— Замуж?
— Ты меня слушала? Просто замуж ей не интересно. Мужика с ума свести, войну выиграть за него — это да. Боец она, Ксана, боец… Так что ты мне скажешь? С отцом Никодимом я разругался вусмерть. Не знаю даже, как мириться буду. Он говорит, что Бог — это свобода. Человек решает сам — верить или не верить, ходить в церковь или не ходить, спасать душу в монастыре или жениться. А я будто бы манипулирую Прохором и свободы выбора его лишаю. Тяжко мне… А только его душа — это просто одна грешная душа, а тут целый край остался без Хозяина… Заборовье снесли…
Я офигела, не понимала.
— Куда…? Как?!
— Нет, не соседнее — дальнее, ты не знаешь. Там два старика век доживали. Мертвая, по сути, деревня уже. Так им оплатили дом престарелых… они и не против были. А село снесли. Прилетели на вертолетах из Москвы. Поместье там строят. Вокруг красота немыслимая — четыре озера вокруг, маточники раковые и рыбы полно. Лес чистый и глушь там. Делай что хочешь. Скорее всего — на охоту прилетать будут, выбьют всю дичь в округе безнаказанно. И не вытуришь их оттуда — они всю деревню выкупили. Хозяева жизни…
Мы долго говорили в этот вечер с Санычем. До моей исповеди дело не дошло. Да я и не хотела. По сравнению с проблемами целого края мои неприятности были незначительными и несерьезными. Да и неприятностями я бы их сейчас уже не назвала. Разве может быть неприятностью ребенок, который живет внутри меня?
ГЛАВА 8
Роман выбрал камни для гарнитура в подарок Оксане. Собираясь дарить ей драгоценности, он не рассчитывал таким образом купить ее прощение или задобрить. Просто в душе поселилось предвкушение счастья, чувствовался огромный душевный подъем, и хотелось творить. А творить он мог только ювелирку, чем с увлечением и занялся.
Они с мамой пересмотрели кучу вариантов. Остановились на двух — желтый сапфир и турмалин. Потом сапфир с теплым янтарным оттенком забраковали и окончательно утвердили редкий желтый турмалин, который еще называли дравитом. Он мог иметь разные оттенки желтого — от совсем светлого до золотистого коньячного, чайного. Когда Роман увидел этот коньячный цвет в мелкой огранке, вспыхивающий частыми золотистыми отблесками, то все сомнения отпали разом.
— Это ее глаза, мама. Такие — цвета выдержанного коньяка, и с золотыми искорками… это они.
У него самого глаза сверкали сейчас, как сапфиры. От избытка чувств немного влажные сапфиры… Мама не узнавала Ромку. Уравновешенный, жизнерадостный, решительный и всегда уверенный в себе парень на глазах превращался в мечтательного романтика. И это было хорошо и плохо.
Хорошо потому, что он вполне мог удариться в другую крайность — отчаянье, уныние и самобичевание. Мария не знала в подробностях, как в свое время пережил их расставание ее муж. Но помнила его слова о том, что он умирал все эти годы и как страшно плакало по ней его сердце… Это было сказано с такой болью, что… она не хотела такого для своего сына.
Плохим же Мария считала то, что Ромка слишком идеализирует ту девушку. Совершенно не зная ее, не перекинувшись даже парой слов, он влюбился, вознес ее в своем воображении на немыслимую высоту. Конечно, и чувство вины сыграло свою роль, но это была волчица… Так получилось, что о них она не могла сказать ничего хорошего. Сердцевину их натуры можно было охарактеризовать, как деловой цинизм. Так бы она сказала об основной особенности характера сестры Саши и ее дочери. И еще про одну волчицу она знала — вторую Сашину жену.
Ромкина девочка не могла сильно отличаться от них — у них было одно воспитание. Родные люди, окружающие их, внушали и прививали одни и те же понятия. Закладывали в сознание основы восприятия окружающего мира и правила существования в нем. Мария никого не осуждала — возможно, что только так они и смогли выжить, как исчезающая раса.
Не осуждала она и то, как все случилось между той девочкой и Ромкой в парке. Она была человеком и ничего не могла знать о силе притяжения между волками. Но помнила свое состояние тогда — в юности. Когда согласилась на замужество через несколько часов после знакомства. Больше того — сама предлагала ему себя безо всякого брака. Потому что так чувствовала, потому что тянуло к нему с немыслимой силой. И она тогда не сомневалась, что, что бы и как ни произошло у них — это будет правильно. И до сих пор страсть, сжигающая их тогда, не ушла со временем, не угасла. Не наступало привыкания. Они не приелись, не надоели друг другу, их чувства не погасил нелегкий таежный быт и будничная питерская повседневность.
Не осуждала она девушку и за то, что та не оказалась девственницей. Сейчас было такое время. Не распущенное и не развратное — другое. Менялись скорости, масштабы, расстояния. Планета стала маленькой, а жизнь — стремительной. И люди торопились жить — влюблялись и спешили сблизиться, углубить свои отношения. Быстрый темп и обилие впечатлений от стремительно проносящейся жизни давали возможность скорее и лучше узнать друг друга. Это узнавание часто приносило разочарование, и люди опять искали свое счастье — с другими.
Но волчица… Мария боялась. Боялась Ромкиного разочарования, но это потом… Сейчас она боялась этого их цинизма. Раскованная, свободная в проявлении своих чувств, сильная волчица была смертельно оскорблена. Как была бы оскорблена любая женщина на ее месте. И Мария боялась, что свою ненависть она перенесет на ребенка Ромки и избавится от него.
Важнее всего для нее было счастье сына. В том же, что он найдет его с волчицей, она очень сильно сомневалась.
Но видела, что сын любит, первый раз и единственно возможный для волка. Видела, какой нежностью наполняется его взгляд, когда речь заходит об этой Оксане, какой болью наливается, когда он вспоминает о своей вине. Но главным стала надежда на лучшее, которую смогли внушить ему отец и дед. Он верил, что сможет вымолить прощение, заслужить его. Считал, что чувство такой силы, как у него, просто не может оказаться безответным. Он всю свою жизнь собирался искупать эту свою вину.
Поэтому мать собиралась всеми силами помогать сыну — как могла. И поддерживая его, и помогая готовить подарок для будущей невесты.
Мария разложила на столе буклеты, которыми снабжали их поставщики ювелирных камней. Можно было поискать в интернете, но именно турмалины покупать дистанционно было не желательно — слишком много подделок. А в буклетах снимок уже ограненного или сырого камня давался в нескольких проекциях. Это было уже что-то. Но и это — не все.
Особенностью турмалина была сильная электризация при нагревании и охлаждении, а также при трении. Это и было самым надежным способом проверить его на подлинность. А еще нужен был определенный размер — карата 2–3, не больше. Булыжник на руке будет смотреться безвкусно. Вся красота должна была заключаться в изысканной форме оправы для камня. Ромка сейчас готовил только кольцо для помолвки, на остальное не было времени. Дравиты для полного гарнитура — парюры, они подберут позже, на это понадобится больше времени.
Она встала, прошла по мягкому ковру к музыкальному центру и включила концерт Лары Фабиан. Зазвучало «Адажио». Выключила верхний свет в комнате. Немного посидела за письменным столом в мягком свете настольной лампы, наслаждаясь мелодией и голосом певицы. Думая о том, что скоро дома появится Саша, а выбор камней нужно делать не спеша. И, наверное, стоит перенести это на утро. А этот вечер она посвятит мужу — младших детей забрали к себе соскучившиеся дед и бабушка.
Растравив памятными воспоминаниями воображение, она хотела устроить сегодня для себя и мужа особый, незабываемый вечер… и ночь.
ГЛАВА 9
Лешего я увидела только на третий день к вечеру. И надо сказать, что я бы на его месте точно слезу пустила — сколько народу собралось возле дома Саныча и ждало его прибытия. Но из директорского «Уазика» вылез спокойный и непробиваемый дядька с длинной бородой, коротко поклонился собравшимся сельчанам и сразу прошел в дом.
А я задумалась, вполуха слушая взволнованные людские разговоры и удобно прислонившись к забору. По моему мнению, та якутяночка поторопилась конкретно. Ей нужно было сначала хорошо подумать — в перспективе ведь была не только увлекательная борьба за мужчину, но и, в случае успеха, жизнь потом с этим мужчиной. А он не то, чтобы совсем уж… но впечатления на меня, как на женщину, не произвел. Староват был и запущен до изумления. Комплекция у него была стандартная для всех местных — могучая высокая фигура не разочаровала, но вот все остальное… Седые неровно подрезанные космы связаны в хвостик на затылке, такая же седая борода имела жутко неухоженный клочковатый вид и зеленоватый оттенок. Брови косматились тоже и, по большому счету, самого лица-то было и не разглядеть толком. Вот только остро блеснул зеленым взгляд, сразу спрятавшись за опущенными веками.
Одежда опять же… Я бывала в монастырях по долгу службы, так сказать. Было интересно обойти территорию и днем, и темной ночью. И проверить на наличие кладов прилегающую к монастырю территорию. Так я побывала и в Псково-Печерском, и в женском Снятогорском и Елиазаровском во Пскове. В Крипецкой не стала соваться — там было развернуто такое масштабное строительство, что если что-то и было, то все уже давно вырыли.
Так вот — видела я там и монахов, и простых трудников, и послушников. Люди были одеты по-разному, в том числе и в повседневную рабочую одежду. Старые отрепья не являлись обязательным условием и признаком монашеского служения. А на этом были такие заношенные тряпки… И я поняла, что придется покупать обратный билет в Якутию — однозначно. Потому что любая борьба — она за что-то, должен присутствовать стимул. А тут его не наблюдалось. А значит и Хозяин нам не светит, то есть — всему Рдейскому краю.
Из дома выглянула директорская жена тетя Света и позвала меня войти. Пройдя внутрь, я застала всех в большой комнате за столом. Не за обеденным, а за столом переговоров. Потому что на нем пока стоял только букет тюльпанов. Все оглянулись на меня и леший тоже. Безразлично посмотрел на лицо, опустил взгляд ниже, и он стал совсем отсутствующим — мужчина сразу отвернулся. Ну да, он десять лет не то, что девицу в джинсах — вообще считай, женщин не видел. А тут вошло по определению — запретное искушение, так еще и в штанах в обтяжку. Это я не продумала. Тут заговорил Саныч — как-то устало и совсем невесело:
— Садись, Ксана, расскажи, как дело обстоит с кладом.
Что-то нужно было делать, точно нужно и притом — срочно. И я попыталась, потому что Сан Саныч опустил закрылки, потух. Я его знала достаточно, чтобы уловить явные признаки уныния и апатии. И я рассказала:
— Во-от… значит, что в этом кладе есть? А есть там около десятка золотых… и т. д. — перечислила все, что помнила. А леший сидел и молча слушал, не выражая интереса совсем никак, пока речь не зашла о самородке. Я внимательно следила за выражением его лица, насколько это выражение можно было вообще отследить за седой растительностью. Когда я сказала о золотом сердце, по его лицу пробежала быстрая гримаса… и все. Что это было, я не поняла, но точно не радость. Скорее, наоборот. Если бы тут к месту было страдание, то это было бы оно. Но с чего?
Этого мужика нужно было как-то расшевелить, его необходимо было элементарно привести в порядок и показать невесте в приличном, товарном виде. А как?
— Помощь мне ваша нужна, э-э…?
— Прохор Григорьич, — буркнул мужик.
— Я так поняла, что вы к нам ненадолго, так же?
Он поднял на меня глаза.
— Дело в том, что этот-то клад никуда не денется, а вот тот, что во Пскове… Я объясню сейчас.
Я уселась на стул и, повозившись немного, собралась с мыслями.
— Я еще когда только начинала заниматься поисками, сразу во Псков поехала. А куда еще-то? В далеком прошлом это центр торговли всего северо-запада, перекресток европейских торговых путей. Историческая часть внутри большой крепостной стены — это старый город. Там, конечно, рылось и застраивалось все эти годы и столетия. Но существуют еще полуразрушенные крепостные башни и сами осыпавшиеся стены огромной протяженности. Так вот — там есть парк. Тот, который тянется от памятника Пушкину и Арине Родионовне до самой Псковы. А там дубы… И корни аж под…
— Каким образом это касается меня, и чем я могу помочь здесь? — перебил меня леший.
— Дубы… — со значением недовольно повторила я, — они тянутся корнями под самые стены. Дубы эти являются природными памятниками — столетия им. А под корнями у самой стены — клад. Очень хороший клад. Там чисто на переплавку — монеты безо всякой нумизматической и исторической ценности. Его зарыли, а потом корни эти к нему долезли и над ним растопырились — и все. Во-первых — рыть в людном месте нельзя — вызовут полицию. Во-вторых… не получится там, короче. Слишком все на виду — даже ночью.
— И-и…? — нервничал леший.
— Ночью пойдем, я покажу — где. Вы попросите, чтобы они подтолкнули наверх… там коробочка железная, соржавела уже почти. Осторожненько, мочковыми корнями если подхватить…
— Исключено. В этом нет никакой необходимости. Все золото не найдете, все клады не выроете, — строго философствовал леший, очевидно, пропагандируя принцип не стяжания и непритязательности в быту. И я разозлилась, всерьез…
— Конечно! Вам точно нет необходимости, зачем вам? Вы в монастыре на полном довольствии. Учебники, пособия, компьютеры и канцелярию в школу вы не закупаете, корма и лекарства лошадям — тоже. Медпункт еще… И запчасти для «Беларуси», и дизельное топливо, чтобы не только общие земли, но и частные огороды распахать… в трех селах.
Леший смотрел на Саныча.
— Ты сказал, что дела хорошо идут.
— Да нормально они идут, нормально, — расстроено скривился директор, — если только на себя тратить. А триста человек из Заборовья и Мошиц оставить на выживание? Чтобы жили только натуральным хозяйством? Оно, конечно, можно, только они же соседи наши. И так мужики почти все на заработках. Мы помогаем со школой, детсадом, медичке зарплату и…
— Я понял. Почему именно этот клад, он там один?
— Семь. В стенах и возле них только три полноценных клада и четыре незначительные захоронки. Про клады: один проклятый, а чтобы добраться до другого, нужно разбирать стену. Третий — наш.
— Не послушают меня дубы, — тихо и обреченно сказал леший.
— А вы точно это знаете? Когда вы пробовали просить последний раз?
Спросила и пожалела. Потому что взгляд у него стал такой… потерянный, и он опустил глаза. Я просто не верила…
— Да ладно…! Мы тут десять лет крутимся… мама и потом я… Одной ногой в тюрьме, можно сказать, боясь засветиться перед волками… а вы даже не пробовали? — Не услышав ничего в ответ, решительно продолжила: — В общем, так: приводим вас, Прохор Григорьич, в порядок. Едем, забираем клад из-под дуба и делайте потом что хотите. Там много, на год-два нам точно хватит, во всяком случае — пока не рожу. До того рисковать я больше не намерена… да и после. Время поджимает — меня ищут. Так что брейтесь, стригитесь, волосы красьте, чтобы не привлекать лишнего внимания. Саныч, джинсы ему и рубашку в клетку найдите — самая неприметная одежда. Завтра выступаем… на моей «Ниве». Вопросы? Нет вопросов… Я и не сомневалась. Не совсем же вы совесть потеряли…
ГЛАВА 10
Семья Строговых держала совет. Четверо мужчин собрались в кабинете руководства, решив не привлекать к совещанию женщин и не нервировать их лишний раз. Присутствовали Александр, Роман, его дядя Руслан и дед, прилетевший на помощь из Канады.
Май уже полностью вступил в свои права, солнце в окна припекало не на шутку, и их прикрыли шторами. За закрытым окном уличный шум звучал совсем по-летнему. Хотелось выйти на свободу и свежий воздух, вдохнуть его — теплый, пахнущий молодыми листьями, травой и… выхлопными газами, чего уж…
Это резкое наступление весны как-то не так повлияло на Романа. Он старался не подавать вида и не расстраивать родных, но настроение падало с каждым днем. Шло время, а они не могли найти Оксану. И то ли у его безграничного терпения все же обнаружились границы, то ли весна будила какие-то особенно сильные чувства и потребности… но где-то внутри у него словно звенела до предела натянутая струна, которая могла в любой момент оборваться. И тогда он стал бы действовать, вот только вопрос — как? Иногда накатывало желание отпустить себя, сорваться, заорать, бежать куда-то, делать хоть что-то, в конце то концов!