Дональд посмотрел на свои руки — вид такой, будто он подержал их над пламенем. Кожа покраснела и сморщилась, несколько ногтей разъедены до ложа. Ничего удивительного — он прикрывал голову от зловещих капель.
— О, черт, тысяча чертей, воз и маленькая тележка чертей в преисподней.
— Дональд! — у Майвор несколько вспухших малиновых борозд на висках и на щеке. Пара локонов выпали и лежат на столе в лужице жидкости.
Дональд посмотрел на голову Майвор, потом на лужицу. Кислота, которая за несколько минут проела крышу кемпера, должна была бы растворить волосы за несколько секунд.
Он осторожно дотронулся до лужицы кончиком указательного пальца и не почувствовал ничего, кроме слабого ощущения тепла. Кислота потеряла силу. Выдохлась.
— Не нравятся черти? Ну что ж, тогда... Боженька твой в преисподней. — Он взял Майвор за плечи, слегка потряс и прошипел на ухо, подчеркивая каждое слово: — Бог. Иисус. Мария. Все в преисподней.
Долго висевшая на потолке капля упала с потолка на его лысую голову. Дональд скривился, встал из-за стола и поднял голову. Потолок кемпера выглядел, как дуршлаг, и через дыры проглядывало бледно-голубое небо.
Дональд отвернулся, чтобы не смотреть на Леннарта, Улофа и Майвор, — те сидели, сгорбившись, как старые вороны.
Всю жизнь он старался быть хорошим мужем. Работал как вол, чтобы семья ни в чем не нуждалась, и при этом был любящим отцом. И по хозяйству помогал, когда было время. Ей повезло с мужем.
А теперь, когда он понял, что не спит, ее предательство жгло сердце. Это и есть истинная Майвор. Женщина, о которой он заботился почти пятьдесят лет, — а вот и награда! Она чуть не убила его пивной банкой и в довершение всего связала! Скрутила руки как какому-нибудь преступнику, мало того — залепила рот! Он посмотрел на нее презрительно — жалкое зрелище. Она ему больше не нужна. Она для него — ничто.
— Дональд... не богохульствуй, потому что... — Она прервалась на полуслове и внимательно посмотрела ему в глаза. — Как ты?
— Я в порядке, — Дональд потер обожженную руку. — Собираюсь найти кемпер. Поедешь со мной?
Майвор бросила вопросительный взгляд на Леннарта и Улофа, что окончательно разъярило Дональда. Она что, собирается советоваться с этими, слушаться ей мужа или нет? Как вы думаете, педрилы, ехать мне с ним или не ехать?
Дональд подавил гнев.
— Я понял, что не сплю, — спокойно сказал он. — Поехали за кемпером, Майвор.
Отдуваясь и кряхтя, Майвор поднялась из-за стола. Дональд даже скрипнул зубами — подлая старуха. Только заманить ее в машину, тогда узнает, что он задумал. А пока, как говорится, не показывать вида.
Дональд повернулся, чтобы открыть дверь, но замер. Кто-то скреб по обшивке кемпера. Потом постучали в дверь. Черно-коричневая рука появилась в окне кухни, еще одна в окне над диваном. Дверная ручка дрогнула.
***
Дождь прекратился. На землю вернулся свет.
Петер так и сидел, положив подбородок на колени. Пенопластовые матрасы сделали свое дело — Петер фактически не пострадал от смертоносного дождя. Молли достала карманное зеркальце и внимательно вглядывалась в свое отражение.
Изабелла мертва. Ничего иного быть не может. А если даже и не мертва — Петеру никак не хотелось увидеть, что с ней произошло. Ему вообще ничего не хотелось — только сидеть и ждать. Ждать, пока кончится этот кошмар. Всесильная рука, которая бросила их в эту грозную пустыню, — почему бы ей не вернуть их обратно? Он не собирался ни молиться, ни просить — здесь молитвы обращать не к кому. Ждать. Смотреть на Молли.
Ты здесь своя?
Не знаю. Пока не знаю.
На щеках, где стекала кислота, остались розовые воспаленные полоски. Молли внимательно их разглядывала в зеркальце, трогала рукой, качала головкой.
— Я не понимаю, — пробормотала девочка.
Весь день Петер стремился к какой-нибудь цели, следовал жизненному девизу: всегда стремиться к цели. А теперь сдался. Никакой цели не было, и вдруг нашлось время для простых мыслей. Молли.
— Что ты не понимаешь?
— Так не должно быть. — Молли бросила зеркальце в ящик.
И что тут сказать? Что спрашивать? Что комментировать, что обсуждать?
— Изабелла умерла. Мама умерла.
— Может быть, — сказала Молли равнодушно. — А может, и нет. А может, и то и другое.
Тема смерти матери ее, очевидно, не заинтересовала. Возмутительно, если не сказать чудовищно, но у Петера не было сил возмущаться. Он смотрел на Молли во все глаза и не испытывал ничего, кроме удивления.
— Не знаю, что делать, — сказала Молли с отчаянием. Похоже, искренним.
— Ну что ж... так бывает.
В дверь постучали. Петер машинально встал и пошел к двери. В голове осталось место для самых элементарных соображений: стучат — надо открыть. И он уже готов был воплотить это знание в действие, как постучали в окно. И в дверь. Кто-то яростно стучал и скреб по обшивке.
Молли выглянула в окно, и ее глаза стали огромными. Она прижалась к Петеру и схватила его за руку.
— Папа, мне страшно. Теперь мне очень страшно.
***
Поддон с селедкой.
Когда обожженные начали колотиться в их кемпер, у Стефана просто не было сил, чтобы пугаться. Он уже исчерпал запас страха, думая о неизбежной смерти своих близких. Он пошел за винтовкой, думая о поддоне с сельдью, — так и не успел отменить заказ.
Поддон с селедкой. В каком-то смысле важная мысль.
Летом 2010 года случилась похожая история, в тот раз с картофелем. При оформлении заказа вкрался лишний нолик, и он вместо тонны картошки получил десять. Его ошибка, так что валить не на кого, надо было как-то избавляться от этого террикона.
Устроили кампанию — яркая, бросающаяся в глаза реклама, картошку давали бесплатно при покупке других товаров на определенную сумму, в конце концов пришлось снизить цену до пятидесяти эре за килограмм. И все равно — картошки осталось много, и в этом-то как раз и важность ассоциации.
Насыщение.
В любом процессе есть точка насыщения. Тогда болевые рецепторы отказываются воспринимать боль, страх становится привычным и никто не хочет картошки даже задаром.
Стоп.
То же произошло и со Стефаном. Скользящие за окном и колотящиеся в двери обожженные зомби — зрелище жуткое, но он просто отмечает их присутствие, как, скажем, пролетающих в небе чаек.
Достал винтовку. Приклад весь изъеден мелкими ходами, словно над ним поработали жуки-древоточцы. Но металлические части почти не пострадали, если не считать нескольких напоминающих ржавчину пятен на стволе. Несколько раз подвигал затвором — должен работать. По крайней мере есть надежда.
Залаяла собака. Стефан посмотрел на Карину. Она села на диван и уставилась на него, не говоря ни слова. Сначала ему показалось, что в ее глазах по-прежнему полощется страх, но быстро понял, что Карина пытается удержать прорывающийся, как икота, смех. По-видимому, она в том же состоянии, что и он.
— Чересчур, правда?
— Да уж...
— Как с селедкой.
— С какой селедкой?
— Ну, когда ее слишком много. Слишком много селедки.
Эмиль непонимающе переводил глаза с Карины на Стефана.
— Чему вы смеетесь? — он показал на окно. — Они же опасные!
— Прости, малыш... — Стефан провел рукой по глазам, у него даже слезы выступили. — Прости... но ведь мы живы.
— А если они придут? Думаешь, и тогда мы будем живы? Мам, ну не смейся, пожалуйста!
***
Дети зависят от родителей. Еда, жилье, родительская ласка — само собой. Но главное — они учатся толковать мир, подмечают чувственные и интеллектуальные реакции матери и отца. Эмиль сердито уставился на Карину со Стефаном, но те продолжали хохотать. И он тоже засмеялся.
Смеяться было нечему — зомби со всех сторон пытались залезть в их кемпер, но мама с папой смеялись, значит, все это не так страшно, а вроде бы понарошку. Как бы зомби как бы пытаются к ним забраться. И, похоже, так оно и есть — понарошку.
Как-то старший брат его приятеля Себбе поставил фильм про зомби, а они потихоньку подсматривали. Те зомби были очень страшными. Полуразложившиеся монстры, сильные и быстрые, и у людей не было ни единого шанса.
А эти, за окном, совсем не такие. Вид у них, конечно, жутковатый, но вот что касается силы и быстроты... царапают по обшивке, постукивают в дверь — как кошка, которая просит впустить ее после прогулки. Было бы забавно, если бы они так не кричали. Эмиль смеялся, но ему почему-то было стыдно за этот смех. Нехорошо смеяться, скажем, над человеком, сломавшим ногу у тебя на глазах.
Эмиль перестал смеяться и подполз к окну — на всякий случай на коленях, чтобы зомби его не заметили.
Они уходили. Это было так прекрасно, что Эмиль, несмотря на их леденящий душу крик, опять улыбнулся. Поднял глаза и нахмурился. Он видел, что сделал кислотный дождь с их кемпером, с папиной спиной, с кубиками лего. Как могло получиться, что эти четверо посреди лагеря, четверо из штромгруппы, как ни в чем не бывало продолжают стоять там же, где стояли? Они же должны были раствориться под этим дождем.
Омытое чудовищной кислотой окно стало кривым, с буграми и вмятинами, и Эмиль начал искать точку, откуда можно что-то более или менее рассмотреть. Эти штромовики... удастся ли когда-нибудь узнать, что у них под латами?
Наконец ему удалось найти неповрежденный участок стекла размером с пятикроновую монету. Эмиль еще не научился зажмуривать только один глаз. Ему пришлось прикрыть левый глаз рукой и глядеть через этот пятачок, как сквозь замочную скважину.
Сейчас начнется великая битва! Зомби против штромовиков!
Но нет — ни те ни другие и не собирались вступать в бой.
Штромовики немного нагнулись вперед, словно поклонились приближающимся зомби. Эмиль засмеялся — настолько глупо и нелепо это выглядело, даже если бы это было кино, и если бы папа с мамой не видели примерно то же самое, что и он, наверняка решили бы, что он все выдумал.
Но что эти зомби делают?
Эмиль прижал глаз к прозрачному пятачку. Зажмурился и посмотрел еще раз. Зомби забрались на плечи бойцов в латах, по четыре на каждого, и мальчику стало несмешно: зомби, как оказывается, вовсе не зомби, а вампиры. Они вонзили зубы в шеи штромовиков, и по их волнообразным вздрагиваниям легко понять, что они делают: пьют.
Эмиль отвел глаза и увидел в окне соседнего кемпера Молли. Она тоже смотрела на жуткую сцену, и вид у нее был очень испуганный. Она же знала, что так будет! Она же знала, что придут те, кто хочет крови! Почему же она так испугалась?
ЧАСТЬ III. ВОВНЕ
Постепенно и все остальные вышли из своих вагончиков посмотреть на сюрреалистическую сцену в самом центре лагеря. Стояли и смотрели, уронив руки, — что же такое происходит там, на перекрестке? Одни видели одно, другие — другое, но чувство было общим: надо что-то делать.
И никто ничего не делал.
Один за другим влезали обожженные на плечи Белых и пили их кровь. А Белые не возражали. Они позволяли им пить свою кровь и смотрели на людей, а люди понимали: надо что-то делать.
И никто ничего не делал.
Похоже на некий ритуал. Даже не ритуал — соглашение. Что-то само собой разумеющееся, давно заведенный порядок. Возможно, все это понимают, потому и не вмешиваются. Люди здесь ни при чем, они за пределами этого порядка.
Уже за пределами.
Или — пока за пределами...
Атласный лоск кожи белых фантомов поблек, доспехи штурмовиков на глазах заржавели, тела их согнулись. Джеймс Стюарт постарел на много лет, а коммивояжеры выглядели так, будто бродили по дорогам десятилетиями. А когда последний зомби отвалился от тигров, черные чудовища выглядели умирающими. Крик обожженных стал не таким рвущим душу. Они собрались и ушли — по той же тропе, которая привела их в лагерь.
Белые во всех своих ипостасях постояли немного, словно приходя в себя. Потом с трудом выпрямились, глянули в последний раз на людей своими черными, без блеска глазами и побрели в поле.
Люди смотрели им вслед, не в силах вымолвить ни слова.
Пронесло. На этот раз — пронесло.
***
— Что это было?
Улоф проводил обожженных взглядом, а Леннарт не мог оторвать глаз от четырех коммивояжеров, которым, судя по всему, недолго осталось путешествовать с корзинами.
— Не знаю... Вроде бы как... так задумано. Норки-то перегрызают курам горло.
— Вообще-то да... Только куры не стоят и не ждут, пока норки им в горло вцепятся.
— И так бывает. Бывает, и ждут.
Они разговаривали, не глядя друг на друга. Неожиданный поцелуй все еще жег им губы. Если бы не дождь, не льющаяся с неба неизбежная смерть, они никогда бы на это не решились. А теперь дождь прекратился, и оба чувствуют себя не в своей тарелке.
Примерно через три года после побега Ингелы и Агнеты случилось так, что Улоф и Леннарт решили выпить. И тот и другой вообще-то пили очень мало, но дети по случаю субботы отправились к своим матерям, и они наслаждались жизнью, слушая старые виниловые пластинки на вертушке Улофа. И выпили довольно прилично.
Когда пришло время расходиться, Улоф предложил Леннарту остаться — неровен час, угодит в какую-нибудь канаву. Леннарт едва держался на ногах, и приглашение повторять не потребовалось. Он, не раздеваясь, рухнул в двуспальную кровать, где раньше спали Улоф и Ингела.
Улоф постоял немного, полюбовался на спящего приятеля. На всякий случай ухватился за спинку — пол под ним качался, как на корабле в непогоду. Собирался пойти спать в кровать Анте, но туда десять метров, и еще неизвестно, удастся ли сохранить баланс на такой длинной дистанции. Куда естественнее казалось лечь здесь же, на свое законное место. На три шага баланса точно хватит.
Баланса на три шага хватило. Правда, эти три шага он не столько прошел, сколько пробежал, будто кто-то толкнул его в спину, плюхнулся на кровать и мгновенно заснул.
Проснулся он в десятом часу утра.
Как это могло случиться? И у него, и у Леннарта уже много лет работал внутренний будильник: встать в пять и идти в коровник. Мало того — после ухода Ингелы Улоф потерял сон. Просыпался по три-четыре раза за ночь и очень долго не мог заснуть.
Первая мысль: боже мой! Коровы!
И вторая: как я замечательно выспался.
А вдогонку третья: чертов спирт. Голова чугунная.
Уже приготовился вскочить и бежать в коровник, но решил еще минутку поваляться. Несмотря на похмелье, он чувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся. Повернулся и посмотрел на широкую спину Леннарта. Движение разбудило приятеля.
— Ты здесь? — спросил Леннарт, с трудом соображая, что к чему.
— Ну. Так уж вышло.
— А который час?
— Десятый.
— Шутишь!
— Какие шутки!
Ленннарт резко сел, но тут же повалился на спину.
— Перехватили вчера.
— Перебрали маленько.
— Надо к коровам.
— Ну. Сейчас двинем. Хорошо спал?
— Как ребенок. — Леннарт потер глаза, пару раз мигнул. — И не упомню, когда такое было.
— И я тоже. Странно.
— Еще бы не странно.
Они посмотрели друг на друга и одновременно смущенно улыбнулись. Покачали головами, поднялись и пошли по своим делам. Вечером того же дня они, осторожничая, выпили всего по паре стаканчиков грога и обсудили необычное явление. Оказывается, несмотря на похмелье, оба весь день чувствовали себя превосходно. И совершенно не устали — ни тот ни другой.
Постепенно, с хмыканьем, с намеками и несчетным количеством «ммм...» и «ну... », пришли к выводу: такой крепкий сон, такой прилив энергии — кто его знает, а может, и... ну... может, и вправду... оттого, что спали вместе.
Анте и Гунилла должны были вернуться только через два дня, так что у друзей было время проделать эксперимент еще раз, на этот раз без или почти без винных паров.