Стефан задумался, провел по краю чашки пальцем.
— Первое, что я спросил, — а велосипед? Велосипед потом выудили...
Он замолчал. Карина задумалась. Стефан вообще был очень немногословен, и не только, когда рассказывал о своем детстве, — она ни разу не слышала , чтобы он так долго говорил. Он выглядел очень уставшим — дало знать непривычное напряжение.
— Слушай, Стефан... Это потрясающая история... но почему ты решил рассказать ее именно сейчас?
— Да почему... вот почему. В ту ночь я спал в постели с родителями. Спал... нет, не спал. Как только я закрывал глаза, тут же рядом с кроватью появлялся Белый и манил меня рукой. Это продолжалось довольно долго. Много ночей, прежде чем я решился вернуться в мою спальню. И каждый раз мне было неимоверно страшно.
Стефан поморгал, прислонился спиной к стене и посмотрел Карине в глаза.
— Я видел его. Там, в поле.
Теперь она поняла. Она смутно помнила соседского мальчишку, с которым играла в детстве. Ленивый, но изобретательный тип, играть с ним было весело, но потом он почему-то изменился. Вечно испуганный, дерганый — с ним стало неинтересно.
— Пробую понять... — тихо сказала она. — Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что мы все... умерли? Что мы мертвы?
— Я ровным счетом ничего не имею в виду. Рассказываю, что я видел. И я не хочу, чтобы этот... это существо приближалось к Эмилю.
— А он тоже видел?
— Да. И это хуже всего.
***
Свобода.
Петер внимательно изучил вымеренную им площадку для лапты. Биты, теннисные мячи, штрафные платы, конуса. Почему ему пришло в голову, что хорошо бы поиграть в лапту? Ясно почему — желание что-то сделать, поднять дух, чтобы люди почувствовали себя получше. Пободрее и повеселее. Петер Сундберг, гид человечества по райским кущам хорошего самочувствия.
Свобода.
Опять мерещится тот момент — пенальти в матче с Болгарией. В сотый раз посмотрел на пустой горизонт — похожее ощущение. Ощущение бесконечного вдоха, бесконечной свободы — он испытал его еще до того, как дурак вратарь ринулся в противоположный угол. До того, как он стал героем матча.
Свобода.
Здесь Бога нет. Это точно. Он вроде бы должен испугаться — но не испугался. Наоборот. Бог, который в отместку направил стрелу в сердце несчастного крольчонка, Бог, который позволил отцу разгромить их кемпер? И они тоже вряд ли бы уцелели, если бы дядя Йоель не вызвал полицию... тот ли это Бог, который должен утешать и защищать слабых? Нет. Этот Бог — не более чем некое Всевидящее Око, он заставляет Петера совершать поступки и смотрит, чем все кончится. А теперь этого Всевидящего Ока нет. Никто за ним, Петером, не наблюдает.
Свобода.
Он может делать все, что захочет. Поле бесконечно. И что предпринять?
А вот что: расставить пластмассовые конусы, очертить игровую площадку и бегать, набирая очки. Собственно, это и есть его жизнь в миниатюре.
Петер взял в руки биту, размахнулся и точным, выверенным ударом послал мяч в поле. Проследил траекторию полета, увидел, как мяч опустился на траву, пару раз подпрыгнул и замер.
И какая разница, куда он пошлет этот мяч? На все четыре стороны — пустота, одинаковое зеленое поле. Это нелегко осознать, но надо попытаться.
***
Карина пошла за Эмилем — и приняла решение. Она не может пассивно сидеть и ждать, что как-то все образуется. Это не похоже на нее. Она должна сама узнать, что творится там, за горизонтом. Короче — взять машину и сесть за руль.
Она присела на корточки у кемпера. Дети лежат рядышком и шепчутся. Выглядит очень трогательно. Эмиль повернулся к ней — в глазах слезы, а на лбу нарисован черный крест.
Оказывается, не так уж трогательно — она чуть не потеряла сознание.
У Карины уже успела сформироваться своя теория насчет этих крестов. Их вычеркнули. Что означает крест? Очень просто: объект, помеченный крестом, следует убрать. Изъять из жизни.
Боже мой... она овладела собой и сказала, насколько могла, спокойно:
— Эмиль, пора поесть... не знаю, как назвать — завтрак. Или ланч.
Эмиль посмотрел на Молли, будто спрашивал разрешения. Та благосклонно кивнула, и этот кивок утвердил Карину в решении. Молли — неподходящая компания для Эмиля.
Эмиль выбрался из-под кемпера.
— Ты тоже вылезай, Молли.
Эмиль потянул ее за руку.
— Пошли, мама.
— Подожди, малыш. Молли! Ты можешь вылезти?
— А зачем?
— Затем, что я хочу с тобой поговорить.
Молли опустила лицо в траву и потянула носом.
— А мне и здесь нравится. Здесь очень хорошо. Можно цветы нюхать.
Карина с трудом натянула на лицо улыбку.
— Как бык Фердинанд... Это забавно, Молли, но я прошу тебя вылезти.
Эмиль опять потянул Карину за руку. На этот раз довольно сильно.
— Мама, ну зачем ты? Пошли...
Карина вырвала руку. Эмиль опустил голову и побрел к своему вагончику. Молли посмотрела вслед и спокойно спросила.
— А это срочно?
— Да. Довольно срочно.
— Почему?
— Потому что мне надо приготовить еду, а я не могу. Не могу, потому что не работает плита. Я прошу тебя вернуть мне газовый шланг.
— А что это такое — газовый шланг?
— Ты прекрасно знаешь, что такое газовый шланг, потому что ты его взяла.
Молли нахмурилась и замолчала.
— Ты будешь толстой, если будешь есть еду, — наконец сказала она.
— Что? Что ты несешь?
— Ты растолстеешь и не сможешь летать.
— Я и не хочу летать.
Молли зевнула и посмотрела Карине прямо в глаза долгим, немигающим взглядом.
— Ясное дело, хочешь. Прямо на солнце.
Повернулась и уползла на другую сторону кемпера . Чтобы увидеть ее, пришлось бы лечь на траву.
Карина так и продолжала сидеть на корточках со странным чувством — будто сердце ковырнули маленьким грязным ногтем.
***
Стефан изо всех сил грохнул кулаком по металлической мойке. Электрический разряд прошил руку от мизинца до локтя. И что? Если бы он и вправду был мертв, вряд ли почувствовал такую боль.
Он выпрямился. Какого черта... никакой я не мертвый. Абсурдная мысль. И даже если я мертв, если мертвы все остальные — чем их состояние отличается от жизни? А если человек жив... или, по крайней мере, уверен, что жив, — он может что-то предпринять.
Он вышел из кемпера и взял из машины бинокль. Опустил лесенку и поднялся на крышу вагончика. Лесенку надо бы поменять — в лицо сыплются хлопья ржавчины. Но пока держит.
Осмотрел окрестности — и засмеялся. Нервным, чуть ли не истерическим смехом, потому что ему стало очень не по себе — настолько странен был открывшийся ему вид. Их маленький лагерь на фоне бесконечной зеленой равнины наверняка казался нелепой аномалией, горстью кубиков, случайно свалившихся с неба.
Карина сидит на корточках рядом с кемпером Петера и Изабеллы. Молочные фермеры тоже почему-то сидят на корточках. Чем-то заняты. Изабелла ходит по лагерю, обхватив плечи, точно ей зябко. А Петер отошел метров на тридцать и стоит неподвижно .
Он поднял к глазам бинокль. Эмиль, оказывается, тянет изо всех сил Карину за руку, словно старается оттащить ее от этого опасного места. А у Петера в руках нечто вроде биты для лапты.
Несколько секунд Стефан пытался связать воедино эти фрагменты, создать некую разумную партитуру жизни. Ничего из этого не вышло, и он занялся тем, ради чего и забрался на крышу, — начал методично обследовать горизонт.
Что-то привлекло его внимание, но он тут же сообразил, что это всего-навсего одна из вешек, оставленных им же самим. Повернулся на сто восемьдесят градусов и увидел пару вешек, воткнутых фермерами.
И больше ничего.
Он опустил бинокль и вновь почувствовал головокружение . Мир в нашем представлении разделен на фрагменты. Континенты, страны, озера, леса и горы. Города и коллективы. И люди стараются обживать эти фрагменты. Как бы тяжко ни было, но цель в жизни есть, она более или менее ясна, и цель эта так или иначе связана с тем, что нас окружает. Прибрежные жители строят лодки и ловят рыбу, жители тайги охотятся на соболя, в пустыне пасут верблюдов. И так далее.
А если нас окружает ничто? Обнаженная, бесцельная и беззвучная пустота...
Он проглотил слюну, подавив приступ тошноты.
Там, внизу, Карина что-то объясняет Эмилю. Обвила мальчика за плечи. Надо бы спуститься к ним. Стефан уже сделал шаг к лесенке, как его осенила странная мысль. Он все-таки находится на два с половиной метра выше, чем это чертово поле. Плюс его собственный рост.
Достал мобильник. Старый-престарый, Nokia, купленная лет семь назад, с экраном величиной в спичечную коробку. Покрутил в руке и нажал кнопку. Слава богу, заряд не кончился — пропищала веселая фанфара, на дисплее две руки соединились в рукопожатии. Покосился вниз — Карина что-то говорила Эмилю, а мальчик отчаянно качал головой.
Стефан опять посмотрел на дисплей и вздрогнул. На указателе покрытия мигал самый левый и самый короткий столбик. Помигал, погас, опять мигнул и опять погас.
Поднял телефон над головой — столбик перестал мигать. Он нажал кнопку с косой зеленой трубочкой и отчетливо услышал зуммер.
— Послушайте! — крикнул он Карине и Эмилю.
***
— Малыш, а ты можешь сделать вот так? — Карина сделала вид, что послюнявила пальцы и потерла лоб. Эмиль посмотрел на нее со скептическим удивлением.
— А зачем?
— У тебя там... у тебя там грязь. Ты же не хочешь, чтобы я это сделала? Лучше самому, или как?
Эмиль серьезно кивнул — разумеется, лучше самому, сунул палец в рот, несколько раз провел рукой по лбу и размазал крест в бесформенное пятно. Тоже не особенно красиво. Но все же лучше. Намного лучше.
— Что бы ты хотел поесть?
— Блинчики.
Карина встала перед Эмилем на колени и положила ему руки на плечи.
— Слушай, Эмиль. Дело обстоит вот как. Чтобы сделать блинчики, нужна плита. А без этого шланга плита не работает.
У Эмиля забегали глаза.
— Тогда бутерброд с чем-нибудь.
— Но шланг все равно нужен. Ты не знаешь случайно, где он?
Эмиль сжал губы в ниточку и помотал головой. Жаль его — он совершенно не умеет врать, и Карине стыдно, что она вынуждает его говорить неправду. Она обняла напрягшегося Эмиля и тихо сказала:
— Любимый мой мальчик... ничего страшного. Мне только нужно знать, где он. Я хочу сказать, что...
Два события произошли почти одновременно. Крик Стефана «Послушайте! », и буквально через полсекунды — пронзительный крик Эмиля. Мальчик закрыл руками уши и кричал с таким безнадежным отчаянием, что у Карины заболело и опустилось в живот сердце.
***
Детский крик — конечно же, Эмиль. Изабелла точно знает, что не Молли. Молли не кричит и не плачет. Никогда. Словно в первые два года жизни она израсходовала весь запас криков и слез.
Сама Изабелла была очень послушным ребенком. Аккуратным, как говорила ее мама. Очень аккуратный ребенок, очень легкий, очень управляемый. Ребенок, которого не страшно брать с собой на любой званый вечер.
Она поплотнее обхватила плечи, чтобы не рассыпаться на куски. Надо немедленно найти что-то сладкое. Холодный пот, судороги в желудке. Через минуту приступ пройдет, чтобы через час-полтора повториться вновь, только еще хуже. Потом опять пауза, короче, а потом... потом будет совсем плохо.
Она ходит кругами между кемперами, и отовсюду чудятся запахи. Будто люди сидят там и трясутся над своими запасами конфет, пирожных и шоколада.
Изабелла несколько раз глубоко вздохнула, чтобы выветрились последние следы кондитерских ароматов. Стало получше. Теперь она чувствовала себя почти нормально.
Подошла к кемперу фермеров. Те стояли на коленях и копали землю садовыми лопатками. Настолько увлеченно, что ее даже не заметили. Она тихо кашлянула. Оба подняли головы одновременно. Изабелле не потребовалось никаких усилий, чтобы изобразить самую лучезарную из своих улыбок — фермеры выглядели очень смешно.
— Добрый день, — сказала она. — Чем занимаетесь?
Леннарт и Улоф поглядели друг на друга, будто их застали за каким-то тайным занятием и ни один из них не вправе раскрыть секрет, не получив согласие другого.
— Э-э-э... — сказал Улоф и показал на стоящий рядом горшочек с каким-то растением. — Вот... пробуем посадить что-нибудь.
— Значит, будет еще больше цветов... — Изабелла продолжала улыбаться.
— Не только... — кивнул Улоф. — Цветы-то, конечно, да, но и кое-что другое.
Продолжая улыбаться, Изабелла приняла соблазнительную позу, стрельнула глазами — никакой реакции. Уж она-то знает, достигла она цели или не достигла, знает, когда мужчина готов плюнуть на все, лишь бы ее потрогать. В ее архиве немало таких прямых попаданий. А со второго или третьего выстрела... она не помнит случая, чтобы она промазала.
Но не в этот раз. Что это означает?
Одно из двух.
В ее профессии полно геев. Придурковатые кутюрье , фотографы в коже с ног до головы — и весь спектр между ними. Она повидала всяких. Но мысль, что Леннарт и Улоф — гомосексуальная пара, превосходит ее фантазию. Значит, они не гомосексуалы, а асексуалы. Уже не испытывают подобных чувств. Или никогда не испытывали.
— У вас не найдется чего-нибудь сладкого?
Опять посмотрели друг на друга. Слова не могут сказать, чтобы не переглянуться.
— Нет, — сказал Леннарт. — Чего нет, того нет.
Изабелла заметила, что Улоф отвел глаза и потупился, сделал вид, что рассматривает растение в горшочке. Она пристально посмотрела в глаза Леннарту — даже не моргнул. Смотрит на нее как на не особо интересную деталь окружающей обстановки. Настолько разозлилась, что едва не скомандовала: «Тащи сюда конфеты, старый говнюк!» Но удержалась. Сделала презрительную гримасу, отвернулась и пошла к своему кемперу. Услышала, как они шепчутся за спиной.
И только в этот момент до нее дошло. Эти лапотники что-то сажают. Что это значит? Опасаются, что мы здесь проторчим так долго, что они успеют снять урожай?
Ну нет. Родебье должен дать ответ агентству сегодня, и шансы Изабеллы получить работу с демонстрацией новой коллекции очень велики. К тому же у фотографа ограничено время, значит, пахать придется днем и ночью. Если Изабелла промедлит с ответом, работа уйдет к другой модели.
Такого допустить нельзя.
— Черт, черт. Черт, мать его...
Огляделась и увидела Петера. Он стоял в поле метрах в пятидесяти от нее с битой в руке. Неподвижно, как статуя, воздвигнутая в честь тотального идиотизма.
Опять начали дрожать руки. Она плюнула в сердцах и направилась к мужу.
***
— Какого хрена ты тут делаешь?
Петер медленно обернулся. Изабелла смотрит не на него — на биту. На красивых губах — саркастическая усмешка. Он повернул биту в руках. До Изабеллы, похоже, никак не дойдет, что поле не имеет конца. Они оказались лицом к лицу с бесконечностью.
— Изабелла... Я хочу с тобой развестись.
Изабелла прищурилась, будто позади него было солнце. Солнца не было.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что хочу с тобой развестись. Что больше не хочу с тобой жить.
— Тебе не кажется, что ты выбрал неудачный момент?
— Нет, не кажется. Наоборот. Мне кажется, что удачнее момента и быть не может.
Изабелла посмотрела на горизонт. Направо, налево... взгляд ее наконец остановился примерно в той точке, куда упал посланный Петером мяч. Она вздохнула.
— Мне надо что-нибудь съесть.
— Ты не слышала, что я сказал?
— Почему не слышала? Слышала. И что? Мне все равно надо поесть. Ты флиртуешь с этими лапотниками . У них точно что-нибудь найдется.
— Мы отсюда не выберемся.
Изабелла возвела глаза к небу
— О боже! Что ты от меня хочешь? Отсосать?
— Как будто ты и в самом деле...
— Можешь достать жратву? Пожалуйста....
Петер посмотрел на жену. Так красива и так... отвратительна. Бросил в траву биту и, понурив голову, пошел в лагерь.