— Ахх…ага… — я терялась от его напора.
— Далее — простые, непрозрачные, узорчатые агаты. Они, конечно, красивые, пестренькие, разноцветные, но здесь не ювелирка. Так, на посмотреть… Почти все с трещинками, вкраплениями пустой породы. И много черных, узор красивый разнится и все. Этих жаль, конечно, но… Оставляем?
— Да.
— И, собственно — небольшие литофизы с самоцветными жеодами. Или без них. Что там внутри — не знает никто. Это лотерея. Вы знаете, есть такие громады… а эти с кулак-два, парочка с голову размером. Часто случается, что такая бомбочка внутри оказывается совсем пустой, и вторая, и третья, а четвертая потом вознаграждает все ожидания. Так что, оставляем?
— Оставляем, — согласилась я, не сводя с него глаз.
— Я не сомневался в вашем здравомыслии. Багаж уже погружен, есть разрешение на вывоз. Вот сумка, посмотрите потом. Здесь замечательные экземпляры. И личный подарок вам за услугу, которую вы невольно оказали мне. Не смотрите сейчас, не разворачивайте. Только дома. Рассказывать тоже никому не нужно. Или по минимуму, договорились? Это вам на большое, просто огромное счастье, Маша. Такие вещи просто так не находят и абы кому не дарят, поверьте мне. Я решил это сейчас.
Я кивала, как болванчик, зачарованно глядя ему в глаза. Я сейчас почти любила его. Офигенный мужик. Некрасивый, суровый, в пожилом возрасте — лет сорок, наверное, но такой…
В моем окружении всегда было много серьезных, уверенных в себе, властных зачастую мужчин. У нас очень часто обедали, гостили, ночевали военные — и из заводской приемки, и с флота — ракетчики, моряки. Инженеры, представители Министерства обороны, непосредственное начальство от военной промышленности из Москвы. Я насмотрелась и наслушалась многих, много раз бывала с дедом на кораблях и подводных лодках. Но этот… Что-то в нем было такое особенно настоящее, сильное, мужское с большой буквы. И этот долг чести, его отношение к нему… Эти мужские игры, дела мужские — серьезные, без фальши и всего лишнего, наносного. Его деловитая сосредоточенность на выполнении поставленной задачи, скрупулезное ее выполнение самым наилучшим образом…
— Как вас зовут? — спросила я его.
Он слегка поклонился, скупо улыбнулся и представился: — Иван. Мой подарок… лучше вам не знать фамилии. Боитесь? Оставьте здесь.
— Ни за что, — я засунула тяжелый сверточек во внутренний карман теплой куртки, — так я буду часто вспоминать о вас. Я очень хотела бы еще послушать, узнать больше обо всем этом. Вы же геолог? Вы, наверное, очень интересный человек, для меня интересный. Я просто уверена, что вы знаете кучу увлекательных историй о самоцветах, и приключений, связанных с ними, у вас в жизни было полно. Жаль расставаться вот так и жаль, что встреча наспех.
Иван, улыбаясь, смотрел на меня: — А знаете что? Держите — моя визитка. Я доверяю вам. Обязательно свяжитесь со мной в середине лета и тогда, я не хочу загадывать…
Я рассмеялась: — В середине лета мне рожать. Я уже не смогу никуда ехать.
Он тоже засмеялся, быстро взглянув в сторону Жени.
— Не судьба… Жаль. Удачи вам тогда, Мария Ростовцева, и счастливой дороги. Сохраните визитку. Может, через год — два. Если не перегорите этим.
— Спасибо, — я шагнула и обняла его. Он не отстранился, погладил меня по спине. И ушел потом, за стеклянной дверью сел в вездеход, машина рявкнула, выпустив клубы черного дыма. Я стояла у двери, глядя, как он уезжает. Ох, ты ж! Вот это да. Этот — настоящий.
Сидя в очередном самолете, я представляла Ивана в молодости. Он был похож на актера Балуева. Типаж тот же. Вот ему понравилась девушка… он принял для себя решение, поставил ее о нем в известность и увез, и сделал своей женой. А она и не вякнула, потому что не дура. Видно же, что таких единицы и за ним точно, как за каменной стеной. И честь для него не пустой звук. И все проблемы он четко и уверенно решает, не обременяя ими дорогих ему людей. И есть ли для него понятие серого цвета, или только черное и белое? Способен ли он на компромисс, прощение? Предательство не прощает точно и сам не предаст никогда. Почему Саша оказался не таким? Или, наоборот — таким, когда долг перед родичами сильнее всего, даже каких-то чувств ко мне. Были же эти чувства, женился же он на мне из-за чего-то? А я не оправдала его ожиданий… А вот она…
— Маша, что ты приуныла? Радоваться нужно.
— Влюбилась, наверное, — и пожалела, что сказала это, оправдывая для себя сожаление о расставании с Иваном. Не нужно таким делиться ни с кем. Такие моменты, воспоминания о таких встречах нужно оставлять только себе.
Вся дорога заняла до полутора суток. Последние километры, пролегающие в диком, густом лесу, мы преодолевали на таком же грузовом вездеходе, как тот, который увез Ивана. Только у этого была сооружена в кузове будка вместо брезентового тента. Из деревянной будки торчала труба печки. Елизар растопил ее и уложил брата в откидную койку на ватный матрас, укрыв толстым одеялом. Женя страшно измучился за дорогу. Не было возможности держать ноги поднятыми и что за ощущения это вызывало — не знаю. Но у него еще больше заострились черты лица, и губы он сжимал еще тверже. Видно было, что больно — зрачки были расширены сильнее, чем обычно. И жалеть нельзя — обидится. И жаль, очень жаль…
Поэтому я решила его отвлечь, да и себя заодно. Уже безопасно было посмотреть на подарок. И я напросилась с ним в кузов, если он, конечно, не против, или не собрался спать. Мне разрешили. Леший забросил меня в кузов через ящики, стоящие с краю, прикрыл дверку, машина дернулась, загрохотав… мы поехали.
Не учла я одного — кроме откидной койки, сидячее место было в виде такого же откидного жесткого стульчика. Я угнездилась на нем и потянулась к карману. Машина ускорилась, и пришлось ухватиться за ребра обшивки будки. Чуть я сдвинулась, и стульчик решил, что пора вернуться на место, прильнув к борту. Женя, наконец расслабив ноги, с улыбкой наблюдал за мной. Я осмотрелась, оглядела его лежбище, оценила крепость крепления, а так же ширину ложа и предложила:
— А не слабо ли тебе подвинуться? Ноги оставь в покое, а вот корпус сдвинь к борту. Я маленькая, умещусь. Не сообразила — каюсь. Я хотела, чтобы и ты посмотрел, что мне подарил Иван на огромное, просто сказочное счастье.
Не отрывая глаз от меня, и с совершенно серьезным выражением лица он подвинулся. Я сползла на пол, отпуская сиденье на волю и, не рискнув встать, посунулась к Жене на коленках. Улеглась на предплечье к нему, сунув меховой помпон в лицо. Он спокойно убрал его. А я уже разворачивала тряпочку. Тяжеленькое…
— Жень, — медлила я, растягивая удовольствие от предвкушения, — это тайна, ладно? Никому нельзя показывать, только своим. Короче — минимальному количеству народа. Это что-то опасное, но приносящее огромное счастье, ты понял? Что это может быть, как ты думаешь? Я думаю…
— Ты развернешь, наконец? — он нависал сверху, разглядывая мой подарок в тряпочке. Угадывать даже не собирался.
Я тяжело вздохнула и тряпочку убрала. На ладони тускло поблескивал золотой самородок, по форме напоминающий человеческое сердце. Но не анатомическое, а то, каким его обычно рисуют, пронзенное стрелой. Немного бугристое, с чуть более вытянутой и чуть более тонкой одной стороной. Но форма сердца была обозначена природой совершенно точно. Я извернулась, чтобы заглянуть Жене в глаза:
— Он что — стырил его с прииска?
Он кивнул, разглядывая самородок.
— Если предупредил, значит — да. Или нашел сам, но припрятал, что одно и то же. Дай попробую на вес, — протянул он руку и взял сердце с моей ладони, — солидно. Взвесим дома. У нас есть электронные весы — когда патроны заряжаем, взвешиваем дробь. Но здесь солидно…
Да, сердечко было увесистым. Я почувствовала, что пригрелась и относительно мягкий теперь ход машины укачивает и становится слишком уютно и тепло… Печка согрела воздух в кузове, разморило…
— Жень, как ноги, я не мешаю? Я чего спрашиваю? Укачивает, спать хочется.
— Нормально, спи. Сейчас, лежа, уже вполне терпимо. И это последние неприятные ощущения. Скоро Лес… там боль уйдет совсем.
— Я боюсь — двину копытом во сне и по ногам тебе…
— Спи уже… я тоже отключаюсь. Не спал в дороге. Я шапку твою скину — мешает.
— Угу, только голова не мытая.
— У меня тоже… Маша, я придержу тебя за куртку? Он на одной гусенице всегда поворачивает и если правый поворот — тебя скинет вниз.
— Держи, конечно, пока не уснул… Я на бок лягу, чтобы больше места…
Он подгреб меня к себе, а второй рукой перехватил через шею за плечо: — Все, спи… Двести километров почти.
ГЛАВА 17
Меня разбудили голоса. Сквозь плотную еще дрему я слышала:
— Ну, слава тебе, Господи… А что ж не сказали ничего? Они оженились уже или невеста еще?
— Маманя, это просто гостья. Я расскажу все… Вытаскивать Женьку нужно как-то через эти ящики… Я их так сам не сдвину. А пугать ее не хочу. Потом вдвоем с ним… Женя! Маша! Приехали. Выстывает, приморозитесь там…
— Да у них там уже холодно, Заринька…
— Фис, я за механика-водителя, а не истопника им… Одну закладку сделал. Подбрасывали бы, а не дрыхли всю дорогу. Не вымерзли же… Эй, просыпайтесь!
Я разлепила глаза. Мы так и лежали с Женей на боку, только теперь он не только обнимал меня руками, но и ногой подгреб. А я прислонилась к нему, прижимаясь тоже, потому что было прохладно. И смотрела теперь на его ногу — он поднял ее на меня во сне сам. Так что — это уже то место, где совсем болеть не будет?
Толкнула его локтем: — Эй, ну и сон у тебя богатырский. Выпускай меня, раздавил совсем. Женя, доехали уже.
— Я слышу все, — сонно пробормотал он мне на ухо.
— Так отпусти.
— Как ты себе это представляешь? Затекло все. Попробуй сама — как тебе?
Я попыталась двинуться.
— Зараза, руку хоть подними. — За ящиками виднелись женские лица, с любопытством наблюдающие за нами. — Здравствуйте, меня Маша зовут. Я сейчас выползу как-нибудь. Женька, это уже просто вредность! Руку убрал!
Женщины были разного возраста — пожилая и молодая. Мне не было почему-то стыдно, что нас застукали в такой двусмысленной позе. Я злилась, и злость помогла собраться с силами и вывалиться на пол. Хотелось потянуться всем телом, но встать в полный рост здесь не получится. Я полезла через ящики. Елизар подхватил и поставил меня на снег. Я еще раз представилась и даже слегка поклонилась женщинам. Обе светловолосые, светлоглазые, как сестры. Та, что моложе — с животиком, заметным под широкой мужской курткой. Обе в теплых спортивных костюмах и пимах.
Меня коротко обняла та, что постарше:
— Добро пожаловать, Машенька. Я тоже Мария. Зови тетя Маня. Фиса, веди ее в дом, сама не мерзни.
Женщина с животиком потянула меня к дому. Было светло, середина дня, наверное. В деревянный дом, стоящий на высоком фундаменте из огромных бревен, вел вход через высокое крытое крыльцо. Мы поднялись по ступеням, вошли в сени, потом в большую комнату.
— Это горница. Тебе комнату маманя выделит. Садись, грейся. Сильно замерзла? Пить хочешь?
— В туалет хочу, — ответила честно.
— А… это сюда, ходи за мной.
Когда вошли в дом остальные, я уже разделась, умылась и пыталась помочь Фисе собрать на стол. Елизар внес брата и усадил на лавку. Оглянулся с удовольствием.
— Ну, чем кормить будут?
— Хлеб, соленья, каша молочная пшенная и робленка.
— О, робленку… — по-детски загорелся Женя и подмигнул мне: — Ох и вкусная вещь, я тебе доложу. С теплым хлебушком.
— И все? — удивился хозяин.
— А ты сообщил, что сегодня будете?
Настала моя очередь: — Так у меня же полная сумка… Фиса! Там же для тебя Клондайк! Елизар, где все?
Скоро все сидели за столом и пробовали дедушкины взятки с холодной вареной картошкой. А я наворачивала теплую кашу, а потом ела ложкой необыкновенно вкусную ряженку с коричневыми пенками… Смотрела, как хозяин ставит возле печки большой самовар, одевает на него коленчатую трубу и выводит ее конец в круглое отверстие в боку русской печи. Потом сует внутрь бересту, щепочки, поджигает их. Я откинулась на деревянную стенку и чувствовала себя, как дома, принюхиваясь к легкому запаху дымка…
Когда поели, и Фиса вынесла на холод рыбу и все остальное, на стол поставили закипевший самовар, мед, варенье, теплый хлеб, сушки. Запахло травяным чаем, стали разливать его по чашкам…
— Как же у вас здорово тут… Просто рай земной.
— Ага, — подтвердил Женя и хлопнул на стол самородок. Все замолчали.
— Земляное сердце? — протянул леший, — откуда?
— Иван подарил, — ответила я, — говорил, что я его сильно выручила, дав возможность отдать долг чести. И что доверяет, но просил хранить втайне.
— А ты знаешь, что это тройной талисман? Он удача — просто от того, что дался в руки и обещает этим удачу. Он всегда большая любовь, потому, что символ ее — человеческое сердце. И он здоровье всему роду, пока в роду обретается. Я знаю о двух таких, трех теперь.
Я обмерла…
— Он представления не имел обо всем этом, наверное. У меня есть его визитка, можно связаться, отдать… Если это такая ценность, то нужно вернуть. Его роду оно тоже не помешает, наверное.
— Да оно само решает, к кому попадет. Когда он отдавал его, то что при этом сказал тебе? Вы долго разговаривали, как будто век знакомы.
— Сказал, что сейчас решил отдать его мне, только что. И он знал, пожалуй… Да, знал, потому, что сказал — это тебе на большое, просто огромное счастье.
— Вот видишь? Зацепила ты его чем-то, доверился тебе.
— А летом мне рожать, приехать больше не получится — я так и сказала. Он смеялся, что не судьба.
— Да… не судьба.
— Машенька, а что за Иван? Он понравился тебе? А ребеночек что? — разволновалась тетя Маня.
— Он… да, понравился, как человек. Таким, наверное, и должен быть мужчина. Он настоящий… Некрасивый, старый…но надежный, честный, сильный. За таким пойдешь на край света, если позовет.
— А если бы позвал?
— А он звал… летом ждал бы. Только как экскурсовод. А если вы о другом… Я не гожусь для этого. У меня же волчонок будет, то есть — мальчик. И я… мужчине, похоже, со мной не очень… хорошо. Так зачем кого-то разочаровывать? — закончила я уже бодро и с улыбкой.
— И откуда такие выводы? — хмыкнул леший.
— Из жизни, Елизар. Вы расскажите сами, пожалуйста, мне не хочется проживать опять все это. А я пока полежу там, где вы меня поселите, ладно? Или вещи пока разберу.
— Дом сначала посмотрим твой, решишь, где будешь жить.
— Ох, так это Сашина жена? — обрадовалась тетя Маня.
Я больше не могла… Сорвалась и заревела, уткнув лицо в сложенные на столе руки. Женя, сидевший рядом, перехватил меня и прижал головой к себе. Мне было все равно, где прятаться и я ревела ему в грудь, всхлипывая и дергаясь всем телом. Женщины причитали, Женя гладил меня по спине и прижимал к себе мою голову. А Елизар рявкнул:
— Все! Хорош! Пацану навредишь.
Я икнула и замолчала, прижимаясь к Жене.
— Не конец света. Держалась нормально и дальше держись.
— Больше не буду, — оторвалась я от уютной, теплой груди, повозила ладонью по мокрому пятну на ней, — извините. Мне стыдно. Не знаю, чего я расклеилась так? Сама не люблю это дело.
— Во-от. Пей чаек, пока горячий. Тут ромашка есть, а потом я тебе сбор сделаю, чтобы спалось хорошо. Это у вас сейчас нервы такие, Фиса вон тоже иногда… Сейчас пройдемся до дома, я тебя с белками познакомлю. А то устроили тут причитания… бабы.
До дома мы так и не дошли в тот день. Елизара окликнула Фиса и срочно позвала к Жене. А я походила вокруг дома, посмотрела на протоптанную дорожку, по которой мы устремились вначале, и не рискнула идти одна. Погуляла вокруг. Дом окружали высокие сосны с какими-то нереально длинными иголками и красной корой. Очевидно, местная разновидность. По дорожке, прочищенной в ширину большой снегоуборочной лопаты, прошла к бане, от нее до хлева, откуда шел теплый коровий запах. Повернула обратно, зашла за дом по еще одной дорожке. Она привела к замерзшему ручью с прорубленной полыньей, в которую опускались какие-то провода, очевидно — водяной насос.