Они посмотрели на меня.
– Через час будут, – сказал я…
Глава 17
— Ваше превосходительство! Военный врач, надворный советник Валериан Витольдович Довнар-Подляский. Представляюсь по случаю назначения меня начальником медицинского батальона вверенной вам дивизии!
– Приветствую вас, господин надворный советник! — кивнул Беркалов. – Снимайте шинель и проходите к столу. Поговорим.
Посетитель подчинился. Когда он, сняв шинель и фуражку, повернулся к столу, генерал едва не присвистнул от удивления. Китель врача украшали два ордена. И один из них, как разглядел Беркалов, был Георгием четвертой степени.
— За что? – спросил генерал, указав на Георгия, когда гость устроился за столом.
– Отбил нападение немцев на лазарет.
– Сколько их было?
— Эскадрон драгун.
— А вас?
– Я и пятеро раненых.
— И вы справились?!
-- Если быть точным, отбили одну атаку. Положили полтора десятка драгун, потеряв при этом троих своих. Потом подоспели казаки.
– Где учились воевать?
– В окопах. Начинал вольноопределяющимся Могилевского полка седьмой дивизии.
– У Александра Семеновича?
– Так точно.
– Странная у вас биография. Почему сразу не врачом?
– Документов не было. Учился в Германии и бежал, когда началась война. Спешил, чтобы не интернировали, поэтому не успел захватить. В окопах заболел аппендицитом. После операции в лазарете разговорился с начальником госпиталя. Тот проэкзаменовал меня и нашел мои знания достаточными. Похлопотал о звании зауряд-врача.
– Врачей не хватает, – согласился Беркалов. – А Владимир за что?
– Сохранил жизнь командующему фронтом. Его доставили к нам с тяжелым ранением в грудь. Начальник лазарета оперировать не мог: при нападении немцев пуля пробила ему руку. Пришлось мне. Операция прошла успешно.
– Погодите! – сказал генерал. – Так это вы оперировали Брусилова?
– Так точно, ваше превосходительство!
– Давайте без чинов, Валериан Витольдович. Вы хоть не офицер, но доктор боевой. Таким, как вы, мы всегда рады. Меня зовут Евгений Александрович. Слыхал я про историю с Брусиловым. К нам каким ветром? После спасения командующего вас должны были милостями осыпать.
– Так и осыпали. Но я повел себя неправильно. Нужно было лизнуть, а я гавкнул.
Беркалов расхохотался.
– Рассмешили, Валериан Витольдович, – сказал, вытерев выступившие от смеха слезы. – Надо будут запомнить. Как вы сказали? Следовало лизнуть, а я гавкнул? Сразу видно фронтовика. Мы тут не расшаркиваемся, говорим, как есть. А теперь объясните мне, что такое медицинский батальон? И чем вас лазарет не устраивает?
– Разрешите вопрос, Евгений Александрович?
Беркалов кивнул.
– Сколько потеряла дивизия ранеными за последние полгода?
– Точную цифру не назову, но более тысячи человек.
– Где эти люди?
– Увезли в тыл.
– Обратно вернулись?
– Нет. Прислали пополнение на замену.
– Новобранцев или опытных солдат?
– Главным образом новобранцев. Их еще учить и учить, – вздохнул генерал.
– А теперь представьте, что большинство ваших раненых остаются здесь. Подлечились и вернулись в окопы. Опытные, обстрелянные бойцы, которых не нужно учить и натаскивать.
Генерал с интересом посмотрел на врача.
– Замена лазарета медсанбатом, это не смена вывески, а другая система организации медицинской службы. Легкораненые будут оставаться на месте. Тяжелых прооперируем и отправим в тыл, где их будут основательно лечить. Легкие через неделю-другую, максимум три, вернутся в строй.
– А справитесь? Раненых много. Начальник лазарета жаловался, что зашивается.
– Нам добавят врачей, мне это обещали. Несложный уход за ранеными и хозяйственные работы будут исполнять команды выздоравливающих. Нечего им прохлаждаться.
– Разумно, – согласился Беркалов. – Кто это все придумал?
– Я.
– И вас за это на фронт?
– По заведенному порядку инициатива имеет инициатора.
Генерал снова расхохотался.
– Веселый вы человек, Валериан Витольдович! Люблю таких. Что ж, принимайте дела. Начальник лазарета сдаст их с удовольствием. Давно просится в тыл. Встретьтесь и поговорите с полковыми батюшками: они заведуют перевязочными пунктами в полках. Надеюсь, найдете общий язык. Вы православный?
– Католик.
– Не страшно. У нас тут даже мусульмане с иудеями имеются. Некоторые даже причащаться ходят.
– И их допускают?
– Почему бы и нет: кровь льем одинаково[1]. Все – души Божьи. Удачи, Валериан Витольдович! Держите меня в курсе событий. Будет нужда, обращайтесь!
– Благодарю, ваше превосходительство!
***
После разговора с начальником[2] дивизии меня на телеге отвезли в лазарет. Там я понял скепсис генерала. Лазарет размещался в землянках, которые вырыли на поляне в лесу. Длинные, выстроившиеся рядами, предназначались для раненых. Они большей частью пустовали, почему, я понял потом. Заглянул. Нары, сколоченные из бревен и грубо оструганных досок, такой же самодельный стол в центре, печка из железной бочки у дальней стены. Освещение керосиновыми лампами, от которых в воздухе стоит гарь. В землянке размещалась и операционная. Эта имела над землей несколько венцов из бревен с прорезанными в них маленькими окошками. Света недостаточно, поэтому и здесь применяли лампы. В землянках жил и медицинский персонал.
Причина такого расположения оказалась простой. Вследствие ожесточенных боев, когда позиции переходили из рук в руки, целых зданий в тылу дивизии не осталось. Кирпичные разбили снарядами, деревянные сгорели. Генерал – и тот жил в блиндаже, где меня и принял. Ладно, землянки. Еще хуже обстояли дела с помощью раненым. Четыре врача, среди которых ни одного хирурга! Всей заботы – перевязать или наспех зашить рану, после чего побыстрей отправить раненого в тыл. А поскольку вывозят ночью – днем немцы обстреливают дорогу, то многие до эвакуации не доживают, о чем свидетельствовало обширное кладбище за лазаретом. И это притом, что не всех раненых отправляют в лазарет. С отдаленных позиций их везут к железнодорожным станциям, а оттуда – в глубокий тыл.
– Так не годится, господа! – сказал я, собрав медицинский персонал, после того, как мне все показали и рассказали. – С этого дня все кардинально меняется. Раненых будем оперировать на месте. Легких оставлять для долечивания, тяжелых – отправлять в тыловые госпитали.
– А кто будет оперировать? – спросил немолодой зауряд-врач с аккуратной бородкой, который представился Николаем Семеновичем Загоруйко. – Мы этого не умеем.
– Я хирург. Еще двое прибудут на днях. Остальных будем учить.
– Не поздно? – засомневался Загоруйко. – Я, знаете ли, акушер.
– Кесарево сечение делать приходилось?
– Иногда.
– Значит, ланцет в руках держать умеете.
– Одно дело родовспоможение, другое – проникающее ранение грудной клетки.
– Торакальными займусь я, как и абдоминальными. А вот почистить рану в мягких тканях, провести ампутацию по силам любому.
Врачи недовольно загудели. Я поднял руку, шум утих.
– В лазарете, где я служил, это с успехом делал дантист. Не беспокойтесь, я покажу и научу. На первых порах буду стоять рядом и подсказывать. Знаете поговорку: «Глаза боятся, а руки делают»? Понимаю ваши опасения: по неопытности можно навредить. Но куда хуже отправлять солдат в тыл с необработанными ранами. Нагноения и гангрена убьют их с большей вероятностью, чем наши ошибки, хотя мы постараемся их не допустить.
– У нас и инструмента-то в должном количестве нет, – сказал молодой зауряд-врач, который назвался Иваном Александровичем Красновым, бывшим ординатором уездной больницы. – Сколько просили – не присылают. Говорят: зачем вам? Все равно не оперируете.
– Я кое-что привез. Посмотрим?
Предложение понравилось. Какой врач откажется посмотреть новое оборудование, пусть даже это хирургический инструмент? В Минске меня снабдили хорошо – Загряжский с Бурденко постарались. Если б не приданный в сопровождение солдат, хрен бы я все это дотащил. Инструменты разложили на столе, и доктора некоторое время их зачарованно перебирали. Понимаю их чувства. Инструментарий лазарета производил жалкое впечатление.
– Сегодня же и опробуем! – сказал, когда все насмотрелись. – Раненые имеются?
– Днем привезли, – сообщил Иван Александрович. – С рассветом германец по окопам из пушек стрелял. На местах их перевязали. Мы сменили повязки и подготовили к отправке.
Это я уже знал. Но спросить следовало.
– Приготовьте операционную! Инструмент продезинфицировать!
Мастер-класс закончился поздним вечером. Две ампутации, одна торакальная операция, остальное – осколочные ранения мягких тканей. В лазарете у Карловича я бы справился быстро, но здесь приходилось объяснять каждое движение. Слушали внимательно. Под конец бывший акушер попросился к столу и самостоятельно вытащил осколок из плеча солдата, почистив затем рану. Краснов, которого я мысленно окрестил Ваней, довольно умело усыплял больных эфиром. Вот и будет анестезиологом. Остальные врачи пока присматривались, но по их глазам я понял, что попробуют непременно. Редкий врач откажется от возможности усовершенствовать навыки. После войны пригодятся, если доживем до ее окончания, конечно.
Отдав распоряжение об эвакуации раненых, я пригласил коллег отужинать. За столом распили выставленную мной бутылку рома и поговорили. Как я и предполагал, народ здесь оказался нормальный, можно сказать, душевный. Фронт, как река, дерьмо подымает на поверхность и уносит…
***
– Как вам новый начальник, Николай Семенович?
– Замечательный хирург! Даже удивительно, учитывая его возраст. Ни одного лишнего движения, каждое отточено. И как быстро работает! И это он еще не спешил, чтобы нам показать.
– Меня тоже впечатлило. Интересно, за что его к нам?
– Газеты нужно читать, Иван Александрович, а не к юбкам ездить.
– Будет вам, Николай Семенович! Сопровождать раненых на станцию – долг врача.
– То-то любите его исполнять! Знаю я эту вашу Мессалину[3]. Не одного вас благосклонностью одаривает. Смотрите, схватите люэс[4], здесь не вылечите.
– Я же врач, Николай Семенович! Меры предосторожности предпринимаю.
– Откуда у вас кондомы? Их же в Германии производят, а мы с ней воюем.
– Трофейные у солдат покупаю. И на станции можно достать американской выделки. Правда, дорогие – пять рублей за дюжину.
– Охота деньги тратить!
– А куда девать их здесь?
– Матери бы отослали, помогли старушке. Цены в тылу – вон какие!
– Высылаю с каждого жалованья. Зря ворчите, Николай Семенович!
– Это я завидую. Вам можно за юбками волочиться, а я человек женатый.
– Так что там с Довнар-Подляским?
– С репортером он связался, да еще из «Московского листка». Эта газета – противник императорской фамилии. Довнар-Подляский рассказал, как скверно организована помощь раненым в русской армии.
– Это он Америки не открыл. Всем известно.
– Но не все говорят о том вслух. Наш начальник еще цифры привел. Посчитал, что за время боев из-за скверной организации медицинской службы мы потеряли не менее корпуса солдат и офицеров. Обвинил в этом руководство Главного санитарного управления армии в лице генерал-лейтенанта Муравьева.
– Ого!
– Я как прочел, так и понял, что ему это с рук не сойдет. По-моему и вышло. На фронт сослали. Он до этого в госпитале Минска служил. А теперь представьте! Губернский город, рестораны, барышни… А его оттуда – в землянку!
– Смелый человек! Могли бы в Сибирь сослать.
– За правду? Общество этого не поняло бы. Если хотите знать, подло с ним поступили. Из Сибири можно вернуться, с фронта труднее.
– Зато чин дали и начальником назначили.
– Пуля, знаете ли, не разбирает: в чинах ты или без них. Сколько офицеров дивизия потеряла? Только полковников троих, прочих и посчитать сложно. Прилетит пуля – и нет вашего высокоблагородия. Толку из того, что к тебе так обращались? Тем более Довнар-Подляскому это не нужно. Он шляхтич древнего рода, предки на польском троне сидели.
– Неужели?
– Я тоже шляхтич, Иван Александрович, правда, не столь знатный, историю Великого княжества Литовского знаю. Довнар-Подляские в ней знатно отметились. Со временем род захирел и скатился в бедность, Валериан Витольдович – последний его представитель.
– Интересно, у него есть невеста?
– Жены точно нет, кольца не носит. У католиков это обязательно. А невеста… Мог и не обзавестись, молод еще. Годами как вы. У вас нет невесты, Иван Александрович?
– Вы же знаете!
– А вдруг завели на станции?
– Охота вам смеяться! Кого там можно завести?
– Кондомы же для кого-то приобретаете.
– Опять ваши шутки!
– Это зависть, Иван Александрович. Где мои двадцать пять лет?
– Да будет вам! Еще молодой мужчина. Операцию сегодня лихо провели. Я вот не решился.
– Успеете. Этого добра на всех хватит.
– Повезло нам с начальником, как считаете?
– Посмотрим.
– Сами же хвалили.
– Как врача и честного человека. Этого у него не отнять. А вот какой из него начальник, покажет время.
– Осторожничаете?
– Не спешу с выводами. Жизнь, знаете ли, научила.
– А мне он нравится!
– Давайте спать, Иван Александрович! Поздно…
***
На следующий день я велел заложить бричку, имелась у госпиталя такая, и поехал знакомиться с полковыми батюшками. По существующему в русской армии порядку они заведовали перевязочными пунктами полков и отвечали за своевременное оказание медицинской помощи раненым, а также их эвакуацию в лазареты и госпитали. Священников можно было собрать на совещание в штаб, и они подчинились бы старшему по чину[5], но я решил, что лучше приехать самому. Заодно посмотреть, как у них организовано.
Батюшки оказались боевыми. У одного наперсный крест висел на георгиевской ленте[6], у двоих имелись ордена Владимира 4-й степени с мечами. Признаться, я опасался этих переговоров. Сложные у меня отношения с религией. В бога я верю, но в церковь не хожу. Не нравилась она мне в моем мире. Почему, объяснять долго, думаю, догадаетесь. К тому же в соответствии с приказом командующего фронта о новой организации санитарной службы священники в части помощи раненым формально переходили мне в подчинение. Как воспримут это батюшки?
Нормально восприняли. То ли оценили уважение, проявленное старшим по чину, который вместо того, чтобы вызвать их, приехал сам, то ли во мне опознали фронтовика, но переговоры прошли по-деловому, можно сказать, в дружеской обстановке. Батюшки не только согласились направить подчиненных им санитаров для обучения в медсанбат, но и выразили желание приехать самим. Я, естественно, не возражал. А отец Михаил, тот самый, с Георгиевской лентой, и вовсе приказал накрыть для меня стол и усадил за него, несмотря на мои возражения.
– Куда вам ехать? – сказал, огладив густую бороду. – Темнеет уже. В полку переночуете. Отобедайте со мной, Валериан Витольдович! Окажите уважение!
Отказаться было неудобно, и я остался. К трапезе присоединился командир полка, который пришел посмотреть на диковинного гостя, явившегося в расположение вверенной ему части. Денщик, сопровождавший полковника, нес штоф водки. День был не постный, и отец Михаил угощение одобрил. Прочитал молитву и благословил трапезу.
– Хто не пье, той або хворый, або падлюка, как говорят белорусы, – сказал, закончив. – Наливайте, Федор Ефимович!
И полковник налил. Мы выпили и закусили. Еда была простой – щи и каша с мясом, но все оказалось вкусным.