С гибкою рябиною,
С вишнею, черемухой,
Даль мою туманную,
Самую далекую,
Самую желанную…3
Первый куплет он пропел а-капелла. Но затем Лена уловила мелодию, и к бархатному голосу доктора присоединился гитарный перебор. Довнар-Подляский поднял взор от стола, посмотрел на Ольгу и более не отводил взгляда.
Как все это случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
Не знаю больше сна я,
Мечту свою храню.
Тебя, моя родная,
Ни с кем я не сравню…
Ольга слушала с замиранием сердца. Этот красивый и загадочный мужчина пел только для нее (Ольга в этом не сомневалась), и слова его песни наполняли душу сладким томлением. Довнар-Подляский закончил и опустил глаза долу. Некоторое время все молчали.
– Замечательно поете, Валериан Витольдович! – сказала, наконец, Лена. – Можете на сцене выступать.
– Куда мне? – засмеялся доктор. – Я лучше с ланцетом.
– Очень проникновенная песня, – продолжила фрейлина. – Прямо в душу западает.
– Она напоминает мне о доме, который я потерял.
– Могу похлопотать, – подключился Горецкий, – насчет дома. Получите имение из казны.
– Не нужно! – покрутил головой Довнар-Подляский. – Мы ведь договорились.
– Вы щепетильны, – сказала Лена. – По-моему, чересчур. Другие не замедлили бы попросить.
– Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас, – произнес Довнар-Подляский, и присутствующие поняли, что это цитата.
– Кто это сказал? – заинтересовался Горецкий.
– Михаил Афанасьевич Булгаков. Он врач, как и я. Со временем обещает стать замечательным писателем.
– Где он сейчас?
– Мобилизован и служит в армии.
– Понятно, – сказал Горецкий. – Споете нам еще?
– Пусть лучше Елена Васильевна, – улыбнулся Довнар-Подляский. – Не все ж мне.
– Пусть так! – согласилась фрейлина. – Но вы поддержите!
– Договорились! – кивнул Довнар-Подляский…
Вечер прошел замечательно. Они пели, рассказывали смешные истории. Хозяин квартиры сыпал анекдотами, дамы хохотали. Особенно понравились им истории из врачебной практики.
– Санитары несут носилки с пациентом, – рассказывал Довнар-Подляский. – Тот приподымается и слабым голосом говорит: «Может, меня в операционную?» «Нет! – сурово отвечает санитар. – Доктор сказал: «В морг!», значит, в морг!»
– Надеюсь, это всего лишь анекдот? – спросил Горецкий, вытирая платком выступившие слезы.
– Разумеется, – кивнул Довнар-Подляский. – И коты в операционных у нас не водятся.
– Какие коты? – заинтересовалась Елена.
– Идет операция. Из-под стола: «Мяу!» «Брысь!» – говорит хирург. «Мяу!» «Брысь!» «Мяу-у-у!» «Черт с тобой! На!» «Мр-р-р!»
Слушатели грохнули.
– Вы и в госпитале анекдоты рассказываете? – спросила Ольга, отсмеявшись.
– Врачам и сестрам. Пациенты могут не понять.
Гости заулыбались. Горецкий взглянул на часы.
– Полночь. Думаю, нам пора, ваше императорское высочество. Вам и Валериану Витольдовичу следует отдохнуть.
– Хорошо! – сказала Ольга, вздохнув. Все встали.
– Дайте руку, Афанасий Петрович! – сказала Елена.
Горецкий подчинился. Они вышли из квартиры. Ольга посмотрела на Довнар-Подляского. Тот сделал тоже. Некоторое время они стояли молча и ничего не говорили.
– До завтра! – сказала, наконец, Ольга и протянула ему руку.
Он осторожно взял ее и коснулся губами незакрытого перчаткой запястья. Его голова оказалась совсем близко, Ольга не удержалась и потрогала его волосы. Они оказались мягкими…
***
И вот что в ней такого? Невысокая, худенькая, с конопушками вокруг аккуратного носика. Воробышек. Только не робкий, а задира. Такой налетит, да так клюнет, что мало не покажется. Это по глазам видно. Они у нее серые, под ресницами-опахалами. Умненькие такие глазки… И тело у нее, как у мраморной статуэтки. Идеальное сложение для такого роста. Вот где порода проявилась, не то, что у меня. Небольшая, но красивая грудь, ноги стройные, с маленькими изящными ступнями. Плавная линия бедра. Кожа белая и нежная, как у ребенка. М-да, что-то я как подросток…
С чего меня к ней тянет? Ну, принцесса, ну, наследница престола. Мне-то что? В царские зятья я не рвусь. В генеральских нахлебался, век бы этих рож не видеть…
Почему Ольга не сестра милосердия? Не мещанка какая-нибудь? Все было бы проще. Но мещанка из нее, как из меня негр. Власть в каждом движении скользит – за версту видно. Привыкла повелевать, хотя со мной держится робко. Вот такое странное сочетание.
В третий и последний ее визит мы немного поговорили. И я, и Горецкий пришли к выводу, что сеансы нужно прекращать – пациентка выглядит здоровой. Будет рецидив, повторим, но пока хватит. Мы опять посидели за столом, немного попели, после чего фрейлина ловко увела лейб-медика. После их ухода мы некоторое время молчали.
– Я вам нравлюсь? – внезапно спросила Ольга.
– Да, – не стал скрывать я.
– И вы мне. Вы добрый человек, хотя поначалу показались строгим.
– Хирурги добрыми не бывают, – возразил я. – Они делают людям больно.
– Для того чтобы спасти их. Хотя ваши сеансы были приятны.
– Вы – особый случай. Во всех смыслах.
– Знаете, Валериан Витольдович, – сказала она. – Грех так говорить, но я рада, что заболела белокровием. Иначе не повстречала бы вас.
– Встретились мы еще до лечения. В госпитале.
– Тогда у меня не было повода сойтись с вами ближе.
– У наследниц так строго?
– Еще как! – хмыкнула она. – Знаете, что меня подкупило в вас? Отсутствие подобострастия. Вам плевать на титулы и должности. А еще вы смелый и решительный человек. Мне это по сердцу.
Она выразительно посмотрела на меня. Я подошел и обнял ее. Она приникла ко мне и затихла. Я погладил ее по голове, затем чмокнул в подставленные губки. Невинно так, но она раскраснелась.
– Говоря о решительности, я не призывала вас целовать меня, – сказала она лукаво и отступила. – Вы наглец, господин зауряд-врач!
– Брось! – покачал головой я. – Ты этого хотела, как я, впрочем.
– Мы перешли на «ты»?
– Разумеется, – сказал я и вновь обнял ее. – Оставь свои церемонии для других. Для меня ты не наследница престола. Просто женщина, к которой я испытываю влечение.
Мы вновь поцеловались, в этот раз по-настоящему. Затем еще и еще.
– Хватит! – сказала она и уперлась руками мне в грудь. – Не нужно больше. Я теряю голову, а это плохо. Мне следует придти в себя и разобраться в чувствах.
– Как скажешь, – кивнул я и отступил.
– Послезавтра я уезжаю в Москву, – продолжила она. – Вместе с матерью. Она завершает дела в Минске, и у меня нет повода остаться.
– Когда вновь приедешь?
– Боюсь, не скоро. На фронте затишье, раненых мало. С лечением справляются на местах.
– Я могу приехать в Москву. Возьму отпуск. Думаю, мне дадут.
– Не стоит, – покачала она головой. – В столице я на виду. Твое появление заметят. Пойдут слухи и разговоры.
– Нам-то что? Пусть говорят!
– Ты не понимаешь, – она вздохнула. – Я не мещанка какая-нибудь и даже не графиня. Появление у наследницы предмета страсти – политический фактор. Об этом послы доносят своим правительствам. В высших кругах начинают прикидывать политические расклады. И первым, кто от этого пострадает, будешь ты. Могут убить.
– Некоторые уже пытались! – хмыкнул я. – Их уже закопали.
– Мне импонирует твоя смелость, – сказала Ольга. – Но я прошу тебя быть осторожным. Ради меня! – она прижала руки к груди.
– Угораздило же меня влюбиться в наследницу!
– Ты жалеешь? – глаза у нее повлажнели.
– Нет! – сказал я и обнял ее. – Ни о чем не жалею и сделаю так, как ты просишь.
– Мы будем писать друг другу.
– У меня плохой почерк.
– Я разберу, – улыбнулась она, отстранившись. – Только пиши. Я буду ждать твоих писем.
– На какой адрес слать? Москва, Кремлевский дворец?
– Нет, конечно! – засмеялась она. – Держи! – она достала из сумки листок. – Здесь адрес Лены. Письма будешь отправлять на ее имя. В конверт вложишь другой – для меня. Она передаст.
Умная девочка! Все предусмотрела.
– Ладно! – сказал я.
– А еврейку эту отошли! Мне неприятно знать, что она подле тебя.
– Я к ней равнодушен.
– Все равно! – топнула она ножкой.
Ну, вот, уже командует. Я поколебался и кивнул. Мы поцеловались, и Ольга ушла. А я остался думать над тем, что произошло. Вот уж влез! С Ольгой понятно: пациентки часто влюбляются в лечащих врачей. Ну, а я-то с чего? Но ведь, вправду, нравится. Ни к одной женщине в этом мире я испытывал таких чувств, даже к Лизе. А ведь та красавица, да еще какая! На меня смотрит, как раненая лань на охотника, но душа к ней почему-то не лежит. А вот к этому воробушку…
Куда я лезу? Точно грохнут. Расклады наверху серьезные, и нежданный фактор в лице какого-то зауряд-врача многим не понравится. Говоря Горецкому, что меня убьют, я имел в виду совершенно другое. Врача, который лечит лейкоз, разорвут на куски. Других таких нет, а болеют многие. В том числе правители, аристократы и миллионеры. Все хотят жить. На меня начнется охота… Вот блин! Опасался одного, а получил другое, причем, куда более серьезное.
Подумав, я достал из буфета бутылку рома. Напустил себе бокал и осушил двумя глотками. Да идет оно все!.. Пусть все течет, как сложилось. С проблемами будем разбираться по очереди.
Я не знал, что они начнутся уже завтра…
1 Парвеню – человек незнатного происхождения, добившийся доступа в аристократическую среду и подражающий аристократам в своем поведении, манерах; выскочка.
2 Слова Михаила Матусовского.
3 Стихи Алексея Фатьянова.
Глава 15
Утром следующего дня меня позвали к начальнику госпиталя. Зайдя в кабинет, я увидел Загряжского и Бурденко. Поздоровался.
— И вам здравствовать, Валериан Витольдович! – отозвался Загряжский. Бурденко кивнул. — Проходите, присаживайтесь.
Я подчинился. Загряжский посмотрел на меня, затем на Бурденко. Николай Нилович выглядел мрачно.
– У меня для вас неприятная новость, — сказал со вздохом. – Начальник Главного санитарного управления Муравьев отклонил ваши предложения.
– Какие? – не врубился я.
— По переустройству оказания медицинской помощи на фронте, — пояснил Бурденко. – Вы, что, забыли?
— Простите! -- повинился я. – Замотался. В последние дни было много работы.
А еще один зауряд-врач влюбился…
– Понимаю, – кивнул Бурденко. – Тем не менее, случилось. Такие дельные предложения! – вздохнул он. – Мы их обсудили, поддержали и присовокупили свои рекомендации. А их – в урну! – он сжал кулаки.
Чего-то подобного я ожидал. Но все равно неприятно.
– Чем Муравьев объяснил отказ?
– А ничем! – Николай Нилович развел руками. – Только резолюцию начертал. «Какой-то лекаришка будет нас учить!» – процитировал он сердито.
Я ощутил приступ гнева. Лекаришка? Скольких людей я уже вытащил с того света! А это зажравшееся мурло…
– У вас все, господа?
– Да, – кивнул Загряжский. – Мы позвали вас сообщить.
– Спасибо! – я встал. – У меня сегодня нет операций, Филипп Константинович, раненых не ожидается. Могу я отлучиться?
– Ради бога! – замахал он руками. – Хоть на весь день. Вы и так трудитесь без выходных. Отдыхайте!
– Благодарю, – кивнул я и вышел.
У ворот госпиталя я поймал извозчика и велел везти меня в «Европу». Ехать было недалеко. Велев извозчику ждать, зашел в холл.
– У вас проживают репортеры из Москвы? – спросил у портье.
– Нет-с! – сообщил он. – Не заезжали-с.
– Может, знаете, где живут?
– Спросите в «Одессе» или «Либаве». Еще можно в «Московской». Здесь рядом.
Я дал ему полтинник и вышел. Извозчик повез меня по гостиницам. Большой нужды в этом не было – гостиницы располагались в шаговой доступности, но я их не знал в отличие от извозчика. Везде ждал облом. На мой вопрос портье только разводили руками. Репортеры или не приехали, что вызывало сомнения: визит государыни в Минск – это вам не хухры-мухры, или чалились по меблированным комнатам. Но вот как их отыскать? К местным журналистам обращаться бесполезно – трусливые. Читал я минские газеты. По всему видно, что они у местного начальства в кулаке.
Полтинники давать я перестал – так и без денег можно остаться. Услыхав очередное «нет», поворачивался и уходил. Садился в коляску, и извозчик вез меня к следующей гостинице. Меня уже подмывало отказаться от затеи. Гнев ушел, но упрямство осталось, и оно не давало отступить. Личную обиду стерпеть можно. Пусть я «лекаришка», но одним росчерком пера обречь на смерть тысячи людей…
Повезло только в десятой по счету гостинице. Называлась она «Москва Брестская» и находилась на улице Суражской рядом с Брестским вокзалом. Гостиница оказалась крохотной и обходилась без портье, хотя какая-то толстая тетка в каморке за дверью сидела.
– Есть репортер! – сообщила она. – Господин Светозаров, – она оглянулась и понизила голос. – По пачпорту он Комарицкий Егорий Фирсович, но велел звать себя Светозаровым. Сказал, что из газеты «Московский листок».
Это я удачно зашел. «Листок» власть не любит, а журналист, похоже, с претензиями. Светозаров, говорите?
– У себя?
– Завтракать пошел в ресторан на вокзале. Туда! – тетка указала рукой.
– Как его узнать?
– Худощавый, лет двадцати пяти, носит усики. Одет по английской моде: в клетчатый пиджак, большую кепку и ботинки с гетрами.
Я дал ей рубль. Она схватила монету и зажала ее в кулаке.
– Благодарствую, господин офицер!
На улице я рассчитался с извозчиком и направился к вокзалу. Ресторан располагался на первом этаже левого крыла. Я вошел в зал и осмотрелся. Людей было мало, и я обнаружил объект. Хлыщ в клетчатом пиджаке сидел за столом у кадки с пальмой и курил, сбрасывая пепел в чайное блюдечко. Тонкие усики, набриолиненные, прилизанные волосы… Я подошел к столику. Он удивленно уставился на меня.
– Господин Светозаров из «Московского листка»?
– Да! – приосанился он. – С кем имею честь?
– Зауряд-врач Довнар-Подляский Валериан Витольдович.
– Присаживайтесь! – он указал на свободный стул. – Чем обязан?
– Как мне обращаться к вам?
– Зовите просто Жорж. Не люблю церемоний.
– Хотите сенсацию, Жорж?
Он уставился на меня, затем перевел взгляд на ордена на мундире. Откинулся на спинку стула и забросил ногу на ногу. Я увидел желтый ботинок с высокой шнуровкой и полосатые гетры.
– Сенсаций все хотят, господин Довнар-Подляский, – сказал он иронично. – У вас она есть?
– Да.
– Какая?
– Как вы смотрите на статью с названием «Кто повинен в смерти русских воинов»?
– Стоп! – он сбросил ногу с колена и осмотрелся по сторонам. – Не здесь. Пожалуйте ко мне в номер!
И мы пошли…
***
Настроение у императрицы было мрачным. Совещание в Минске, призванное определить сроки наступления русской армии, кончилось ничем. Часть генералов отрапортовала о желании наступать, другие заявили, что к этому не готовы. В стане последних, к удивлению Марии, оказались Брусилов с Деникиным.
– Наступление в нынешних обстоятельствах, если и увенчается успехом, – заявил Брусилов, – то приведет к громадным потерям. За прошедший год противник значительно укрепил свою оборону. Данные воздушной и наземной разведки свидетельствуют, что она глубоко эшелонирована. Практически повсеместно построены бетонные доты, вооруженные пулеметами и пушками, развернуты батареи. Даже прорвав оборону, мы не разовьем успех. Войска понесут тяжелые потери и утратят боевой дух.