Нам бы, нам бы, нам бы
В мини-юбке хамбу!
И пока тают последние аккорды, он понимает, что сейчас наступит оргазм. Петер еле успел выпростать из шорт мощно напрягшийся, разбухший член... Два прикосновения — и наступило извержение такой силы и сладости, что у него подогнулись ноги.
Покой. Он ничего не чувствует, кроме покоя и умиротворения.
***
Бенни поднял голову и поднял ухо: новый звук. Посмотрел на Хозяина и Хозяйку — сидят за столом и, похоже, ничего не замечают. Бенни потихоньку прокрался вдоль колеблющейся нейлоновой стенки к выходу и выглянул. Несколько штук. Он, еще один Он, Она, еще Она... не сосчитать. Идут к ним. Но что это за звук?
Бенни обернулся и увидел, как Хозяин достает из шкафа рядом с его корзиной жестяные банки. Это Бенни знакомо — не раз так было. Все начинают громко разговаривать, норовят погладить «собачку»... Бенни это совершенно не по нраву.
Поэтому он набрался храбрости и выскользнул из палатки.
Он, Он, и Она, и еще одна Она... сколько их... пролезли в палатку, и Бенни воспользовался случаем обследовать окрестности. Но что это за звук? Похож на те, что иногда доносятся из коробки на столе у Хозяина.
Отсутствие запахов очень тревожно. Метить ревир — бесполезно: какой смысл, когда все равно никого нет? Но на всякий случай... мало ли что: вдруг невесть откуда прибежит Лиса, или другой Пес, или Кошка обнаглеет.
Бенни посмотрел на кошачий кемпер. Там сейчас никого, кроме Кошки, нет. Может, забежать и показать ей, где раки зимуют?
И еще новый звук — какой-то скрип. Он подошел поближе.
Маленький Он и Маленькая Она. С Маленькими Людьми надо быть осторожным. Никогда не знаешь, что от них ждать. Могут за хвост дернуть, к примеру. У них много гадостей в запасе. Он остановился на приличном расстоянии и склонил голову набок — интересно, чем они там занимаются? Открыли люк...
Бенни ясно чувствовал, что они делают что-то такое, что им делать запрещено. По Ней не скажешь, а по Нему — сразу видно. Бенни знает по себе — если тебе запретили подходить к сосискам, а ты все же не удержался и стянул парочку, у тебя будет точно такой же вид. У Бенни много табу, он очень хорошо знает разницу между Правильно и Неправильно. И этот Маленький... он знает, что поступает неправильно, и ему обязательно за это влетит. Рано или поздно.
***
Майвор замужем за Дональдом уже сорок шесть лет. Он сделал ей предложение как раз на свой день рождения — ему исполнилось двадцать шесть, и она согласилась. Не видела причин для отказа. В то время Дональд работал на пилораме, но Майвор знала, что у него есть потенциал и он обязательно поднимется. И оказалась права.
Родила четырех сыновей, и все вышли в люди. Вела большое хозяйство, готовила, мыла посуду, стирала, убиралась и делала покупки. И никогда не жаловалась на мужа — не видела причин.
Никогда пальцем ее не тронул, даже когда бывал пьян. Изменял ли? Наверное, изменял, но, по ее рассуждению, в разумных пределах. Мужчины есть мужчины... конечно, несколько раз всплакнула, обнаружив, что его сорочка пахнет чужими духами, но нашла силы заставить себя забыть и не задавать вопросов.
Ходил с ней в церковь по воскресеньям — большой подвиг с его стороны, если учесть, что он не разделяет ее веру. А она никогда не пыталась заниматься миссионерством и навязывать ему свое представление о вере и кротости.
А так, если посмотреть,— обоим повезло. Оба из бедных семей, никаких особых талантов — и воспитали четверых благополучных сыновей, купили виллу у моря на двести квадратных метров, две машины, катер... Бог не оставлял их, лик Его всегда был обращен к ним с сочувствием — грех жаловаться.
Майвор не знала что и думать. Наверняка вмешательство Бога, как и все остальное на земле. Появится удобный случай — попробует спросить Господа. Но Он вряд ли ответит... придется, как и всегда, полагаться на себя. Так и должно быть.
Но в ближайшие часы уединиться вряд ли удастся. Соседи по предложению Дональда собираются в их палатке. Надо принять их достойно. Она — замечательная хозяйка. Это Майвор слышала тысячу раз.
Надо оставаться самой собой, доброй и приветливой Майвор. Что бы ни случилось.
***
— И почему мы должны это делать?
— Потому что это весело, вот и все.
— Почему весело?
— Увидишь, глупый щен!
— Я не хочу больше играть в собак. Скажи сейчас.
— Что тебе сказать?
— Ну, насчет этого... с чудовищем.
— Не-а.
— Ты же обещала! Сказала, что...
— Сначала я должна быть уверена, что ты никому не разболтаешь.
— Никому.
— Клянешься?
— Да! Клянусь!
— Клянешься мамой? Повторяй: если я кому-то расскажу, пусть мама умрет!
— Ты что?!
— Вот видишь... точно разболтаешь.
— Сказал же — никому. Клянусь!
— Клянешься мамой?
Эмиль уставился на Молли как на сумасшедшую.
— Клянешься мамой?
— Клянусь.
— Нет, не так. Говори: если я кому-нибудь расскажу, пусть мама умрет.
— Если я кому-нибудь расскажу, пусть мама... нет, не хочу.
— Значит, достанешься монстру.
***
За столом в палатке у Дональда собрались семь человек. По трое по бокам и Дональд на председательском месте. Только перед Стефаном и Дональдом банки с пивом; остальные пьют воду, лимонад или вообще ничего не пьют — все-таки еще утро... наверное. Если верить часам — утро.
Дональд поделился открытием — работающее радио. Транзистор по-прежнему исправно гудел, и они, переглядываясь, прослушали «Хамбустинту в мини-юбке». Потом, без всякого представления, начался следующий лот — голоса диктора они так и не услышали.
Совещанием это можно было назвать с большой натяжкой — настроение подавленное. То и дело оглядывались на откинутый полог входа в палатку — не подошли ли остальные. Никто не произнес ни слова. Почему-то казалось важным, чтобы присутствовали все.
Дональд сделал большой глоток пива, откинулся на стульчике, положил руки на живот.
— Вот так вот...
Все закивали, подтверждая справедливость высказанной мысли, а Стефан даже сказал: «Да уж...» — что скорее прозвучало как благодарность за пиво.
Майвор обратила внимание: у Изабеллы сильно дрожат руки. Положила ладонь ей на предплечье.
— Вы нездоровы, дорогая?
Изабелла звучно проглотила слюну.
— Может быть, у вас найдется конфета?.. «Дайм» или «Марс»... все равно что.
Дональд хмыкнул:
— На сладенькое потянуло? Ну что ж, сладким — сладкое...
Он победоносно завертел головой, но никто даже не улыбнулся его шутке. Напрягся, чтобы придумать еще что-то в этом роде, но поймал на себе укоризненный взгляд Майвор и молча отпил еще глоток пива.
— Я позавчера испекла булочки,— сказала Майвор .
Изабелла сложила руки крестом и зябко потерла предплечья.
— Спасибо, пойдет.
Майвор, покряхтывая, поднялась по лесенке и скрылась за дверью.
Дональд неодобрительно посмотрел ей вслед, повернулся к Стефану, хотел что-то сказать, но раздумал. В палатке вновь воцарилось тягостное молчание.
Он обвел взглядом присутствующих и будто впервые заметил Леннарта и Улофа. Те устроились друг напротив друга в конце стола.
— А вы? — спросил Дональд.— Вы что за фигуры?
— Леннарт,— сказал Леннарт.
— Улоф,— сказал Улоф.— Леннарт и Улоф.
— Как бывшие лидеры нашей партии. Партии центра.
— Не помню таких. Фельдина5 помню, а остальных нет. Зато могу перечислить всех американских президентов.
— Ничего себе...— сказал Леннарт.
— Ничего себе...— как эхо, повторил Улоф.
Глаза Дональда сузились — уж не насмехаются ли над ним эти дуболомы? Похоже, нет. Смотрят с интересом. Он начал загибать пальцы.
— Вашингтон, Адамс, Джефферсон, Мэдисон...
Краем глаза заметил, как Майвор осторожно спускается по лесенке с миской в руках. Он знал, как она относится к демонстрации его талантов, но остановиться уже не мог.
— Монро, Адамс, Джексон, ван Бурен, Гаррисон...
Майвор не успела поставить миску на стол, как Изабелла жадно схватила сразу две штуки и начала лихорадочно жевать. Майвор улыбнулась и кивнула Изабелле — инстинкт хозяйки. Всегда приятно, когда люди уплетают твою стряпню.
— Тайлер, Полк, Тейлор...
Стефан вздохнул. Ему не давала покоя эта чертова селедка. Наверняка три сотни банок. Загромоздят все проходы на складе, и куда их девать? Если бы только можно было сделать один-единственный звонок... а почему это невозможно? Конечно, где-нибудь в Норрланде, в самой глуши, далеко от моря, наверняка можно найти зоны, где нет покрытия... но это же не Норрланд! Настолько не Норрланд, насколько можно представить...
— Филмор, Пирс, Бьюкенен, Линкольн...
Дональд произносил фамилии, не сводя глаз с Леннарта и Улофа. Выхваченные прожектором взгляда Дональда, они словно замерли в ожидании следующего кадра. В этом перечислении длинного ряда давно отгремевших имен им виделось что-то агрессивное, даже пугающее. Им бы хотелось взять друг друга за руки, но, не сговариваясь, решили, что лучше этого не делать.
— Джонсон, Грант, Хейс, Гарфилд, Артур...
Карина перехватила взгляд Стефана в сторону входа и поняла: он думает о том же, что и она. Эмиль. Он уже полчаса с этой девчонкой. Больше всего ей хотелось выйти, взять Эмиля за руку и увести с собой, но она знала, что делать это не следует. Мальчику трудно сходиться с детьми, мешают робость и застенчивость. Что из этого следует? Из этого следует, что надо радоваться: Эмиль играет с девочкой. Она сделала некоторое усилие, чтобы заставить себя радоваться.
— Кливленд, Гаррисон, опять Кливленд...
Каждый раз, когда ему приходится демонстрировать свои способности, Дональд делает это с удовольствием. У каждого имени есть лицо, каждое имя — период в американской истории. Он никакой не эксперт, но эти имена, собранные в единый список,— это и есть Америка. Возможности. Люди находят в себе силы подняться над обделившей их при рождении судьбой, сами куют свое счастье, сбрасывают оковы прошлого и обретают то, к чему только и стоит стремиться. Обретают свободу. Эти имена... не столько список давно умерших людей, сколько молитва, бесконечно повторяющаяся литания.
— Мак-Кинли, Рузвельт, Тафт...
Изабелла приступила к четвертой булочке. Ей бы ничего не стоило расправиться со всей миской, а потом, как хищный ящер, скрыться в темном углу и замереть, переваривая жизненно необходимые калории. Болезнь помогает поддерживать форму, но платить приходится дорого.
— Вильсон, Гардинг... подождите... Вильсон, Гардинг...
Карина настолько упорно заставляла себя радоваться, что Эмиль нашел себе подружку, что не заметила, как он сам проскользнул в палатку, бросился к ней и, вздрагивая, спрятал лицо у нее на груди.
— Что с тобой, любимый мальчик?
Эмиль замотал головой и потерся лбом о ее ключицу.
— Вильсон, Гардинг... потом второй Рузвельт... а кто же между ними?
Карина подняла глаза. У входа, облокотившись на стойку каркаса, стояла Молли. Пожала плечами, покачала головой и невинно улыбнулась, словно хотела сказать «я-то тут при чем».
— Помогите же кто-нибудь... — растерянно сказал Дональд. — Вильсон, Гардинг и потом...
Наступило молчание, прерванное автомобильным сигналом.
Все вскочили с мест, и сразу стало понятно, почему не клеился разговор: они только и ждали этого гудка, просто инстинктивно не хотели в этом признаться. Что-то узнать.
Чуть не отталкивая друг друга, бросились к выходу. Молли уже ускакала. Только Дональд остался на своем месте. Уставился в пространство и шевелил губами, еле слышно повторяя:
— Один пропал. Одного не хватает.
***
Голод удалось кое-как утолить. Она прихватила последнюю булочку и с облегчением покинула палатку — вульгарнее обстановки в жизни не видела.
Как люди могут быть настолько лишенными вкуса?
Изабелла выросла в семье, где оба родителя были истинными эстетами, поэтому любое проявление дурновкусия вызывало у нее самый настоящий приступ тошноты, вплоть до рвоты. В их доме каждый предмет был тщательно отобран и помещен на долго обсуждаемое место. Ее комната напоминала скорее монашескую келью, чем девчачью спальню с мускулистыми красавцами на плакатах. Никаких селфи, никаких карточек футболистов, никаких замусоленных мишек.
Неделя в кемпинге стала для нее серьезным испытанием. Изабелла сама не знала, что она ожидала, но безвкусица в малейших деталях была просто оглушительной, а люди... возможно, они просто не показывали виду, старались приспособиться к этой безвкусице. Но, скорее всего, просто не замечали. Она возненавидела кемпер и возненавидела Петера — какого лешего он уговорил ее ввязаться в эту поездку? Какие-то у него детские воспоминания, как они с мамой жили в кемпинге,— мама, кемпинг, тяжелое детство... бла-бла... Изабелла возненавидела заодно и его тяжелое детство. Воспоминания об этом чертовом «тяжелом детстве» приводили ее в ярость.
Какого черта вообще вспоминать детство? Свое собственное она вычеркнула из памяти. Не думала, не обсуждала, не вызывала воспоминаний. И никогда не использовала детские комплексы, чтобы настоять на своем. Для этого есть другие средства.
На выходе она украдкой посмотрела на Дональда. Сидит с отвисшей челюстью. Даже с места не сдвинулся. «Не затрудняйте свою хорошенькую головку дурацкими вопросами». Наверное, и у старого идиота было тяжелое детство... Наверное, он окуклил свое невыносимое детство, поместил где-то в солнечном сплетении и теперь мучается от болей, причиняемых инородным телом в животе. Хрен с ним.
Изабелла, стараясь не суетиться, пошла к машине, но внезапно остановилась.
Петера окружили люди — население необитаемого газона. Но в нем самом что-то изменилось. Что? Она попыталась определить, но ничего не вышло. Что-то изменилось... будто свет падает на него под другим углом, чем на остальных.
***
Первое, что спросил Петер:
— Вы разжигали гриль?
Все посмотрели друг на друга. Все прекрасно знали, что к грилю никто не притрагивался, но такие вещи всегда требуют дополнительного подтверждения. Обменялись безмолвными вопросами: «Ты жарил что-то?» — «Я нет, а ты?» — «И я нет. Никому бы в голову не пришло».— «А почему он спрашивает?»
Первым озвучил вертевшийся на языке вопрос Стефан:
— А почему вы спрашиваете?
— Показалось, пахнет дымом. Будто кто-то жарил мясо на гриле.
— О’кей.— Стефан покосился на остальных.— Что вы видели? Что там... что там есть?
— Ничего. То же самое, что и здесь.
Стефан ждет продолжения. Как можно примириться с мыслью, что Петер говорит правду? Что все обстоит именно так, как он представлял,— но загонял эту мысль подальше, в глубины подсознания. Хотя... одного он не может понять: почему Петер выглядит таким возбужденным? Что-то здесь не сходится.
Изабелла сделала шаг вперед.
— Какого черта... ты что, совсем ополоумел? Лепечешь какую-то херню, как чокнутый... Да еще врешь при этом.
Петер уставился в землю и покраснел. Как ребенок, которого мать застала за воровством субботних лакомств. По щекам пошли красные пятна.
Все переглянулись, ничего не понимая.
Наконец он поднял голову.
— Там есть как бы... граница. Когда ее пересекаешь, все... как бы... как бы по-другому.
— Как понять — по-другому? — удивился Стефан.— То же самое, но по-другому?
Петер почесал в затылке.
— И думаю... а может, показалось... мне показалось, я видел человека.
Изабелла сделала судорожное движение, будто хотела его ударить.