— Что ты, мама?
Эмиль смотрит вопрошающе — должно быть, его напугал вид погрузившейся в размышления матери. Оказывается, она сильно сжала кубик лего — так сильно, что он врезался в кожу и оставил красные следы на ладони.
— Ничего, малыш. Просто думаю.
— Давай построим что-нибудь?
На крыше тихо — должно быть, Стефан по-прежнему пытается найти мобильную сеть. Конечно, надо подождать, пока он спустится, — как можно уехать и оставить Эмиля одного?
— Что будем строить?
— Крепость. Неприступную крепость. — Эмиль уверенно положил на стол базовую плату и приступил к квадратной раме. — Надо сделать толстые стены, чтобы выдержали осаду.
Карина включилась в игру. Она оставила просвет в одной из сторон рамы, но Эмиль немедленно защелкнул еще пару кубиков и закрыл промежуток.
— А дверь? — удивилась Карина.
Мальчик покачал головой.
— Двери не будет.
Он поставил посреди готового фундамента три фигурки рыцарей и начал наращивать стены.
— А эти как сюда попали? — Карина показала на рыцарей в латах. — Если нет двери?
Эмиль с упреком посмотрел на мать — как можно быть такой несообразительной?
— Дверь была. Но они ее замуровали.
— О’кей... а зачем?
— Я же сказал, — Эмиль вздохнул и объяснил учительским тоном: — На случай атаки. Чтобы враги не проникли в крепость. — Он посмотрел на мать, чтобы удостовериться, понимает ли она его замысел, и на всякий случай добавил: — Дверь — слабый пункт.
Карина вместо ответа положила еще несколько кирпичиков.
— А что за атака? Кто их собирается атаковать? — спросила она, когда они уложили еще два ряда. Кирпичики защелкивались с приятным чмоканьем.
Эмиль вдруг замер с кирпичиком в руках. Повертел между пальцами.
— А они не знают. И это самое страшное, — он округлил глаза. — Самое страшное, что они этого не знают.
И начал строить следующий ряд, старательно поджимая губы.
— Ты... — начала было Карина, но Эмиль поспешно ее оборвал:
— Нет, мама. Строй, пожалуйста.
Они молча прилаживали кубики. Когда уложили четыре ряда, Карина спросила:
— А как же они будут там жить? Еда, вода и все какое... думаешь, обойдутся? Не трудновато ли?
— Конечно, трудновато. Но если они будут держаться все вместе, выдержат.
Эмиль заглянул сверху, долго смотрел на трех рыцарей в латах, а потом спросил:
— Мам, а есть такие, которые пьют кровь? Ты есть... могут жить, только если все время пьют кровь?
— Почему ты спрашиваешь?
— Просто так.
— Ну, как тебе сказать... ведь ты слышал про вампиров.
— Да... как в «Сумерках», да? Я имею в виду взаправдашних.
— Есть, конечно. Разные насекомые. Какие-то летучие мыши... комары.
— Нет, больше. Я имею в виду больших.
— Я таких не знаю.
— Ты уверена?
— Совершенно уверена.
— Да... ты уверена, что их нет, или уверена, что не знаешь? Но ведь они могут быть?
Карина вместо ответа провела рукой по пупырчатой стене крепости.
— А вот атака, которую они ждут... Как ты думаешь, кто их будет атаковать? Вот эти... большие, которые пьют кровь?
— Да, — твердо сказал Эмиль. — Хотя опасны не они.
Хотя Карина почти уверена, что все эти вопросы навеяны рассказами Молли, на нее действует нарисованная сынишкой картина и его спокойная уверенность. И когда с крыши в очередной раз послышался грохот, она побледнела и вскрикнула.
***
Сначала Бенни решил, что началась гроза. Он очень боится грозы. Навострил уши и высунул нос из палатки. Нет, на грозу не похоже. Небо чистое, совсем не такое, как при грозе, когда сверкают молнии и грохочет гром. Тогда он забивается носом в самый дальний угол и дрожит крупной дрожью. Конечно, от рождественских хлопушек тоже радости мало, но гроза еще хуже.
Нет. Это не гроза. Что-то грохнуло, но не гром — это точно. Можно не бояться.
Кошка, как всегда, лежит в окне, а ее Хозяева роют землю около вагончика.
Дверь открыта. Бенни вытянул передние лапы, прильнул к земле и сладко потянулся, не выпуская Кошку из вида. Понюхал воздух и немного растерялся. Запах Внуков, который он учуял там, в поле, теперь был и здесь. Очень слабый. Внуки приблизились . Странно, конечно, но ничего тревожного. Они не опасны, эти Внуки, если бы только можно было затыкать уши, когда они приходят.
Бенни сделал несколько пробных шагов. Кошка не шевельнулась, но насторожилась. Еще пара шагов — и Кошка медленно поднялась: Бенни приблизился к полоске ничейной земли. И когда он подошел к невидимой разделительной полосе вплотную, Кошка спрыгнула с окна и неторопливо побежала к Бенни, грозно помахивая хвостом.
Бенни остановился у самой границы. Кошка сделала то же самое, села и начала развязно умываться. Бенни сел и почесал задней ногой за ухом, решая важный вопрос: что делать? Рвануть вперед или остаться на месте?
И принял компромиссное решение. Начал окружной маневр: пошел по широкой дуге. Кошка посмотрела и сделала то же самое, только в другом направлении. Через минуту они поменялись местами: Кошка сидела там, где только что был Бенни, и наоборот. Бенни опять почесал за ухом, взвешивал, а не перейти ли границу? Нет, пока не стоит. Вместо этого он прибавил шагу, Кошка повторила маневр — расстояние между ними оставалось неизменным. Когда они вновь оказались на исходной позиции, Бенни побежал — и Кошка тоже.
Трудно сказать, кто за кем охотится. Бенни тявкнул пару раз. Кошка помалкивала.
Они бегали кругами, пока у Бенни не закружилась голова. Он сел перед своей палаткой. Высунул язык и часто задышал. Кошка улеглась в траве на живот и усмехнулась, не сводя, впрочем, глаз с соперника.
Бенни коротко тявкнул, пошел в палатку и лег в свою корзинку. Проходя мимо закрытой двери вагончика, поскулил немного — пора бы и поесть что-нибудь.
Никто не открыл. Ну и ладно.
***
Майвор улеглась на постель со старым номером «Аллерс» и карманным фонариком — Дональд не разрешил поднять жалюзи. Сам так и сидит на диване. Нервничает — мнет и скручивает треники на коленях, кулаки сжимаются и разжимаются. Во рту привкус шоколада. Кровавый призрак... нет, приятным этот сон не назовешь.
Дональд — старший ребенок в семье. После него одна за другой родились две сестры, и родители решили остановиться — такую большую семью содержать нелегко. Решить-то решили, но в 1953 году на свет появилась еще одна девочка.
— Несчастный случай, — сказал отец, и маленький Дональд не понял, что он имеет в виду.
Девочку окрестили Маргаретой, но чаще так и называли — несчастный случай, до того она была крикливым и беспокойным ребенком. От ее крика в их небольшой трехкомнатной квартире деться было некуда, поэтому, когда летом 1953 года отец взял его с собой на лесопилку в Рафснесе, Дональд был очень рад. Мало того — и для него нашлась работа: он сортировал гвозди и шурупы, оттаскивал в сторону сучья и ветки, предназначенные для переработки в топливную щепу. Но лучше всего было ездить с отцом на грузовике, развозить доски и брусья заказчикам и помогать разгружать.
Ему было очень хорошо, он согласился бы работать и за спасибо, лишь бы побыть с отцом, подшучивать над матерью и сестрами. Нет, ничего плохого в них нет, все замечательные, но до мужчин им, разумеется, как до луны.
Дональд был любимчиком отца. Может быть, неправильное слово — любимчик, но отец посвящал ему намного больше времени, чем другим детям. Естественно — кому, как не единственному сыну, отец мог передать все хитрости и навыки обращения с деревом. Но следил и за успехами в школе — считал, что у сына хорошая голова. Если в один прекрасный день откроешь собственное дело — тут уж, будь любезен, умей обращаться не только с товаром, но и с плюсами, минусами и процентами.
Это была их любимая игра — они ехали в кабине грузовика к какому-то не близко живущему заказчику и фантазировали, как будет выглядеть пилорама или магазин лесоматериалов, который обязательно откроет Дональд, когда вырастет. Сам ли будет заниматься распиловкой или наймет субподрядчиков? Стоит или не стоит покупать лес, какие сопутствующие товары имеет смысл закупать для продажи.
Так прошел июнь и половина июля. Работа иной раз была довольно тяжелой, например разгрузить тонну вагонки в пять разных складов, а иной раз неимоверно скучной, когда приходилось сортировать десятки тысяч смешанных в кучу гвоздей. Но несмотря на это, у Дональда остались самые светлые воспоминания. Это было лучшее лето в его жизни.
Как-то в очень жаркий день они с отцом поехали на лесопилку в Риддерхольм. Надо было распустить на доски небольшую партию бревен — за счет заказчика. Поскольку бревна были не толстые, отец решил, что они вдвоем с Дональдом вполне справятся.
Они залезли в высокую кабину лесовоза. Отец показал на коробку с едой и загадочно подмигнул — будет тебе к ланчу сюрприз. Обычно мать клала в коробку бутерброды с крутыми яйцами и бутылку молока на двоих. Почти всегда одно и то же. Дональда немедленно начало разбирать любопытство — что за сюрприз такой?
Продольная циркулярная пила для роспуска бревен на доски была установлена в длинном цеху с жестяной крышей без изоляции. Если на улице жарко, то здесь — истинный ад. И отец, и Дональд работали голыми до пояса. Клубящиеся в воздухе опилки в сочетании с заливающим глаза потом и воем пилы — малоприятные ощущения. Дональд откладывал в сторону горбыли и помогал подтаскивать бревна и устанавливать их на распиловочном столе.
Дело шло быстро, несмотря на жару. Осталось только несколько самых сучковатых стволов — отец оставил их напоследок. Они сделали передышку, вытерли пот со лба, помолчали немного. Отец кивнул — пора.
Притащить тяжелое бревно, опустить на стол, задать направление, отнести и сложить готовые доски; притащить, опустить, задать направление... У Дональда от жары и усталости начала кружиться голова. Даже отец время от времени останавливался и растерянно смотрел по сторонам, будто плохо понимал, где находится. Коротко встряхивал головой, будто отгонял мух, и возвращался к работе.
Предпоследний ствол оказался самым трудным, и в последний момент диск циркулярки застрял в свилеватом сучке у самого конца бревна. Отец кое-как освободил бревно и крикнул Дональду, чтобы тот взял клещевой захват и тянул с тонкого конца, а сам он будет толкать с толстого.
— С разгону возьмет, — добавил он.
Дональд притащил тяжелый захват. Зубья захвата с противным хрустом вонзились в древесину. Он понял замысел отца. Совместными усилиями они с разгону протащат непокорный ствол через пилу. Отец будет толкать, а он тянуть что есть сил.
— Раз, два... три!
Диск прошел сквозь сучок неожиданно легко, и Дональду надо было притормозить бревно захватом, но он хотел показать отцу большой палец и не удержал захват одной рукой. Отец потерял равновесие и упал ничком.
Всю оставшуюся жизнь Дональд будет возвращаться к этой роковой секунде. Конечно, было невыносимо жарко, пот и опилочная пыль застилали глаза, отец тоже устал и потерял бдительность... но почему? Почему диск прошел как сквозь масло через упрямый сучок, где три минуты назад застрял?
Это и было главной причиной, а не то, что Дональд выронил захват и не удержал распиленное бревно. Это и было главной причиной, что отец не удержался, упал на стол — и мощным полуметровым диском циркулярной пилы ему отрезало обе кисти.
Дональд в первое мгновение не понял, что произошло. Отец сполз со стола и стоял на коленях. Из отрезанных рук пульсирующим фонтаном хлестала кровь. Алая струя достигала до бешено вращающегося диска пилы, который разбрасывал кровь по всему цеху. Несколько капель попали Дональду на лицо и руки, и только тогда он осознал случившееся, и сердце провалилось сквозь диафрагму.
На подгибающихся ногах он подбежал к отцу. Тот попытался встать с колен, но не смог. Сел и прислонился к стене.
Фонтан крови бил и бил, теперь все было в крови — и руки, и лицо... на рабочих брюках быстро расплывалось темное пятно.
— Папа... папа!
— Дональд, — еле слышно прошептал отец. — Сдави... перетяни...
Дональд в панике огляделся — ни веревки, ни ремня, ничего такого, из чего можно было бы сделать жгут. Его чуть не вырвало, когда он увидел отцовские кисти на столе в кровавом комке опилок. Их рубашки...
Рубашки!
Они оставили их во дворе, повесили на дерево. Дональд, задыхаясь, выскочил во двор, потянул на себя рубашки и громко всхлипнул, когда его старая рубаха зацепилась рукавом за сучок.
Дернул изо всех сил. Рукав оторвался, и он помчался назад, в цех.
Открывшаяся картина выжжена на сетчатке на всю жизнь.
Отец из последних сил встал. Он вышел из цеха и замер в дверях, словно его остановили льющиеся с неба потоки света. Он поднял руки к небу, кровь залила лицо, и только глаза страшно белели сквозь кровавую маску. Постоял так несколько секунд и упал на колени. Уже ничто в нем не напоминало отца. Страшный, кровавый призрак.
Дональд заставил себя подбежать и начал трясущимися руками лихорадочно стягивать предплечья. Кровь уже не била фонтаном, текла медленными ручейками.
— Папа, папа... ну пожалуйста, папа...
Отец словно не видел его. Он смотрел в небо, тело его медленно и страшно вздрагивало. Дональду удалось остановить кровотечение на одной руке.
Может быть, может быть, может быть...
Все вокруг исчезло. Уже не пели птицы, солнце погасло. Во всем мире был только он, Дональд, который должен любой ценой не дать последним каплям крови покинуть тело отца.
Он уже оторвал рукав от отцовской рубахи, изготовился наложить жгут на вторую руку... но у отца отвалилась челюсть, взгляд помутнел. Он успел только прошептать: «Мой... мальчик... » Последняя судорога сотрясла его тело, и он затих.
Дональд кричал, плакал, перетянул жгутом вторую руку, умолял отца открыть глаза, сказать что-то, не оставлять его одного.
Ничто не помогало. Руки его были красны от крови. Он поднялся на ноги и тупо посмотрел на диск пилы — тот по-прежнему вращался с монотонным воем на единственной доступной ему ноте. На ватных ногах подошел к рубильнику и выключил ток. Подумал, не положить ли отпиленные руки рядом с отцом, но понял, что не сможет к ним прикоснуться. Пошел и сел в кабину грузовика.
Он долго сидел, не шевелясь, отупевший от горя и страха, лишь изредка поглядывая на пустое водительское место — а вдруг отец вернулся? Вдруг все ему только приснилось, и сейчас они поедут домой как ни в чем не бывало?
Дело уже шло к закату. Взгляд упал на коробку с завтраком на полу. Он поднял, открыл крышку и увидел, что там лежат их обычные бутерброды, завернутые в вощеную бумагу, а сверху — плитка шоколада. Большая плитка дорогого швейцарского шоколада с орехами, его любимого, шоколада, который они почти никогда не покупали из-за цены.
Сейчас они сидели бы с отцом рядом на уступе скалы. Нашли бы местечко в тени — усталые, довольные сделанной нелегкой работой. Разломили бы плитку пополам и медленно, с наслаждением ели...
Дональд начал всхлипывать, потом зарыдал и продолжал плакать с плиткой дорогого шоколада в руке, пока на большой дороге не остановился грузовик и он не рассказал все, что произошло.
Посреди стонов, плача, приходящих и уходящих соседей он постепенно осознал: отец не вернется никогда. И решил, что никогда не будет есть этот шоколад.
Весь вечер Дональд просидел с плиткой на коленях на шатком стульчике под дубом, где раньше висели качели, сделанные из автомобильной покрышки, и отец, смеясь и шутливо пугая сына: «Сейчас улетишь в небо», раскачивал его, а он визжал от счастья и приятного страха.
Постепенно он примирился с мыслью, что никогда не увидит отца. Что отец как живой человек уже не существует и никак не может ни помочь, ни помешать ему в его жизни. Что отец уже ничего не значит для него... Но еще страшнее и непостижимее была мысль, что он сам уже ничего не значит для отца, что глаза его никогда не остановятся на Дональде, потому что они погасли. Они мертвы, глаза его отца. И это значит, что сам Дональд тоже в каком-то смысле перестал существовать. Он сидел на стуле и с каждой секундой становился легче и прозрачней. Все, что составляло его жизнь, постепенно растворялось в беспощадной кислоте вечности.