отказал?»
Миг спустя Пром узнал ответ.
Взглянув на стальную клетку-фиксатор Умвельта, библиарий увидел за ее прутьями не мягкую, как воск, серую плоть умирающего, а гладкую розовую кожу. Дион уловил привкус колдовства, прежде скрывавшегося за нуль-полем парии. Бъярки почуял то же самое и догадался о причинах перерождения Икскюля на долю секунды раньше Прома.
— Малефикарум!
Бёдвар свирепо взмахнул рукой и описал короткую дугу инеевым клинком, вложив в жестокий удар всю ярость и мощь Фенриса. Меч рунного жреца разрубил магоса от плеча до паха, из раны брызнули кровь и машинная смазка. Убитый предатель рухнул на камни Никеи, но причиненный им вред уже нельзя было исправить.
Невредимый Лемюэль стоял перед Араксом, и в теле его бурлила ничем более не сдерживаемая мощь. Гамон поднялся над скальным плато, роняя со ступней осязаемые сгустки света, похожие на расплавленное стекло.
Вскинув болтер, Дион прицелился в носителя осколков души Магнуса.
Одновременно с выстрелом библиария полыхнули еще десятки стволов.
В мгновение ока пространство между неприятелями накрыла чудовищная буря залпов. Но ни один из них не достиг намеченной цели.
Дюжины разрывных снарядов повисли в воздухе.
— Нет, — произнес Лемюэль, возносясь над ареной. — Мы не станем решать наш спор банальными пулями и примитивными клинками. У нас слишком много потаенных секретов и откровений, ждущих своего часа.
Пром снова нажал на спуск, однако выстрела не последовало. Дион повернулся к Бъярки — тот пожал плечами и качнул головой.